Цукер стоял, точнее, сидел на стреме, покуривая. Увидев Саньку, приветливо сделал ручкой: – Наше вам. Сыграем? – Я не умею. – А в пристенок? – Тоже, – соврал Санька, титаническим усилием заставляя себя глядеть прямо. – Так научу, – легко разгибаясь, Цукер поднялся, поманил рукой. – Вот стеночка, как раз пойдет. Смотри, я бью о нее грошиком. – Цукер достал из кармана монетку, легко, играючи, бросил, она, ударившись, отлетела по дуге, упала со звоном на дорожку. – Теперь бей ты, только так, чтобы твой грошик упал поближе к моей монетке. Санька подчинился, бросив нарочито неловко. – Пойдет, – похвалил Цукер, присел на корточки, растянул пальцы от одной монетки до другой. – Теперь вот: достанешь пальцами одной клешни – твоя монета, нет – моя. Так, и если мой грошик заденет твой хотя бы краем, то я забираю оба, уловил? Санька кивал, старательно изображая тупое обдумывание, осознание, а сам смекал, глядя на руки Сахарова: «Ах ты жучара. Вон какие лапы, и хваталки длиннее!» – Что? – спросил Цукер, уловив вопрос. – Ишь ты, хитрый, – буркнул Санька. – У тебя вона, ладонь больше. Цукер погрозил длинным пальцем: – А ты не промах. Решим так: я меряю большим и средним, а ты, так и быть, всей пятерней, от большого до мизинца. Идет? Санька, старательно глядя исподлобья, задавал глупые вопросы. Но наконец начали играть: кидали монетки, опускаясь на колени, замеряли, растягивая пальцы, расстояние до монеток. Санька изображал восторг, шумно радовался успехам, даже хлопал в ладоши, а сам примечал: да, играл Цукер мастерски, монетки слушались его как дрессированные. Приходько казалось, что у него получается скрывать свои умения, к тому же он для затравки сначала спустил, копеечка за копеечкой, аж семьдесят, потом потихоньку, как будто случайно, отыграл пятьдесят. Однако тут Цукер так ловко уложил свою монету на Санькину, что долг сразу вырос! Приходько, даже будучи уверенным в себе, начал дергаться, что вот-вот денег не хватит, – и снова проигрывал. Как вдруг с возмущением заметил, что Цукер мосластые свои пальцы как будто до конца не разгибает и до монетки не дотягивается. – Что ты делаешь? Я не стану играть! – В чем суть? – хладнокровно спросил Рома. – Ты что, подыгрываешь? – Я? Тебе?! – с насмешливым удивлением переспросил тот. – С какого праздника? – Он поднял ладонь: – Видишь, цырлы до конца не разгибаются? Устали от работы, ну? Сыграли еще. Санькин проигрыш балансировал вокруг рубля – плюс-минус десять копеек, – и он снова начал дергаться. А тут еще этот гад совершенно очевидно подтолкнул монетку к своему пальцу. Санька взвился: – Ты что творишь, жулик? Думаешь, не вижу? – Не угодишь тебе, – с бессовестной укоризной заметил Рома, – то подыгрываю, то жульничаю. Теперь Санька смотрел в оба, чтобы ни-ни, ни на волос не подвинулась монетка: ишь, птица какая! И совершенно не замечал, как подергивается хитрый глаз Цукера. Потеряв бдительность, Санька уже особо не корчил из себя неумеху, бил довольно ловко, и, когда Санькин выигрыш перевалил за три рубля, Цукер решительно прекратил игру: – Ша. Хватит дурачиться. Получи, – и отсчитал деньги до копеечки. – А теперь слушай. Я про твои невеселые дела знаю. – Это откуда? Рома поднял руку, требуя тишины: – Я говорю. И пока интересуюсь знать, не стыдно ли амбалу играть в азартные игры, а не пойти ли подзаработать на поддержание штанов? Санька снова попытался вставить слово, но Цукер снова сделал знак: молчи и слушай. – В ночь назавтра у Трех вокзалов есть возможность немножко заработать, разгрузить вагон – мука, сахар, овес. Тебе овес нужен? – уточнил он. – Лущеный? – с замиранием сердца переспросил Санька. – Так. Перед глазами замелькали радужные, до боли счастливые картины: сытые голуби, полные лари овса, синее небо, яркое солнце. И ни тучки на горизонте… исключая сомнения: нет ли подвоха в этом всем выходе, внезапно нашедшемся? Откуда этот ушлый Цукер так хорошо в его делах разбирается? Точно услышав его сомнения, Рома пояснил: – Прекрати строить из себя мистера Икса. Про голубятню твою все знают, а я таки не вчера родился, знаю, как птички любят покушать. Маслов указал на тебя как на человека надежного, и Яшка. Санька окрысился: – Этот-то с какого боку? – С самого непосредственного, – заверил, ухмыляясь, Цукер. – Нравится тебе или как, но он вникает и в наши дела, и во власть, свой человек в патруле комсомольском, – последнее слово он произнес по-особенному, цокая на буквах «с», потому оно зазвучало дурацки и издевательски. Эта выходка Саньку успокоила. Нашлось-таки общее у них, он тоже перевоплощение Яшки и его новое положение воспринимал с издевкой и недоверием. (Тут был еще момент личной обиды. Ведь когда он, Приходько, сунулся было со своей помощью к Марку Лебедеву, тот без церемоний послал: мал еще и псих. Подрастешь да успокоишься – тогда уж. Санька оскорбился.) – Так что? Из десяти мешков один вам на двоих, – напомнил о себе Цукер. – Тебе что за выгода? – Мне – почет, уважение и возможность покомандовать, – подмигнул Рома. – Да просто одному в тягость, только спину срывать. Не дрейфь, с тебя никакого спроса, законно. Так делаем дело? Санька решился: – По рукам. – Тогда до завтра, до вечера. Жду у палатки. 8 На следующий день погода испортилась. Всю неделю ни облачка на небе, а тут под вечер собрались тяжелые тучи, обложили небо, начало громыхать. Одна капля шлепнулась, поднимая фонтанчик пыли, нагретой за день, вторая плюхнулась, шипя, на потрескавшийся асфальт. Вот-вот разразится гроза. Остались позади закоулки, извивающиеся среди опустевших дровяных сараев и домов. Впереди еще не появились фонари станции, по обе стороны от тропинки лишь кусты и деревья, скрипевшие под все усиливающимся ветром. Девушка в косынке и светлом плаще торопилась к станции, стуча каблучками. Она то и дело поглядывала наверх: как на грех, не прихватила зонтик, а если сейчас как хлынет? «Не мешало бы тут фонари повесить, а то темень какая. Здешние знают, куда идти, а незнакомым тут делать нечего… Конечно, если с кем-то идешь или с компанией, то ничего не страшно. Если, положим, хочешь кого-то разыграть – вот тут как раз какой-то навес, видимо, от старого сарая, тут темно и можно отлично спрятаться и напугать. Не думай о том, что там кто-то есть. Что за глупости?» Она все уговаривала себя, что все это глупости, игра нервов – тут, кстати, разразилась гроза. «Ого-го как полыхнуло! Ну и конечно, никогошеньки там нет, вот как светло, будто днем!» Неожиданно сзади, совсем не с той стороны, где навес, раздался негромкий голос: – Теперь, куколка, тихо-тихо. Разумеется, девушка не послушалась и вскрикнула. Холодное дуло уткнулось под подбородок: – Ша. Тихо, я сказал. – Вы… кто такой? – глаза ее заметались, мысли – тоже: «Красная повязка же на рукаве… Как же? Дружинник же! Неужели убьет?!» – Как же так… – Очень просто, я научу. Бирюльки я сам сниму, – чужие руки бессовестно скользнули по шее. – Не надо, – шепнула девушка, зажмурившись от страха. – Что ты, милая, дрожишь? Мне баловство ни к чему, мне другое нужно. Во, ничего цепочка. Сама снимешь или помочь? Девушка принялась снимать цепочку с кулоном, по-прежнему глядя вверх. Грабитель ловко вынул из мочек хорошенькие сережки, бабушкин подарок в честь окончания школы, и, мимоходом поцеловав в ухо, шепнул: – Я уберу сейчас дуло, а ты сама давай. – Что? – пискнула девушка, осторожно опуская голову. – Так тебе виднее, что у тебя есть, – ласково подбодрил он. – Часы, кошелек? Часики-то любимые, на позолоченном браслете! Девушка, чуть не плача, снимала их и с ненавистью косилась на грабителя: кепка надвинута на нос, платок повязан на лицо, точь-в-точь как в кино про гангстеров.