Не мог Костя Корнилов убить ради денег, какими бы большими они ни были. И ради того, чтобы отомстить за обманутого отца, тоже не мог, потому что был крайне незлобив по натуре, принимая философски течение жизни и любые ее негативные проявления. Именно поэтому Радецкий шел к нему вопреки запрету Зимина. Корень мог что-то знать, и если к убийству был причастен кто-то из сотрудников больницы, то Радецкий предпочитал услышать про это первым. Впрочем, эта надежда растаяла сразу, как только он переступил порог палаты, где лежал Корнилов. На стоящем у окна стуле с удобством расположился следователь Зимин, деловито заполняющий разложенные на подоконнике бумаги. – Здравствуйте, Владимир Николаевич, – сказал он. – И почему я не удивлен увидеть вас здесь в столь ранний час? – Были уверены, что я приду? – Убежден. И именно поэтому явился на полчаса раньше вас, хотя мой ранний подъем и не вызвал особого восторга у моей жены и тещи. У дочери очередные зубы режутся, так что ночью практически никто не спал. – То есть вы уже успели поговорить? Костя, привет. Корнилов был одним из немногих малознакомых людей, к которым Радецкий обращался на «ты» и по имени, просто так его звали все. Несмотря на то что был он примерно ровесником пятидесятичетырехлетнего Радецкого, он так и остался для всех Костей. – Привет, док, – приветствовал тот Радецкого в ответ. – Поговорили, да. Только я так товарищу следаку и сказал, что вообще не при делах. Док, ты-то мне веришь, я надеюсь? – Пожалуй, верю, – сознался Радецкий. – Но, Костя, ты же можешь что-то знать. Ну, о тех событиях двадцатилетней давности. – О тех событиях-то конечно. Я, правда, тогда в Москве обитал. С первой своей женой. Она у меня дочерью генерала была, но к искусству тянулась всей душой. Мы с ней у ее родителей жили, в пятикомнатной квартире на Арбате. Представляешь, док? Радецкий представлял, но сейчас эта часть корниловских воспоминаний была ему совсем неинтересна. – Погоди, Костя, пусть лучше Михаил Евгеньевич расскажет, у него лучше получится, да и тебе второй раз не напрягаться. Зимин покосился недовольно, но отложил ручку и начал рассказывать, видимо, понимая, что Радецкий все равно не отстанет. В разгар скандала с продажей военных самолетов Константина Корнилова действительно не было в городе и проведывал он своих родителей нечасто. О том, что отец оказался втянут в не очень законную авантюру, из которой ему удалось выпутаться без особых потерь, но и без всяческого профита, он узнал, когда вся история была уже позади и родители на время уехали из города, отправившись погостить к родственникам под Белгород, откуда старший Корнилов был родом. Константин отнесся к рассказу отца равнодушно. По его мнению, тот совершил глупость, за которую и был наказан самой жизнью и жадными подельниками. Имена этих самых подельников он никогда не спрашивал, о существовании где-то так и не поделенных денег не знал. Имя Ираиды Нежинской ни о чем ему не говорило, и в больнице ни с какими незнакомыми старушками он не встречался. О том, что здесь кого-то убили, он слышал, но особого интереса к сплетням не проявил, поскольку был уверен, что его это не касается. В день, предшествующий убийству, то есть именно тогда, когда вернувшаяся из буфета Ираида Нежинская была сильно взволнована встречей с неизвестным человеком, про которого сказала своей приятельнице «надо попросить Юлю его привести», Корнилов на первый этаж не спускался и вообще из палаты не выходил. Из-за смены атмосферного давления он особенно плохо себя чувствовал и из-за сильнейшего головокружения не мог встать с кровати. Этот факт Радецкому тут же подтвердили лечащий врач и медсестры, работавшие в отделении в тот день. Другими словами, Корнилов не врал, и Ираида Нежинская никак не могла его видеть. Ни с кем по фамилии Ветюков Корень тоже знаком не был. Вот и все, что удалось узнать у художника. – Ладно, все понятно, – сказал Радецкий, когда Зимин перестал говорить, а Корнилов кивать в такт его словам, мол, все правильно. – На колу мочало, начинай сначала. Михаил Евгеньевич, я помню свое обещание поискать в больнице пациента Ветюкова. У меня в девять тридцать оперативка, дам задание заведующим отделениями. А пока пойду, если вы не против. Я иногда еще и работаю. Перед тем как уйти, он зачем-то посмотрел в окно. Там, среди засыпанных снегом кустов, мелькала хрупкая фигурка в серой шубке, идущая по дорожке, аккуратно переступая ногами в изящных ботинках. Не к месту он вспомнил ракурс, в котором любовался этими ногами прошедшей ночью, и вздрогнул от реакции, которая была сейчас совсем не ко времени и не к месту. Так, надо срочно подумать о чем-то другом. Например, о том, что владелица этих самых ног уже закончила разговор со своей домработницей и идет обратно. Наверное, ей будет неловко самой объяснять секретарше, что в комнате отдыха за его кабинетом сидит именно ее собака. – Я пойду, – повторил он зачем-то. – Да идите, я вас не держу, – с недоумением сказал Зимин. – За помощь в работе со списками пациентов спасибо. Я тут закончу и к вам зайду. Часы показывали 8:40, а он еще в реанимации не был. Нельзя нарушать традиции, даже если один день ничего и не меняет. Заглянув в реанимацию и выслушав отчет заведующего, он вернулся в кабинет, собираясь, как всегда, перед первой встречей выпить кофе. Сегодня вместе с Владой. Однако она еще не вернулась, видимо, заглянув куда-то еще. Скорее всего, в гибридную операционную. В части контроля, пожалуй, она была Радецкому ровней. Махнув рукой на кофе, который без нее было пить невкусно, он постоял минут десять, бездумно глядя в окно, в девять часов переговорил с приехавшим на встречу представителем фирмы-подрядчика, собирающейся принять участие в конкурсе на ремонт одного из отделений, и начал готовиться к планерке. Постепенно кабинет наполнялся людьми, поэтому он предупредил секретаршу, что, когда появится Владислава Громова, ее нужно проводить в комнату отдыха, имевшую второй вход прямо из коридора, обычно запертый, вернулся за свой стол и начал приветствовать коллег, рассаживающихся по своим местам. Ближайший час все его мысли были заняты только рабочими процессами, поскольку концентрироваться на важном и не отвлекаться на постороннее Радецкий умел, как никто другой. За все шестьдесят минут он ни разу не вспомнил о Владе, которой полагалось сидеть за стеной вместе со своей собакой. Оба вели себя тихо, замечательное качество, хоть для женщин, хоть для собак. Когда планерка закончилась и даже задержавшиеся по частным вопросам коллеги покинули кабинет, он поспешил выпустить Владу и собаку из пусть добровольного, но все-таки заточения. Однако там был только Беня, нагло спавший в кожаном кресле и приподнявший голову при появлении Радецкого. – И куда ушла твоя хозяйка? – спросил он собаку, которая тут же перевернулась на спину, подставляя гладкое розовое пузико, чтобы его погладили. – Проверять, как бетон заливают? Так вроде не женское это дело. Беня сопел, активно виляя обрубком хвоста. – Ладно, жди дальше, – велел Радецкий, – будешь хорошо себя вести, придумаю тебе какую-нибудь столовскую котлету. Закрыв дверь, чтобы пес не вздумал сбежать, отвечай за него потом, он вышел в приемную, где уже толпились работники бухгалтерии, ибо следующей в графике значилась финансовая планерка. – Владислава Игоревна сказала, куда пошла? – спросил он у Анечки. – Владислава Игоревна? – удивилась та. – А, да. Вы меня предупреждали, что я должна ее провести в комнату отдыха, но она не приходила. Радецкий почувствовал, как камнем рухнуло куда-то вниз сердце. Тревога, от которой он так легкомысленно отмахнулся, вернулась, став более острой, тянущей. – Как не приходила? – спросил он, понимая, что секретарша не может этого знать. – Я своими глазами в окно видел, как она шла ко входу, и было это полтора часа назад. – Ну, значит, зашла куда-то, – равнодушно пожала плечами Анечка. – К Олегу Павловичу, например, или в контрактный отдел, или в гибридную операционную. Или вообще уехала. Вообще-то секретарша была совершенно права. Его кабинет был не единственным местом, где могла находиться Влада, у которой в больнице имелись и свои дела. Да и про ежедневную планерку он ей говорил, могла решить не мешать. И уехать тоже могла. Вызвать такси и уехать. Решить забрать своего пса позже, вернувшись за ним уже на собственной машине. Достав телефон, Радецкий быстро набрал ее номер. Длинные гудки были ему ответом. Машинально он насчитал семь таких гудков, после которых механический голос сообщил, что абонент не отвечает. Радецкий набрал номер еще раз, и еще, и еще. Видимо, его лицо отражало всю гамму испытываемых чувств, потому что окружающие смотрели на него как-то странно. Впрочем, что думают о нем подчиненные, Радецкого сейчас волновало еще меньше, чем всегда. Самым главным сейчас был тот неоспоримый факт, что Владислава Громова пропала. Дурак, идиот, как опрометчиво он был уверен в том, что в его больнице ей ничто не угрожает. Никогда до этого момента он не был знаком с паникой. Внезапно вспомнилось, как осуждающе он смотрел на раздавленного ею Королева, с превосходством считая, что сам не способен проявить слабость. Чушь. Ерунда. Не стыдно бояться за того, кто тебе действительно дорог. «На расстоянии вытянутой руки», – вспомнилось вдруг ему. Эта женщина теперь всегда будет рядом, на расстоянии вытянутой руки. Но для этого нужно ее найти. Живой. * * * Надежду Влада обнаружила бледной и с перевязанной головой, но полусидящей на кровати с электрическим приводом с тарелкой овсяной каши в руках. «Раз ест, значит, точно не при смерти», – с облегчением подумала Влада, зайдя в двухместную палату. Девушка с соседней кровати смотрела на нее с испугом, который, впрочем, почти сразу прошел. – Извините, я все боюсь, что это мой муж. Он меня так избил в этот раз, что до больницы, – сказала она. – Вы из полиции или из кризисного центра для женщин? Влада не успела ответить. – Это ко мне, – сказала Надежда и поставила тарелку на тумбочку. – Здравствуйте, Владислава Игоревна. – Надь, прости меня, – покаянно сказала Влада и подошла поближе, села на край постели. – Вас-то за что? – Если бы не я, то ты вчера вечером не пошла бы гулять с Беней и ничего этого не случилось бы. Точнее, по голове получила бы я, а не ты. – Глупости говорите, – сказала Надежда. – Мне, конечно, не повезло, но вы в этом не виноваты. – Что случилось-то, Надь? – Так я пришла, как мы договаривались, открыла дверь, квартиру с сигнализации сняла, шлейку на собаку надела, дверь заперла и пошла себе на улицу. Гуляли мы недолго, минут двадцать. Беня как все дела сделал, так я в сторону дома двинулась, чего зря время терять. Думала, приду, покормлю его да вам позвоню, что дело сделано, но не успела. В квартиру зашла, сначала ничего плохого не заподозрила, я ж свет в коридоре включенным оставила, когда уходила. Вот я зашла, шлейку сняла, даже куртку снимать не стала, корм же насыпать недолго, только ботинки сняла, чтобы не наследить, дошла до входа в кухню, и тут оттуда тень какая-то метнулась, потом удар, и все, больше ничего не помню. Очнулась уже в машине «скорой помощи». Лицо ее болезненно искривилось, она подняла руку и потрогала повязку на голове, словно снова возвращаясь в ужас вчерашнего вечера. Владе было так ее жалко, что даже дышать стало трудно. – Надюша, а ты его видела, этого человека? – спросила она. – Нет, – ответила Надежда. – Он откуда-то сбоку выскочил, я и не рассмотрела. – Он? То есть это был мужчина? Надежда на мгновение задумалась. – Я на сто процентов, конечно, не могу быть уверена, потому что, правда, совсем не успела ничего разглядеть. Но скорее мужчина. По общему абрису тени, так сказать. Хотя женщины тоже разные бывают. Владислава Игоревна, а чего он хотел-то? Квартиру обокрасть? – Нет, – покачала головой Влада. – Ничего не пропало, Надь. Он забрал только одну мою сумку, такой черный рюкзак, знаешь? – Ой, – Надежда коротко вскрикнула и тут же на мгновение зажала себе ладошкой рот, – Владиславочка Игоревна, вы простите меня, я ведь позабыла вам сказать. Честно-честно, хотела, да позабыла, я не специально, не потому, что скрыть хотела. Влада в недоумении смотрела на нее. – Ты о чем сейчас, Надь? – Да о рюкзачке вашем, о чем еще. Его этот злыдень не забирал, нет. Его я унесла, в пятницу еще. – Ты унесла? Зачем? – Так в химчистку для сумок. Вы, уходя на работу, рюкзак в прихожей на банкетке оставили, а я неловко пятилась, когда пол мыла, задела и уронила в ведро. А вода-то с химикатами была. Я сумку-то высушила сразу, а на ней разводы остались, вот я и унесла в ту чистку, в которую вы все свои сумки сдаете. Побоялась мыть и тереть, чтобы не испортить. Сказать-то хотела, да позабыла. Вы уж простите. – Да ладно тебе, чего извиняться из-за такой ерунды, – машинально сказала Влада. Мозг ее работал как бешеный. Итак, в пятницу днем домработница унесла ее рюкзак из дома и сдала в химчистку. Не найдя днем в офисе и вечером в ресторане в ее сумке того, что он искал, преступник проник к Владе в квартиру, пока она гуляла с собакой, потому что знал, что накануне она ходила на работу с другой сумкой. В четверг она была в больнице и в офисе, значит, злоумышленник мог видеть ее только в этих двух местах. Впрочем, это и раньше было понятно. Забравшись в дом, он поискал рюкзак там, где он мог быть, то есть в прихожей, в том числе в шкафу, который Влада, придя с прогулки, обнаружила открытым, а также в гардеробной, где хранились все ее сумки. Получается, он знал, где она все хранит? Бывал в ее доме раньше? Хотя что за чушь. Того времени, которое она провела на улице, было вполне достаточно, чтобы обойти всю квартиру. Рюкзак вещь довольно крупная, заметить его легко, лежи он в кухне, гостиной или спальне.