– Да что вы говорите? Издевки в голосе Радецкий предпочел не заметить. – Представьте себе. Это художник Константин Корнилов, который сейчас проходит лечение в отделении неврологии. Скорее всего, он – сын Александра Корнилова, того самого руководителя воинской части в Аксеново, который участвовал в афере с продажей боевых самолетов и был «кинут» Андреем Нежинским двадцать лет назад. Теперь следователь слушал крайне внимательно. – Если верить Тихомирову, то Нежинская приехала, чтобы рассчитаться с людьми, которых обманул или обидел ее муж. С учетом временного фактора участников той давней истории вполне может не быть в живых, зато живы их дети, то есть наследники. Мы с Владиславой Игоревной практически уверены в том, что один из них был виновен в нападении на квартиру Нежинских и пытках, которым они были подвергнуты. Вряд ли пожилая дама собиралась платить человеку, виновному в смерти ее мужа. Но он, увидев ее в больнице, вполне мог захотеть снова вернуться к вопросу о пропавших деньгах. – Боже мой, грехи мои тяжкие. Вы с Владиславой Игоревной. Слушайте, вы оба, вы хоть понимаете, что все это не дурацкая игра в детектив, а реальные преступления, в которых один человек убит, а другой получил по голове тяжелым предметом? Вы что, хотите, чтобы ваши головы были следующими? Или вам кажется, что у меня хобби такое, выезжать по тревоге практически круглосуточно? У меня, между прочим, жена и ребенок семимесячный. А я тут с вами валандаюсь, – следователь почти кричал. – Не надо на нас орать, – спокойно сказал ему Радецкий. То, что у довольно немолодого и похожего на медведя-шатуна следователя есть маленький ребенок, почему-то казалось милым и делало образ Зимина более человечным. – Михаил Евгеньевич, некоторые вещи происходят только потому, что происходят. Мы не ведем никакого расследования, просто натыкаемся на некоторые факты, и что поделать, если вас до последнего времени они не интересовали. Зато мы преподносим их вам, как говорил Остап Бендер, на блюдечке с голубой каемочкой. Получите, распишитесь! – Как же я от вас устал, Владимир Николаевич, – вздохнул Зимин, перейдя на два тона ниже. – Если бы я у вас так крутился под ногами в операционной, вы бы от меня мокрого места не оставили. А это моя операция, моя, понимаете? За желание помочь, конечно, спасибо, но убедительная просьба, не путайтесь у меня под ногами, а? – Вы поговорите с Корниловым и Тихомировым? – спросил Радецкий, не собираясь отступать. – Да поговорю, поговорю. Завтра с самого утра. Кстати, если уж следовать вашей логике, то нужно спросить, нет ли у вас в коллективе или среди пациентов человека с фамилией Ветюков. – Среди персонала точно нет, среди пациентов нужно смотреть. – Вот и посмотрите с утра. И постарайтесь, чтобы до этого времени с вами обоими ничего больше не случилось. – Мы постараемся, – на полном серьезе пообещал Радецкий. Когда следственная группа уехала, он подошел к закрывшей за ними дверь и застывшей около нее Владе, которая по-прежнему держала на руках собаку. Обнял за плечи, притянул к себе, чувствуя, как быстро-быстро стучат два сердца, собачье и человеческое. – Собирайтесь. Поехали. – Куда? – не поняла она. – Ко мне. Видя ее непонимающий испуганный взгляд, он вдруг разозлился так сильно, как не бывало уже давно. Не на нее, на того человека, который заставил ее бояться. – Влада, неужели вы думаете, что я брошу вас тут одну после всего того, что случилось? Я бы остался, но у меня дома тоже собака, ее надо покормить, а утром выгулять, а еще собраться на работу. Пожалуйста, возьмите все, что вам нужно, и поехали. Здесь небезопасно. В первый раз преступник попал в квартиру, потому что вы не включили сигнализацию, но затем вы исправили это упущение, и, чтобы иметь возможность очутиться внутри, он напал на вашу домработницу, дождавшись, пока она вернется с прогулки. Мы не знаем, нашел ли он то, что искал, а это значит, что он может вернуться. К примеру, утром, когда вам придется открыть дверь, чтобы вывести этого зверя на улицу. Зверь дышал и слегка рычал где-то в районе его пупка, всячески показывая, что подобная диспозиция его не устраивает. – Я не могу оставить Беню одного. Его тоже нужно выгуливать и кормить. Да и кровь с пола надо отмыть, – вяло возразила она. – Беню вы можете взять с собой. Моя собака, конечно, никогда не видела посторонних псов на своей территории, но она у меня умная и отлично выдрессирована, так что, думаю, обойдемся без эксцессов. – Обойдемся без эксцессов, – задумчиво повторила Влада. – Я правильно поняла, что, кроме собаки, вас дома никто не ждет? Радецкий в очередной раз подивился, какие мелочи кажутся страшно важными женщинам. В ее ситуации было разумно хватать в охапку собаку и бежать как можно дальше от источника потенциальной опасности, но даже сейчас она думала о каких-то дурацких приличиях. – Нет, меня никто не ждет, – терпеливо сказал он, – хотя бы по той простой причине, что я живу один. Все, это единственное, что вас волнует? – Не единственное, – вздохнула она, но послушно пошла куда-то в глубь квартиры, где, как полагал Радецкий, находилась спальня. Надо же, полтора часа назад он собирался познакомиться с ее спальней, но, как говорится, человек предполагает, а бог располагает. Впрочем, в бога Радецкий не верил. Собралась Влада быстро, он даже удивился, потому что привык к тому, что жена всегда копалась, чем доводила его до изнеможения. Самому ему, как в прошлом человеку военному, на сборы требовалось десять, максимум пятнадцать минут, и Владислава Громова уложилась в это же время, представ перед его очами в джинсах и уютной толстовке, с портпледом в руках, в котором, по всей вероятности, был упакован наряд на завтра, с небольшой дорожной сумкой, содержащей, видимо, всякие необходимые женщинам бутыльки и баночки, и очередной, теперь синей, сумкой дамской, в которую на глазах Радецкого деловито переложила свои разноцветные косметички. – Так, еще корм и Бенины миски, – сказала она. – И я готова, Владимир Николаевич. – Я впечатлен, – только и сказал он. – Ну что вы, это только начало, – ответила Влада, и эти слова с намеком на кокетство давали понять, что она начинает отходить от испытанного ею при виде раненой домработницы шока. Уже хорошо. Радецкий отобрал у нее сумку и портплед, на собаку она нацепила поводок, и та, уразумев, что они уходят из так напугавшего ее дома, перестала наконец трястись и скулить, а в нетерпении перебирала тонкими лапками, чтобы поскорее оказаться на улице. – Так, Влада, я пойду первым, а потом вы, хорошо? – Неужели вы думаете, что этот человек, кем бы они ни был, готов сегодня еще раз напасть? – удивилась она. – После той шумихи со светомузыкой, которую тут устроили «скорая» и полиция? – Тут больше нет ни «скорой», ни полиции. Да и меня тут быть не должно. Это преступник вряд ли мог просчитать. И да, я считаю, что он может вернуться. Квартиру на сигнализацию не забудьте поставить. – Разумеется, не забуду, – с достоинством в голосе сказала Влада. Ее вещи Радецкий загрузил в багажник, сама она забралась на пассажирское сиденье, пристроив в ногах собаку. Пес теперь смотрел недоуменно, искренне не понимая, куда они едут, да еще и не в своем автомобиле. – Может быть, заехать к ресторану, я заберу машину? – предложила Влада, когда он выехал за ворота. – Завтра с утра вам будет явно не до этого. – Что мы будем делать завтра с утра, решим завтра с утра, – не терпящим возражений тоном ответил он. – Во-первых, ваши два коктейля никуда не выветрились за столь короткое время, равно как и адреналин в вашей крови. А во-вторых, я не собираюсь в половине одиннадцатого ночи следить за безопасностью двух машин на темной скользкой дороге. Поэтому сидите, пожалуйста, молча, если это возможно. Дорога заняла полчаса, и за все это время Влада не проронила ни слова, как подозревал Радецкий, не потому, что обиделась, а потому, что на самом деле сильно устала от впечатлений сегодняшнего дня. Остановившись перед воротами, он набрал на телефоне комбинацию, открывающую их, а потом вторую, включающую свет на периметре участка и у дома. Хорошо, что снегопада нет, а то ворота пришлось бы откапывать, а тратить на это время совершенно не хочется. – Приехали, – сказал он, заехав на участок и убедившись, что ворота с легким скрежетом закрываются за спиной, – вылезаем, Влада. Или вам помочь? – Нет, спасибо, я сама. Задумалась что-то, – сказала она, нарушив неподвижность, которая начинала его пугать. – Я все пытаюсь понять, что именно у меня ищут, потому что мне все время кажется, что это связано с убийством в больнице, но не нахожу ответа. – Надо перестать об этом думать, – мягко сообщил Радецкий, – по крайней мере до утра. Достав из багажника ее вещи, Радецкий проводил Владу с собакой на поводке к дому, которым гордился. Тот был не очень большой, но функциональный и удобный, где все было продумано до последней мелочи. Когда он отпер дверь, навстречу выскочила радующаяся его приходу Фасолька, увидела незнакомку с собакой, села на попу, внимательно глядя на хозяина: мол, как это понимать? – Привет, моя хорошая, – Радецкий присел, погладил шелковистую собачью голову, потрепал за ушами, – знакомься, это Влада и Беня. Они пока побудут у нас. Они свои. Поняла? Фасолька покосилась на тревожно жавшегося к ногам хозяйки толстого мопса. Тот, судя по выражению морды, снова готовился то ли заскулить, то ли зарычать, не зная, похоже, какую линию поведения выбрать. – Какая красивая, – зачарованно сказала Влада и подошла поближе, – можно погладить? – Можно, – разрешил Радецкий. – Фасольке, как любой женщине, нравится, когда к ней подходят с лаской. – Фасольке? Какое у тебя смешное имя. – Ну, зовут ее Сильва Фелиция, так что имя у нас полностью подчеркивает, что мы практически королевских кровей, а Фасолька – это так, для своих. – Это какая порода? – спросила Влада и погладила смирно сидящую собаку. Та начала постукивать хвостом, показывая, что не против. – На риджбека родезийского похожа, но вроде нет. – Нет, – Радецкий засмеялся, видя ее удивленное лицо. Все лучше, чем растерянность и испуг, хотя, надо отдать этой женщине должное, испуганной она выглядела недолго. – Это венгерская выжла. Самая лучшая порода на свете. У входной двери заворчал явно несогласный с таким определением мопс. – Надо же, я о такой даже не слышала никогда, – призналась Влада, – очень красивая, и цвет такой, как мед. Даже нос. – Фасолька, ты слышишь, Влада сказала, что ты красавица. Впрочем, ты сама это знаешь, потому что еще и умница. Все, проходите, хватит у дверей стоять. Влада, вы есть хотите? Он прошел в глубь коридора, разделся у вешалки, обернулся. Его гостья по-прежнему стояла у дверей и все смотрела на Фасольку, выражение ее лица было странное. – Что опять стряслось? Она помотала головой, словно отгоняя непрошеные мысли. – Нет, ничего. Совершенно ничего. Я вдруг позавидовала вашей собаке, потому что вы обращаетесь к ней на «ты». Он усмехнулся чуть заметно, потому что при всей своей силе, кажущейся почти мужской, она была очень женщина, с присущей только женщинам ерундой, которой обычно бывали забиты их головы. Человека сегодня чудом не убили, а она завидует его собаке. Видимо, она сама поняла, что сказала что-то лишнее, поэтому независимо добавила: – А вы, как я погляжу, ценитель хорошей обуви. Он опустил глаза вниз, на стоящие на коврике под вешалкой свои действительно щегольские ботинки фирмы «Ллойд». – Да, я стараюсь покупать только эту обувь, – сказал Радецкий. – Когда-то, давным-давно, когда я был еще начинающим врачом, мы с женой в первый раз поехали за границу и там в каком-то магазинчике я обнаружил эти ботинки, и они ужасно мне понравились. Они были комфортные, красивые, их было приятно держать в руках, и мне ужасно хотелось их купить, вот только позволить я тогда себе их никак не мог. И дал себе слово, что когда-нибудь обязательно смогу и буду их носить. – Никогда не слышала про такую фирму, – живо поддержала безопасную тему Влада. – Хотя я тоже люблю хорошую обувь. Предпочитаю испанскую. – «Ллойд» – немецкая марка. Обувь у них всегда кожаная, причем используется кожа коров, телят и оленей, не свиная. И подкладка всегда тоже только натуральная. Вы не знаете, зачем мы говорим об этой ерунде? Радецкий вернулся к двери, туда, где стояла Влада, наклонился и поцеловал ее в губы. Лишенные помады, они были похожи на лепестки пепельной розы, а еще нежные и податливые, отнюдь не сжимающиеся в упрямую линию, а открывающиеся навстречу поцелую. Они оба не закрывали глаз, и Радецкий видел, что теперь они у Влады перепуганные, словно, не боясь охоты, которую вел на нее неведомый преступник, она страшилась того неведомого, к чему так стремилась в последние дни со всей своей неукротимой привычкой добиваться того, что хочется. Сейчас ей хотелось его, Владимира Радецкого, и она и была готова взять то, к чему рвалась, и боялась этого одновременно. Он ее понимал, потому что знал, что с ним нелегко справиться, практически невозможно. Прервав поцелуй и отстранившись, он присел, отстегивая ее пса с поводка. – Фасолька, веди в комнату, – приказал он своей собаке.