Иван Саныч ухмыльнулся: – Не один вы у нас умник. Да и просто все: пешком от госпиталя это бульвар ближайший, и, потом, случайно получилось, слово за слово и выяснил. Только, Николай Николаевич, неувязочка: скупка там не ювелирная, тряпки. – Во-о-о-т, не ювелирная, – подтвердил Сорокин, также усмехнувшись. – Официально только рухлядь мягкая принимается. Подбарыживает заведующий, мимо кассы скупает золотишко да камушки. – А вы откуда… – Я ж говорю – старинные друзья. Не перебивай, слушай внимательно, – терпеливо повторил капитан. – К нему-то и подался, объяснил ситуацию. Он говорит: так вот как раз для вас. Недорого прошу, и можете в рассрочку. Так вот впервые и взял ворованное. – Почему ж ворованное-то, Николай Николаич, необязательно, – пробормотал Сергей (который, чтобы Вере купить достойное колечко, снес в ломбард часы и там же нужное и купил). – Какое ж еще у него могло быть? Видите, как все просто и быстро. Только-только был честный человек, мог по улице ходить, глаз не пряча – и вот уже нет, меченый. И даже не надейся, что никто не узнает, совесть – это не поповские выдумки. Замолчали. Остапчук вновь наполнил стакан ровно на полсотни, капля в каплю, капитан выпил, теперь залпом. – Бреду, значит, по бульвару, а внутри уже закипает всякое глупое. Когда не прав, первое дело – виноватого найти, так ведь? Вот и точит меня: вот ты и вор, а ради чего псу под хвост столько лет беспорочных? Не ради жизни на земле, светлого будущего, детишек голодных – ради юбки! На что это все? Жил ведь без нее – и жил бы дальше, велика царица. – Так она ж, надо думать, и не требовала кольца-то, – снова встрял было Акимов и тотчас заткнулся. Сорокин отбрил: – Спасибо, напомнил. Так и есть, не требовала. А гордость куда девать? И себя всегда выгородить найдешь чем. Внутри бедлам. Зашел я в будку, снова начал ей названивать, чтобы получить решительный ответ. Соседки говорят – нет ее, на моей квартире никто не отвечает, даже Мироныч. Время между тем позднее. И Машкина нет – что, думаю, неужто дожал? Или решила отомстить мне? Ох, я и взбеленился… что ж такое, они там шляются, а я, как дурак, с хапаным кольцом. Поскакал обратно к барыге и кольцо вернул. Передумал, говорю, жениться. – А барыга что? – Что-что. Одобрил. – Стало быть, вернули, – улыбнулся Остапчук. – Все легче. – Кому как, Саныч. Кому как. Сержант, очевидно наслаждаясь моментом, выложил на стол фото: – Не это ли колечко часом? – Раскрываемость повышаем за счет родного руководства! – засмеялся Сорокин, но фото взял, посмотрел, держа руку поодаль. – Ни пса не разберу. Очков нету? – А то как же, – Саныч извлек из нагрудного кармана свои окуляры, огрызнулся на Акимова: – Ну да! Что уставился? – Ничего я. – Вот и ничего! Сдаем мы, и не думай, что так и будешь на стариках выезжать, – назидательно сказал Сорокин и приставил к носу Санычеву оптику. – Слушай, если и не оно, то очень похоже. Прямо копия. Тоненькое, камушки по кругу. Так, а что за история с ним, Ваня? Ориентировка? – Ну если детективами интересуетесь, то так, – Остапчук отыскал нужную бумагу, сверился. – Скупку приятеля вашего в ту же ночь ограбили, взяли тряпки-меха. – Понятно, он сам утверждал, что только тряпье у него. – А то как же, – ухмыльнулся сержант, – нешто сам на себя донесет? – Глазки-то поблескивают, Ваня, да ручки трясутся, – поддел капитан. – Ну-ну, выкладывай до конца. Вижу, я вам помог своим рассказом? Поднял голову, встретились три хитрых глаза, друг другу подмигнули, друг друга поняли. – Так вот. Колечко это трофейное, украдено у генеральши Марковой, она утверждает, что похитила обиженная домработница. И такое же, очень похожее, я видел у нашего общего знакомого. – Кто таков? – Канунников, он же Анчутка. А до того он, мерзавец, где-то прошлялся два рабочих дня, на которые как раз и выпадает… – Гоп-стоп на скупку, – закончил Акимов, но тут же отметил: – Погоди, Ваня, не вяжется. Если бы это Яшка, то не стал бы добычей перед тобой светить. – Так я и не говорю, что это он, – возразил Саныч. – И да, он его от меня и не прятал. – Откуда же оно у него, он сказал? – спросил Сорокин. – Говорит, выиграл в карты. – Руки бы ему повыдергать, – мимоходом заметил Сергей. – Да соврал, наверное, – предположил Остапчук. – И язык. – Что «язык»? – не понял Сорокин. – Язык бы ему тоже вырвать, – пояснил Акимов, – чтобы не брехал попусту. – Что, Серега, личная неприязнь? Ай-ай-ай. А мальчик старается, нам помогает… – Это что за новая хохмочка? – поинтересовался Николай Николаевич. – Эти двое – Пельмень и Анчутка. – Теперь в комсомольском бригадмиле, – пояснил Остапчук. – Они ж сопляки. – Зато документы взрослые. Нарисовал покойничек Кузнецов, хорошие. – Ох уж этот патруль, – вздохнул Акимов. – Вроде дело-то хорошее задумали, а нате, во что вылилось: теперь пол-Москвы в курсе, что дружинники по подворотням баб грабят. Полная дискредитация идеи. Сорокин недовольно заметил: – Так что волынку тянуть? Надо взять этого умника и потолковать, чего медлишь? – Не толковать надо, а выпороть – и в колонию, – поправил Саныч. – Гнилой насквозь, безнадежный. И, с шутовским отчаянием махнув пятерней, разлил по новой. Сорокин, по рассеянности приняв стакан, чокнулся, выпил и закусил. Потом вспомнил: – Нельзя же мне больше… Выпороть-то было бы полезно, но презумпция невиновности как же? – А вот покамест невиновный Машкин чего ж в холодной у нас мается? – У него дебош, помнишь? Чего это у тебя, между прочим, за помойка? – спросил Николай Николаевич, кивая на стол. – Старые дела или новые? – Это все из карманов Мироныча. Ах ты, мать честная, опись-то доделать нужно, – спохватился Саныч, поспешно дожевывая круто посоленный хлеб, – а то ж протрезвеет – скандалить начнет. – Пособим, Ваня, не плачь. Поможем, товарищ и. о. начальника отделения? – Всенепременно, – воодушевленно пообещал Акимов, разлепляя сонные глаза. – Раз так, то садись и пиши, – скомандовал Николай Николаевич. – У тебя почерк красивый. Я диктовать буду. Остапчук аж ручки потер. – Итак, записывай. Пуговица круглая, коричневая, с двумя дырками, бэу – одна штука, в примечании можешь отметить, что со следами грунта. Пуговица металлическая, на ножке, гладкая, по границе – ободок, бэу – одна штука. Пуговица бельевая, сломанный край, белая, две дырки, бэу… – Может, сразу их оптом записать? – не выдержал Акимов. – Ага, держи карман шире, – вмешался Саныч. – А ну как хотя бы одна пропадет, а он ее за самую шпионскую почитает? Ведь анонимку накатает куда следует, мы же по шапке получим. – Точно, – подтвердил Сорокин. – Анонимки – это Миронычев конек, нечто вроде увлечения на досуге… как это в психиатрии? Кверулянтство[13]. – Кверу… красиво. Запомню, – пообещал Саныч. – Запиши, – посоветовал капитан. – Далее. Скрепки канцелярские, зацепленные одна за другую, в количестве семи штук, бэу. Шпилька женская, бэу, разогнутая. Сушеная рыба типа лещ, завернутая в газету «Гудок». Ремень мужской, бэу, кожаный, черный… Сколько веков он его носит, весь потрескавшийся, в руках разваливается. Шнурки, бэу… – Все, что ли? – спросил Акимов, понимая, что пауза как-то уж очень затянулась. Сорокин не отозвался, Сергей поднял голову и увидел, что руководство, опершись кулаками в стол, задумчиво взирает на шнурки. – Николай Николаевич, что? – Да та-а-а-ак, – протянул капитан. – Саныч, кто шнурочки изымал?