– Да время они тянут, – с досадой махнул рукой Тихомиров. – В пятницу пробу в основании пола взяли. Говорят, что, пока она не будет готова, монтаж нельзя начинать. А срок экспертизы длинный. Владимир Николаевич, ну что там такого в полу может быть-то, если у нас ремонт сертифицированная фирма делала и все акты работ подписаны. Это ж бетон, не наркозный аппарат. Признаться, про бетон Радецкий не понял. Какой нафиг бетон. – Погодите, Олег Павлович, – сказал он. – Давайте по порядку. Монтаж оборудования начат или нет? – Оборудование завезли, систему газов начали подводить, – неохотно подтвердил Тихомиров, – но к монтажу не приступали еще, потому что пробу бетона ждут, а это куча времени, а у нас на весь процесс три месяца сроку по контракту. Настройка же еще. А с телекоммуникационным оборудованием это же долго, как я понимаю. – Олег Павлович, а тебе не надо это понимать, – сказал Радецкий, добавив холода в голос. – Это пускай специалисты понимают, а твое дело маленькое – смотреть за сроками и качеством работ, потому что ты правильно заметил, что числишься на этом проекте ответственным лицом. Итоговые документы, конечно, в результате я подписываю, но все промежуточные этапы – это твоя ответственность. – Так я потому и волнуюсь… – Олег Павлович, – голос Радецкого стал особенно задушевным, и только те, кто работал с ним давно, знали, что в такие минуты лучше со всех ног бежать как можно дальше, чтобы не попасть под расцветающие гроздья начальственного гнева. Уж лучше бы орал, честное слово. – Я с бетоном разберусь, раз вы сами не в состоянии. Спасибо, как говорится, за сигнал. Но вот то, что вы не в состоянии, меня удивляет до невозможности. А я не люблю удивляться, вы же знаете. – Знаю, – поник головой Тихомиров. В дверном проеме появилась пришедшая на встречу Инна Полянская, создав легкое облако мехов, духов, мороза и туманов. Помахала рукой. – А знаете, так идите работайте, ради всего святого. Ко мне вон люди пришли. Тихомиров наконец тоже заметил Инну, слегка перекосился, выражая неудовольствие, из чего Радецкий сделал вывод, что журналистку его заместитель по хозяйственным вопросам знал и ничего хорошего от ее визита не ждал. Интересно, почему бы это. Впрочем, попрощавшись, Тихомиров поспешил ретироваться, кивнув Полянской в знак приветствия и прощания одновременно. Она в ответ тоже слегка качнула головой, что можно было расценить и как «добрый вечер», и как «сто лет тебя не видеть». – Еще раз здравствуйте, Владимир Николаевич, – сказала она, входя в кабинет. Радецкий, как истинный джентльмен, поднялся к ней навстречу, пожал узкую руку, украшенную крупными, очень стильными серебряными перстнями. – Добрый вечер, Инна Сергеевна, присаживайтесь. Чай, кофе? – Минеральной воды без газа, если можно. – Да, конечно. Он достал из небольшого шкафчика, в котором хранилась посуда, сахар, конфеты и коробка печенья, бутылочку воды, стакан, поставил перед журналисткой, подумав, сварил себе кофе, сложно сказать, какую чашку за день. Обычно он их считал, поскольку был уверен, что разумная забота о здоровье в его возрасте уже не блажь, а норма, но сегодня сбился со счета. Проклятый понедельник. – Слушаю вас, – сказал он, возвращаясь на свое место и делая маленький глоток, чтобы небольшой порции в чашке хватило если не на весь рассказ, то хотя бы на большую его часть. – Итак, что вам удалось узнать? Не заставляя себя ждать, Полянская начала рассказывать. В конце девяностых годов, в те времена, когда в стране творилась разруха и бандитский беспредел, воинские части жили не просто бедно, а в прямом смысле слова голодно. Чтобы выжить, продавали все, что плохо лежало, да и все, что лежало хорошо, продавали тоже. Потому что иначе военным и их семьям было просто не выжить. Архивные документы хранили пуды информации о незаконной торговле списанной боевой техникой. В прессе того времени, свободной и безбашенной, можно было найти описание схем по продаже отправленных на «пенсию», но вполне себе работоспособных танков, пушек, вертолетов и военных кораблей, в том числе даже авианосцев, с которых не было снято секретное оборудование. В 2000 году небольшой скандал, впрочем довольно быстро замятый, прокатился и по их области. Военной прокуратурой было возбуждено уголовное дело в связи с незаконной продажей сверхзвуковых истребителей-перехватчиков МиГ-31, базировавшихся на аэродроме военной базы Аксеново. Если верить тому, что Инна Полянская нашла в подшивке своей же газеты «Курьер» за 2000 год, четыре двухместных высотных всепогодных истребителя 1970 года выпуска были списаны на военной базе за два года до этого, по документам, разобраны на запчасти, которые и хранились на территории воинской части в специально выделенном для этого ангаре. МиГ-31 был предназначен для перехвата и уничтожения воздушных целей на предельно малых, средних и больших высотах, днем и ночью, в простых и сложных метеоусловиях, при применении противником активных и пассивных радиолокационных помех, а также ложных тепловых целей. Группа из четырех таких самолетов могла контролировать воздушное пространство протяженностью по фронту до 1100 км. И именно от этой «боевой четверки», якобы пришедшей в негодность, и избавилась воинская часть в Аксеново. – А на деле? – спросил внимательно слушающий Радецкий. – А на деле машины были во вполне себе боеспособном состоянии в момент списания и, разумеется, никто даже и не думал их распиливать и разбирать. В ходе проверки, которая прошла на базе в 2000 году, как раз накануне того, как эта история и попала в газеты, выяснилось, что все четыре самолета были проданы некоей подмосковной компании «Металлснаб» по цене лома абсолютно целыми, с двигателями и вооружением. Перед продажей была приглашена фирма-оценщик, которая оценила каждую машину в сто семьдесят пять рублей. При этом рыночная цена каждого истребителя составляла в тот момент более ста миллионов рублей. – Сколько? – воскликнул Радецкий. – Если быть совершенно точной, то сто шестнадцать миллионов, – спокойно сказала Инна. – Я, если честно, когда читала все эти документы, у меня прямо сердце заныло. Это ж какой прекрасный скандал, какую вкусную статью из этого всего можно было сделать. – А ту статью в «Курьере» писали не вы? – Нет, я пришла в газету пять лет спустя и до сего момента ничего про этот скандал не слышала. Поэтому страшно вам, Владимир Николаевич, благодарна, что вы меня посвятили в эту историю. Интересно же до невозможности. – Действительно интересно, хотя и непонятно, какое отношение это может иметь к тому, что происходит сейчас, спустя двадцать с лишним лет. И что было дальше? – Четыре самолета были заявлены на аукционе по стартовой цене в сто семьдесят пять рублей. Затем они были проданы «Металлснабу» без повышения стоимости, то есть государство получило семьсот рублей за боевую технику в рабочем состоянии, которая на черном рынке могла быть перепродана почти за полмиллиарда. – Красиво, – оценил Радецкий. – И что, кто-нибудь сел? – В том-то и дело, что нет – воскликнула Инна. – Изначально, разумеется, было возбуждено уголовное дело по статье 159 УК РФ («Мошенничество»). Основным фигурантом проходил командир воинской части полковник Александр Корнилов. Именно он занимался списанием и реализацией военного имущества, и его подписи стояли на всех документах. Однако действующий в то время военный прокурор, которого звали Сергей Ветюков, закрыл дело за отсутствием состава преступления. Все документы оказались сделаны так, что комар носа не подточит. По бумагам самолеты были списаны и разобраны, продавали на аукционе официально лом, а то, что это целые боевые машины, утверждали лишь свидетели, служившие на базе. К концу следствия все они отказались от своих показаний, заявив, что оговорили Корнилова из личной неприязни. – Неудивительно. – Да, совершенно неудивительно. Инна продолжала свой рассказ. Надо отдать ей должное, словом она владела хорошо, говорила красочно, бегло, без пауз. Радецкому даже казалось, что он не слушает, а смотрит кино, не отрываясь следя за событиями на экране. За правду продолжал биться только один из офицеров, который и обратился в газету «Курьер». Звали его Михаил Суриков. Инна выписала одну из его цитат. «Задача государства – наладить строгий госконтроль за утилизацией списанной боевой техники. На данный момент нужно признать, что сделать это так и не удалось. Этим и пользуются преступники, торгующие военным престижем страны. Я считаю своим долгом открыть глаза на то, что сейчас вооружение сотнями и тысячами боевых машин отправляют в утиль. На списанных самолетах остаются приборы, за которыми в прямом смысле слова ведут охоту иностранные спецслужбы. Они по дешевке покупают все, что можно, через подставных лиц, разумеется. И никто им не противостоит. Почему до сих пор не созданы специальные комиссии, которые подетально описывали бы выставленные на продажу боевые машины, чтобы дать заключение, можно их продавать или нет и по какой цене? Система контроля за решением таких вопросов полностью развалена», – с горечью говорил Суриков. – И что было дальше? – спросил Радецкий. – Уголовное дело закрыли, Корнилов вышел в отставку и вместе с семьей уехал из военного городка. Очень быстро на пенсию вышел и военный прокурор Ветюков, который тоже в нашем славном городе не остался, как вы понимаете. Можно сказать, что не повезло только правдорубу Сурикову. Спустя два месяца после того, как он давал интервью «Курьеру», его сбила машина. Через два дня он скончался в больнице. Кстати, в этой. Радецкий пожал плечами. – В 2000 году я здесь еще не работал, а был простым военврачом, служившим в военном госпитале и мечтавшим о возвращении в науку и докторской диссертации. Впрочем, все это, конечно, очень интересно, только совершенно непонятно, при чем тут Нежинская. То, что эти мерзавцы нагрели государство на полмиллиарда рублей, очевидно, вот только могла ли эта старая и покрытая архивной пылью информация спустя двадцать лет стать поводом для убийства? – В том-то и дело, что да, – торжественно сказала Полянская. – Просто это вторая часть истории. Конечно, продажа четырех военных истребителей была той еще аферой, и, как и в любой махинации, обязательно были те, кто на этом заработал. Более того, вряд ли командир военной части в Аксеново был мозгом всей операции. У него эти самолеты списанными и неразобранными стояли два года, а это значит, что Корнилов не мог самостоятельно выйти на покупателя. Тем человеком, который организовал и провернул всю сделку, а главное – вывел полученные от нее деньги на безопасный счет, был бывший второй секретарь обкома, потом заместитель губернатора, к тому моменту окончательно переквалифицировавшийся в бизнесмена Андрей Леонидович Нежинский. – Да, примерно так убиенная Ираида Сергеевна и рассказывала случайной знакомой из соседней палаты, – задумчиво согласился Радецкий. – Неужели вы нашли подтверждение этому факту? – Если бы эта сделка века проворачивалась сейчас, то было бы, разумеется, проще, потому что следы всего есть в интернете. В начале двухтысячного года, к сожалению, следов практически не оставалось, но в архивах есть все, надо только уметь искать, а я умею, – без тени ложной скромности заверила Полянская. – Не сомневаюсь, – Радецкий позволил себе усмехнуться. – Я нашла документы, свидетельствующие, что в августе 2000 года, когда вся шумиха с проверкой в воинской части и заведенным уголовным делом была позади, подмосковная компания «Металлснаб» перевела зарегистрированной в нашем городе фирме «Беркут» 400 миллионов рублей. Деньги поступили тремя траншами. Как мы помним, выгода от липового аукциона могла составлять примерно полмиллиарда, так что оставшиеся на счету «Металлснаба» сто миллионов, скорее всего, были платой за посредничество. – Двадцать процентов? Нехило. – Да, в наши дни о такой марже остается только мечтать, но в те годы это была вполне себе нормальная сумма за услуги такого рода. Я специально посмотрела курс валют на август двухтысячного. Доллар торговался грубо по двадцать восемь рублей, таким образом, лихая компания, замутившая всю эту сделку, получила на счета «Беркута» около четырнадцати миллионов долларов. Согласно открытым базам данных, единственным учредителем и директором «Беркута» был Андрей Нежинский. – Один списал самолеты, второй сделал так, чтобы уголовное преследование закончилось ничем, а Нежинский вывел деньги и спрятал их на счетах в швейцарском банке. Так рассказывала Ираида Сергеевна Нежинская. Получается, что речь шла ни много ни мало о четырнадцати миллионах. Зеленью. Нехилая сумма, что тогда, что сейчас. Если бенефициаров было действительно трое, то получается по четыре с половиной миллиона баксов на каждого. – Ну, совершенно не факт, что они делили деньги поровну, – мудро заметила Полянская. – Думаю, что как минимум с простачком Корниловым, который рисковал больше всех, обошлись бы довольно цинично. Вот только, скорее всего, никакого дележа не произошло вовсе. – Почему вы в этом так уверены? – Да потому, что в номере моей родной газеты «Курьер» от 14 ноября 2000 года я прочитала небольшую заметку о том, что на квартиру Андрея и Ираиды Нежинских было совершено разбойное нападение. Трое неизвестных в масках ворвались в их квартиру, связали Ираиду Сергеевну и подвергли пыткам Андрея Леонидовича. – Что-о-о-о??? – Ну, в начале двухтысячных это было обыденностью, – Полянская пожала плечами. – Криминальные разборки с применением физического насилия, пыток и всего подобного продолжались где-то до 2008–2009 года. Я и сама хорошо их помню, на мой журналистский век тоже хватило. У Нежинских квартира стояла на охране, и Ираида Сергеевна, воспользовавшись тем, что преступники были крайне увлечены истязанием ее мужа, смогла нажать на тревожную кнопку. Наряд вневедомственной охраны приехал быстро, вот только преступникам удалось скрыться. Вызванной милиции Нежинская сообщила, что понятия не имеет, что именно у них пытались найти. Самому Нежинскому было плохо, поэтому его отвезли в больницу, так что дать показания он не мог. В доме были обнаружены ценности, в том числе бриллиантовые и изумрудные украшения Ираиды Сергеевны, а также не очень большая, но все-таки сумма денег в валюте. Вот только злоумышленников они не интересовали. – И на этом основании вы делаете вывод, что Нежинский не поделился со своими подельниками? – Да. Делаю. Что-то искали. Что-то более дорогое, чем бриллиантовые цацки мадам Нежинской и пара тысяч долларов. И об этом «чем-то» Нежинская наотрез отказывалась говорить. Таких совпадений не бывает, Владимир Николаевич. – Пожалуй, соглашусь. И кто, по-вашему, были эти налетчики? Полянская пожала плечами. – Это могли быть люди, нанятые Корниловым и Ветюковым, чтобы получить свою долю. А могли быть, к примеру, их дети, вполне себе уже взрослые на тот момент. И второй вариант мне кажется более очевидным. Признаться, Радецкий не понял, что она имеет в виду. – Почему? – Да потому, что накануне своей смерти Ираида Сергеевна Нежинская спускалась вниз, в ларек за пирожками к чаю, и вернулась оттуда крайне взволнованная. Так же рассказывала вам ее соседка по палате. – Она из соседней палаты, – машинально поправил Радецкий. – Да какая разница? Она кого-то узнала, вот что важно. И с учетом того, что она долго жила в Москве, это был человек из прошлого. Ни один наемник двадцать с лишним лет не ждал бы, чтобы выполнить взятый когда-то заказ. А вот родственники и потомки кинутых когда-то компаньонов, увидев старушку, вполне могли возжелать получить свое. – А с чего вы взяли, что Нежинский так с ними и не рассчитался? В конце концов, пытки могли резко повысить его мотивацию. Инна покачала головой. – Не могли. В ночь после нападения Андрей Леонидович Нежинский скончался от обширного инфаркта. Он был уже немолод, за шестьдесят. Пыток его организм просто не вынес. А вдова после похорон сразу уехала к сестре и в нашем городе появилась лишь сейчас. – Н-да, выглядит это все очень логично, – признал Радецкий. – Некрасивая история. Хотя, по большому счету, все рассказанное вами, Инна Сергеевна, всего лишь домыслы. Для полиции так уж точно. – Ничего страшного, – невозмутимо сказала Полянская, – к полиции у меня свои подходы. Я обязательно поделюсь всем, что мне удалось узнать, с нашим с вами общим приятелем, полковником Буниным. Уверяю, что он умеет слушать и слышать и обычно с вниманием относится к информации, которую добыла я. То, что наша с вами версия будет проверена, я убеждена.