– Я. – А из ботинок кто выдергивал? – Сам и вынул Мироныч, не барин, а что такое? – Узелок занимательный. А он что говорит, где был во время предполагаемой смерти? – Машкин утверждал, что тем вечером в кино ходил, кина-то, правда, никакого не было, – отрапортовал Остапчук. – Как так? – Плакат о показе фильма повесили заранее, но в тот же вечер сеанс отменили. Зал заняли под партактив… – Может, он был на заседании? – тотчас спросил Сорокин. – Не знаю. Не проверял. – Ага, понял, – кивнул капитан. – Впрочем, это сомнительное дело, его побоку. А вот узелочек. Второй уж, и характерный… К чему бы такой?.. Более он ничего не сказал и от предложения остаться переночевать отказался: – Нечего собак дразнить. Мало ли, нагрянут с проверкой – а меня и нет. – Напомнил: – Сережа, наутро Машкина отпустить не забудьте. И насчет Анчутки все-таки… Давая последние наставления, капитан открыл дверь – и нос к носу столкнулся с Надей Белоусовой, которая, как выяснилось, некоторое время топталась с той стороны в коридоре, не решаясь войти. Увидев Сорокина, она заметно приободрилась и обрадовалась. – Доброго вечера… э… Николай Николаевич, а вы к нам насовсем? – Нет, Надюша, это вы к нам, а я отсюда, – капитан галантно посторонился, пропуская посетительницу. – Очень жаль, – искренне огорчилась она, – потому что… вот. Достав вскрытый конверт, протянула его Сорокину. – Что это, Наденька? – из конверта капитан достал паспорт. – Зачем мне твой паспорт? – Там записка, прочтите. Капитан повиновался. По мере того как он усваивал написанное, брови у него постепенно ползли все выше, выше, пока не дошли до определенного им предела. Сорокин протянул бумагу Акимову: – Читай вслух. Наденька, позволишь? – Конечно. Сергей прочел: – «Дорогая мадмуазель Надежда Георгиевна, приносим сердечные извинения за причиненные неудобства, выражаем искреннюю благодарность за одолженные нам деньги, обещаем вернуть в ближайшем светлом будущем. Паспорт посылаем за ненадобностью». – Что это за письмо турецкому султану? – поинтересовался заинтригованный Остапчук. – Да уж, Надя, разъяснения требуются, – подтвердил Акимов. Надя, вздыхая, принялась излагать: – Иду я по Поперечному просеку, в Сокольниках, выходят из кустов двое – и под нос мне пистолеты. Отобрали сумочку, один так вежливо: «Благодарю вас, – говорит, – следуйте далее, только не поднимайте кипиша во избежание лишних проблем. Извините пока». – Что же забрали? – У меня было немного: трешка, гребенка, пудреница и платочек. – И что в милиции сказали? – То-то и оно, – замялась Надя, – не заявляла я еще в милицию. – Как же так? – Сумочка-то старенькая, бог с нею, а вот без паспорта никак, я уж собралась заявить, а тут вот такое пришло. – Нет, погоди, – остановил девушку Сорокин. – Почему сразу в милицию не пошла? – Испугалась я, – краснея, призналась Белоусова. – Сами посудите: паспорт у них, а там – штамп и прописка. А ну как встретят в темной подворотне? Вот так и получилось… а теперь письмо и паспорт получила и сразу вот к вам, вы сообразите, как лучше поступить. – Вот спасибо, – поблагодарил Иван Саныч с некоторой двусмысленностью. – А ты, между прочим, знаешь, что сама совершила преступление? – Вот потому-то и не шла, – буркнула Надька. Акимов, вздохнув, достал бумагу, окунул перо в чернильницу: – Раз так, хотя бы изложи, заметила ли чего, как выглядели. – Ничего я не заметила особенного. Среднего роста, в кепках, козырьки надвинуты, черные платки на лицах повязаны. Да, у одного на рукаве повязка красная и надпись «Дружинник», как у наших. А у другого на руке, вот тут, – она показала кулачок, – написано «Марк». 10 В парке было уютно, от густой листвы было прохладно. Танцплощадка, подсвеченная гирляндами, выглядела как диковинный корабль, идущий средь темных волн. Сегодня вместо патефона играл настоящий оркестр, ребята из самодеятельности, и самое время потанцевать, но тут вскрылась нежданная неприятность: девушек хоть отбавляй, а вот парней – недостаток. Это не беда, можно и друг с дружкой пары составить, но уж больно прекрасно играли ребята, и прямо сердце требовало твердой, ведущей руки. Девчата, составив делегацию из самых бойких, сходили на поклон к Лебедеву: не одолжит ли своих молодцев? Он отказал: – Простите, девушки, мы не танцевать пришли. – Марк, но если танцев не будет, то вам и за порядком следить незачем, – втолковывали ему, но Лебедев хотя и улыбался, но остался непреклонен. Тут Марине Колбасовой пришла удачная мысль: – Чего бы вам венгров не пригласить? – Вот-вот, – одобрил Лебедев, – точно! Что ж вы, девчата? Ткачихи смутились: в самом деле, и о чем думали? – Как же мы с ними говорить будем? – с сомнением спросила одна. – На интернациональном языке, – бодро ответила Марина. – Тренируйтесь, надо выстраивать международные отношения. Товарищ Лебедев, позволите отлучиться? – Ради такого дела – разрешаю, – отозвался Марк, чуть улыбаясь. Марина, прихватив для храбрости еще двух подружек, отправилась в общежитие, где квартировали ребята из Венгрии, изучающие тонкости производства на фабрике. – Дуры девки, – зевнув, заявил Пельмень. – Все таскали ребят по музеям, а нет чтобы на танцы хоть раз пригласить или, там, в волейбол постучать. – Не скажи, Андрей, – возразил Лебедев. – Посещение музеев – это важно, Музей Революции девятьсот пятого года, Музей Ленина, Исторический музей, Третьяковская галерея – это все нам, москвичам, доступно, а им нет… – Мы с ними и в Кусково были, – вставил комсомолец Егоров. – С большим интересом время провели. Видел бы ты, как они из дворца вышли и давай восхищаться… Лекцию прервал веселый возглас Маринки: – Привели! По темной аллее шагали девушки-ткачихи, а с ними – венгры, хотя и смущенно улыбающиеся, но довольные приглашением, предвкушающие удовольствия культурного отдыха. – Добро пожаловать, – начал было Лебедев, шагнув гостям навстречу. Иван Саныч Остапчук, который, ведя под руку одного из венгров, самого старшего, что-то до того ему втолковывал, искренне обрадовался: – Соскучился по мне? Хорошо, я как раз до тебя. Пойдем, товарищ Акимов жаждет тебя видеть. …Уже было совсем поздно, когда Лебедев собрал экстренное совещание всех членов комсомольского отряда. Все собрались за столом, никто ни о чем не спрашивал, лишь переглядывались, но у всех на лицах читалось, что ожидают они самого плохого. – Товарищи, – начал Лебедев и замолк.