– Да у коновалов всегда так, – утешил Иван Саныч. – Кровища из парня хлещет, как из зарезанного порося, а она – «нет нужды». Зато с нас взятки гладки: дело было на железке, вот пусть линейные разбираются. – Чего разбираться-то? Нарисуют ему сто сорок третью, неопасное для жизни, присядет на годик. Саныч выразил надежду, что тем лучше, котел на место встанет, и признался: – Я тебе, Серега, как на духу: свербил у меня этот Машкин, как чирей, покоя не давал. Сплошные беды от него. Чем он дальше – тем нам же лучше. Акимов согласился от самого чистого сердца. Пусть до утра посидит товарищ в клеточке, ему уж не привыкать, а там видно будет. – Ну что, по домам? Тут внезапно, хлопнув дверью и вполне слышно прошагав, появился Сорокин, удивительный и непривычный. Был в штатском, блестящего вида костюме, белоснежной рубашке при галстуке, ослепительная шляпа набекрень. На лацкане поблескивал знак, при виде которого у Сергея ком встал в горле и даже, фигурально выражаясь, поджался хвост. Остапчук же, пряча улыбку, отвернулся. – Ладно глазами хлопать, – попенял Сорокин, в шутку прикрывая ладонью знак заслуженного работника НКВД. – Ликуйте. Все в аккурате, был на ковре, рассмотрен, взвешен и найден чистым. – О как. Тогда приступим? – деловито предложил Саныч и полез под стол. Акимов взмолился: – Я пас. Вера… – …не позволяет? Мусульманин? Сорокин строго указал на недопустимость подобного рода шуток: – Не изгаляйся над руководством… Обмоем непременно, причем не только этот повод. – А какой еще? – заинтересовался Саныч. – После узнаете, – пообещал капитан, – а пока идите уж отдыхать. То ли в шутку, то ли всерьез Сергей заметил: – Высокомерно, товарищ капитан. Вы же понимаете, что, пока не отменен приказ о вашем отстранении, вы тут не командир. – Умыл, – признал капитан. – У меня с Машкиным разговорец будет, в нем момент личного плана… – Тамара? – прямо спросил Саныч. – Да. – Она нам тоже не чужая была, – деликатно напомнил Акимов. – Работали вместе, значит, и плоды будем вместе пожинать. – Справедливо же? – уточнил Остапчук. – Ну а раз так, то веди Машкина сюда. – Есть, – козырнул Саныч. – Наше Николаю Николаевичу, – задержанный шаркнул ножкой. – Никак снова в седле? – Именно, – подтвердил капитан. – Присаживайтесь, гражданин. Акимов, пальчики этого товарища имеются? – Еще нет, товарищ капитан. – Займитесь. – Сами будете сымать? – полюбопытствовал Машкин. – Ничего, справлюсь, – пообещал Сергей. – И что теперь? – вытирая испачканные кустарной дактилоскопией руки, спросил Иван Мироныч. – Продолжим наши игры, – улыбнулся капитан, извлекая из стола моток бечевки. – Вы же не откажетесь навязать несколько узелков? – Узелков, – повторил Мироныч, дергая углом рта. – Уличить, что ли, пытаетесь? – А вы что ж, боитесь? – Чего мне… – Так тем более. Навяжите просто узелки, главное, чтобы несколько и разные. – Извольте, если охота пришла дурачиться. – Почему же дурачиться? – возразил Сорокин. – У следствия есть серьезные основания полагать, что именно вы убили гражданку Газзаеву, а потом имитировали ее самоубийство. – Что ж, и улики есть? – вежливо спросил Машкин. – Имеются. Вы человек умный, хитрить с вами бесполезно. – Благодарю уж. – Вот потому и просим вас по-человечески: навяжите узелков, сами свою судьбу решите. – Черт знает что такое, – недовольно заметил Машкин. – Да на каком таком основании, позвольте спросить? Возбуждено уголовное дело, есть поручение следователя? – Таки боишься, Мироныч? – сочувственно спросил Остапчук. – Веревок? – весьма естественно удивился обходчик, хмыкнув, взял бечевку. Не такелажник, не грузчик, не рыбак, не моряк, но пять узлов он состряпал быстро, вроде бы и без напряжения. Выложил на стол: – Прошу. Сорокин глянул, скрипнув зубами, извлек из портфеля сверток, развернул, положил сюда же. – А раз так, то сличайте сами, товарищ Машкин. Это тот самый шнур, на котором вы повесили гражданку Газзаеву. Это так называемый казачий узел, причем не классический, завязанный по-своему. Вот здесь, – капитан указал карандашом. – Так его обычно не вяжут, это твое личное искажение. Узел имени Машкина. Обходчик откинулся на скрипучем стуле, заложив ногу на ногу. Что-то неуловимо изменилось в нем – выражение ли лица, осанка, манера говорить. Подбородок выдвинулся вперед, простецкая калмыцкая физиономия приобрела выражение высокомерия, начальственно выбивали неторопливую дробь короткие пальцы. – Я польщен. Улики – это очень мило, но все-таки позвольте спросить: а мотивы? Зачем мне было ее убивать? Корысти никакой, личной неприязни – тоже. Вы же не без образования, наверняка слышали про принцип куи продэст[14]… – Блистать латынью без нужды – дурной тон, – заметил Сорокин, – но вы правы. Зачем это вам было надо беспокоиться, рисковать? Надо ж и ударить, и петлю накинуть, и к потолку притянуть, и потом еще, спохватившись, стянуть коврик со следами крови, пока пацан бегает туда-сюда. – У вас богатая фантазия и неплохие способности к реконструкции преступлений, – похвалил Машкин. – Да, так зачем же? – Знаете ли, до недавнего времени мне лично было это неясно, – легко приняв светский тон, отозвался капитан Сорокин. – Но потом, вспомнив кое-что и сопоставив – чисто по сыщицкому наитию, – я отправил запрос на Ставрополье. И знаете, заковыристо получилось… Открыв портфель, достал папку, из нее – пожелтелый, увядший лист: – Интереснейший, чудом сохранившийся документ. Это, дорогой товарищ, список номер один, доведенный циркуляром департамента полиции по особому отделу. Политический список, если помните. – Не помню, – отрезал Машкин, прищурившись. – Ничего страшного, бумага помнит, – утешил Сорокин. – Вот, извольте, номер восемьдесят девять: Султанов, Лавр Георгиевич, из терских казаков, выпускник Петербургского горного института, привлечен к дознанию за умышленное лишение жизни одновременно городского полицмейстера и начальника жандармского управления, совершенное путем метания снаряда… – Любопытно, – одобрил Машкин, – но какое отношение это имеет к нашему делу? – Уместный вопрос, – похвалил капитан, доставая из кармана лупу. – Одолжайтесь. Сорокин выложил на стол еще одну бумагу – дактокарту, снабженную надписями на английском языке. – Еще один уникальный документ, и тоже чудом уцелевший, хотя архивы с девятьсот пятого года сжигали неоднократно. Возможно, потому, что был составлен на английском, решили сохранить для истории. Знаете, что это? – Завещание Георга Пятого? – Это, дорогой товарищ… или предпочитаете «господин»? – Я предпочитаю Иван Миронович. – Хорошо. Это, Иван Миронович, взятые Скотленд-Ярдом отпечатки пальцев у господина Султанова, российского подданного, прибывшего в Англию обучаться горному делу, но задержанного по подозрению в покушении на члена палаты лордов, сэра, чье имя не важно. Тогда, видите ли, не натравливали друг на друга бомбистов, а вылавливали сообща. Документ прислан вместе с циркуляром. А вот это – ваши отпечатки. Капитан пододвинул бумагу, над которой потрудился в качестве эксперта Акимов: – Благоволите. Вот четыре потока, два – дугообразной формы, один – петля, четвертый изогнут, огибает и дуговые потоки, и петлю. Они идентичны.