И хотя ведущий со мной игру Безымянный-Он интриговал меня до того, что я каждый раз безумно волновалась, получая сообщение о возврате записной книжки Той-Которая-Вежливо-Назвала-Свое-Имя, он также вызывал у меня некое беспокойство. Уже не один, не два, а три моих родственника (кузен Марк из «Стрэнда», дядя Сэл из «Мэйсис» и двоюродная бабушка Ида из музея мадам Тюссо), независимо друг от друга, при описании этого таинственного парня, слишком «загадочного» и «мудреного», чтобы просто взять и представиться, использовали одно и то же слово: «бука». И вот я думаю: а стоит ли продолжать всю эту шараду? Мне даже не сказали, симпатичный ли он. Это плохо, что я мечтаю об идеальной и чистой любви, как в мультфильме «Братва»? О, как же мне хочется быть бумажным листом, парящим со степлером по конференц-залу, видящим лишь великолепные городские небоскребы в окне и ежегодные доклады с радужными прогнозами о прибыли и совершенно не замечающим на столе злодейский интерком, Данте, озвученный Кристофером Уокеном, – корпоративного рейдера, тайно планирующего захват компании. Я бы с удовольствием попала в плен к Данте, чтобы быть спасенной героем степлером. Похоже, мне хочется быть… скрепленной степлером. (Это глупо? Антифеминистично? Жаль, если так.) Бука вряд ли похож на мечтателя-степлера, но все равно нравится мне. Даже если он слишком претенциозный, чтобы назвать свое имя. Здорово, что на Рождество он хочет словарь. Это так эксцентрично. Интересно, как бы он отреагировал, узнав, что я могу дать ему желаемое и при этом совершенно бесплатно. Но сначала он должен доказать, что достоин этого. А то пока я вся в сомнениях, ведь он даже не назвался. «Мое имя – соединитель для букв». И что это значит??? Я тебе не Эйнштейн, Бука! И не Парень из Электрички[12], кем бы ты там ни был. «Единственное, что я хочу на Рождество, помимо БОС, – чтобы ты сказала мне свое рождественское желание. Только пусть это будет не вещь, а чувство. То, что нельзя купить в магазине, положить в коробочку и завернуть в подарочную бумагу. Пожалуйста, напиши мне о своем желании в записной книжке и оставь у рабочих пчелок в «ФАО Шварц», в отделе «Кукла своими руками». Удачи! (И да, это тебе, злой гений, месть за мое посещение универмага «Мэйсис» в рождественский день.) Соединителю Буке повезло, что в этом году у меня Рождество-Отстой. Поскольку обычно в этот день я бы: 1) помогала маме строгать овощи для рождественского ужина, слушая вместе с ней праздничные песни и подпевая; 2) помогала папе упаковывать подарки и укладывать из них гору вокруг елки; 3) размышляла о том, стоит ли добавить в бутылку брата снотворного, чтобы он рано уснул и без проблем поднялся в пять утра открыть со мной вместе подарки; 4) думала о том, понравится ли дедушке связанный мною свитер (убогонький, но я совершенствуюсь с каждым годом, и, в отличие от Лэнгстона, дедуля все равно носит мои свитера); и 5) надеялась получить на следующее утро в подарок новехонький велосипед или любой другой экстравагантный и дорогущий подарок. Я перечитала предложение, в котором Бука назвал меня «злым гением», и по спине пробежали мурашки. Хотя злым гением меня уж точно не назвать, комплимент был чересчур личным. Он словно думал обо мне. Обо мне, как о девушке, а не просто об игроке. Покормив Ворчуна, я пошла полить цветы в саду на крыше. Со своего тепленького насеста у стеклянной двери посмотрела на зимний холодный город, в сторону Эмпайр-стейт-билдинг. Вечером здание зальют красный и зеленый рождественские цвета. Потом перевела взгляд на восток – к Крайслер-билдинг, где-то там поблизости находится магазин игрушек «ФАО Шварц». Мне туда, если я решусь принять вызов. (Конечно, решусь. Кого я обманываю? Отказаться от задания из молескина, оставленного для меня в музее мадам Тюссо? Вряд ли.) Я заметила во дворе на земле свой старый спальный мешок. В детстве в канун Рождества мы с братом забирались в него вдвоем, и папа застегивал молнию, приговаривая, что «запирает наше радостное возбуждение до рождественского утра». Теперь в этом спальном мешке уютно устроились Лэнгстон с Бенни, укрывшись сверху синим одеялом. Я вышла за стеклянную дверь. Парни еще были спросонья. – Счастливого сочельника! – крикнула я им сверху. – Вы всю ночь здесь спали? Не слышала, чтобы кто-то заходил в дом. Вы, наверное, ужасно замерзли! Приготовим завтрак? Яйца, тосты, оладьи и… – Апельсиновый сок, – прохрипел брат и закашлялся. – Пожалуйста, Лили, сходи в магазин на углу, купи свежего сока. – И эхинацеи! – прохрипел Бенни, кашляя. – Спать на улице в середине зимы не очень-то умная идея, – сказала я. – Вчера вечером она показалась нам романтичной. Звезды и все такое. – Лэнгстон вздохнул. Чихнул. Снова чихнул и зашелся сильным сухим кашлем. – Сделай нам супчику, Медвежонок. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Ну вот, он простыл. И тем самым окончательно и бесповоротно испортил мне Рождество. Надежда на хотя бы какое-то подобие приличного праздника улетучилась. И что-то подсказывало мне: раз он улегся вчера спать на улице со своим бойфрендом, вместо того чтобы сыграть в «Боггл» с Медвежонком, который очень просил его об этом и который играл с ним во время его нужды, то пусть сам теперь разбирается со своей болячкой. – Сами себе варите суп! – заявила я парням. – И за соком сами идите. У меня дела в Мидтауне[13]. Я развернулась, чтобы уйти в дом. Так им и надо, болванам. Нечего дрыхнуть на холоде, когда можно остаться в тепле и поиграть со мной в «Боггл». – Ты пожалеешь об этом в следующем году, когда будешь жить на Фиджи, а я – на Манхэттене, где в любое время дня и ночи смогу заказать себе еду и сок из магазинчика на углу, – воскликнул брат. Я резко повернулась к нему: – Что ты сейчас сказал? – Ничего. – Лэнгстон натянул на голову одеяло. – Не обращай внимания, – донеслось оттуда. Значит, дело серьезное. – О чем ты, Лэнгстон?! – запаниковала я, ощущая, что сейчас на сцену выйдет Визгля. Бенни тоже спрятал голову под одеяло. – Ты должен все ей рассказать, – послышалось оттуда. – Раз проболтался, не оставляй ее в подвешенном состоянии. – Проболтался о чем? – Я уже чуть не плакала, но сдерживалась изо всех сил, пытаясь поменьше походить на Визглю. До Нового года оставалась неделя, но нужно же когда-то начинать. Так почему же не сейчас? Подходящее время. Поэтому я крепилась, дрожала и… не плакала. Из-под одеяла вынырнула голова брата. – Родители уехали на Фиджи не только ради второго медового месяца, но и чтобы посетить частную школу. Отцу там предложили поработать директором. Следующие два года. – Мама с папой не захотят жить на Фиджи! Да, это тропический рай для отдыха. Но там не живут! – Еще как живут, Лили. Много людей. И эта школа для детей, чьи родители занимают дипломатические должности, например, в Индонезии, Микронезии… – Хватит с меня этих – незий! Зачем родителям-дипломатам отправлять своих детей в дурацкую школу на Фиджи? – Затем, что, как я слышал, это потрясная школа. Родители не хотят, чтобы дети учились в тех странах, где они служат, но также не хотят, чтобы они находились далеко от них – в Штатах или Великобритании. – Я не поеду! – Это и для мамы хорошая возможность. Она может взять творческий отпуск, позаниматься исследованиями и поработать над книгой. – Я не поеду, – повторила я. – Мне нравится жить на Манхэттене. Я останусь с дедушкой. Брат снова спрятался под одеялом. Значит, это еще не все. – Что еще? – спросила я, по-настоящему испугавшись. – Дед собирается сделать предложение Глэмме. Во Флориде. Глэмма – как ей нравится, чтобы ее называли, – дедушкина подруга. Это из-за нее он уехал на Рождество во Флориду. – Ее зовут Мэйбл! – воскликнула я. – Никогда не буду звать ее Глэммой! – Зови ее как хочешь. Но, возможно, она станет женой деда. И когда это случится, он, скорее всего, переедет во Флориду. – Я не верю тебе. Лэнгстон сел, чтобы я могла видеть его лицо. Даже простуженный, он выглядел трогательно искренним. – Поверь. – Но почему мне никто об этом не рассказал? – Все оберегают тебя. Не хотят волновать прежде времени. Так родилась Визгля. Оттого, что все меня оберегают. – Идите на хрен с вашим обереганием! – заорала я, показав брату средний палец. – Лили! – поразился Лэнгстон. – Это так не похоже на тебя. – А что на меня похоже? Я метнулась обратно в дом, рыкнула на бедного старину Ворчуна, вылизывавшего лапы после завтрака, и промчалась по лестнице вниз, в свою комнату. В моей квартире, в моем городе – Манхэттене. – Никакого Фиджи. Ни за что, – бормотала я, одеваясь. Думать о свалившейся на меня катастрофе не было ни сил, ни желания. Все это чересчур для меня. Как здорово, что у меня теперь есть записная книжка, которой можно довериться. Я стала строчить в ней ответ, как только заняла скамейку на станции метро «Астор-Плейс». Времени было достаточно, поскольку поезд номер шесть, идущий в сторону Мидтауна, как всегда придется ждать целую вечность. Ручка летала по листу. Меня подстегивало осознание того, что мои излитые на бумагу мысли прочтет Бука и, возможно, не останется к ним равнодушен. «Что я хочу на Рождество? Верить. Верить в то, что при любых обстоятельствах все равно есть основания для надежды. Пока я пишу это, рядом с моей скамейкой, прямо на полу, под грязным одеялом спит бездомный. Я сижу на станции «Астор-Плейс», по ту сторону рельсов от меня находится деловой центр Манхэттена, мне виден вход в «Кмарт». К чему я это? К тому, что, когда начала писать тебе ответ, заметила бездомного и побежала в «Кмарт» купить ему большую упаковку «сникерсов». Я сунула ее бродяге под одеяло и, разглядев его, огорчилась еще сильнее. Он грязный, неприятно пахнет, стоптал обувь до дыр. Шоколадки погоды не сделают. Его проблемы «сникерсами» не решить. Порой я не понимаю, как ко всему этому относиться и все это воспринимать. Здесь, в Нью-Йорке, мы видим столько великолепия и блеска – особенно в это время года, – но тут же, рядом, видим и море страдания. На платформе никто не обращает внимания на этого мужчину, словно его не существует. Не понимаю, как это возможно? Мне хочется верить, что с моей стороны не безумие – надеяться, что когда бездомный проснется, социальный работник отведет его в приют, где он сможет принять теплый душ, поесть и поспать, и что потом ему найдут работу, жилье и… Вот видишь? Я надеюсь на что-то – или кого-то – когда, возможно, все безнадежно. Мне сложно понять, во что стоит верить, а во что – не стоит. Сегодня я узнала много нового – того, что мне совсем не нравится. И тем не менее, вопреки всему, я продолжаю надеяться. Надеяться, что не наступит глобальное потепление. Надеяться, что не останется бездомных. Надеяться, что больше не будет страданий. Мне хочется верить, что мои надежды не напрасны. Эти мои надежды можно назвать великодушными (неплохое словарное словечко, да?), но они абстрактные. На самом же деле, – и мне хочется верить, что это не делает меня плохим человеком, – мои глубоко потаенные надежды очень эгоистичны. Мне хочется верить, что в этом мире есть тот единственный, кто существует только для меня. И что я существую для него одного. Помнишь, как во «Фрэнни и Зуи» (уверена, ты читал эту вещь и она тебе понравилась, учитывая то, где ты нашел записную книжку в «Стрэнде») Фрэнни – девчонка из пятидесятых – пытается постичь смысл жизни через молитву, но у нее это не получается и она впадает в глубокий душевный кризис? И хотя ни Зуи, ни мама не понимают чувств Фрэнни, мне кажется, я ее понимаю. Будь я Фрэнни, меня бы тоже сводила с ума мысль, что достичь душевного просветления можно, но мой разум пока не может постичь, как. (В общем, я бы не отказалась побывать на месте Фрэнни. Мне и ее чудесная винтажная одежда по вкусу. Чего не могу сказать о ее йельском бойфренде Лейне – по мне, так он болван, хоть все и в восторге от него. Я бы предпочла встречаться с кем-то более… эм… «мудреным».) Так вот, в конце книги, где Зуи звонит Фрэнни, притворившись их братом Бадди, и пытается приободрить сестру, есть строчка, в которой автор говорит об идущей к телефону Фрэнни, что она «с каждым шагом становится юнее». Потому что ее душа постепенно обретает покой. У нее все будет хорошо. Во всяком случае, я поняла концовку именно так. Мне хочется того же. С каждым шагом становиться юнее от предвкушения, надежды и веры. Мне хочется верить, вопреки всему, что любой может найти своего особенного, одного-единственного человека. С которым проведет Рождество, или состарится вместе, или просто прогуляется по Центральному парку. Того, кто не будет осуждать за ошибки в правописании или неправильно расставленные запятые, и которого ты сам не будешь осуждать за этимологические склонности и языковой снобизм. (Удачный подбор слов? Иногда сама себя удивляю.)