– Генеральную линию я не оспариваю, Антонина Сергеевна, – проговорил Марк. – И все-таки нарушителя трудовой дисциплины в бригадмил? Кто знает, что ему в голову взбредет… Тут Антонина Сергеевна впервые проявила признаки нетерпения: – Мне, что ли, Лебедев, читать вам лекции по трудовому перевоспитанию? Идите в библиотеку и возьмите книгу Макаренко. Якова я наблюдаю уже давно и могу с уверенностью сказать: если парня не хотим потерять – надо с ним работать, поставить его в такие условия, чтобы он осознал свою необходимость, незаменимость, роль в построении нового светлого будущего… Тут она резко оборвала речь и, сухо заявив «У меня все», села на место. – Товарищи, прошу прощения, товарищи. Оказалось, что в помещении присутствует Андрюха-Пельмень и теперь стоит, теребя в руках замасленную ветошь: – Я вот что. Вы нас вместе запишите в эту, в бригадмил. Присматривать за ним буду и поручусь. Яшку знаю сызмальства, и Сергеевна… прощения прошу, Антонина Сергеевна правильно говорит: он ждет и видит, как бы его сейчас турнули в шею. Коли выгнать – точно пропадет. Слаб он. А так, может, пару раз схлопочет по морд… то есть поработает, человеком станет. А? – Кто тебя просил! – орал Яшка шепотом уже в комнате. – Просил кто? Кто поставил хозяином? Кто за язык тянул? Пельмень не ответил, словно его и не было в комнате: он, пристроившись у самодельного верстака у подоконника, паял. После того как фабричные электрики посвятили его в тайны припоев, флюсов, сред и прочей черной магии, Андрюха паял все, что позволяли. Причем, как отмечали даже наставники, получалось у него отменно. Теперь он колдовал над захандрившим приемником, и запах канифоли, который Яшке всегда нравился, его почему-то взбесил. – Не желаю я этого вашего порядочного! Правильного! Постного вашего не желаю! Пельмень продолжал молча возить своим паяльником. Курился в полуоткрытое окно ароматный дымок, там уже слышались приглушенные, хотя и веселые голоса. Пора к Светке идти, туда, в потаенное место у железнодорожной насыпи, где так хорошо слушать соловья и палить костерок. Конфет подарить… Но там не ждут. Яшка, психанув, схватил Пельменя за плечи, тряхнул: – Андрюха, друг! Пропадаю же! Жало паяльника с шипением проехалось по хрупким проводкам, резко запахло жженым – Пельмень не удержал рукоятку, раскаленный прибор упал на пол, и вокруг него по доскам пола пошло расползаться черное пятно. Андрей выдернул вилку из розетки, бережно поднял паяльник – все это время не поднимая глаз. – Ну же?! – вздорным голосом поторопил приятеля Яшка, сжимая кулаки. – Ну! Скажи что-нибудь! Андрюха сказал: – Завтра после работы патрулируем. И попробуй только в сторону вильнуть. Яшка аж задохнулся: – Да ты… ты! Пельмень, не отрываясь от изучения пострадавшей детали, поднял палец, узловатый, с уже въевшейся в кожу черной грязью: – Не дури. Поломаю. Яшка не стал. Андрюха сильнее, это факт. Но более останавливало от свары то, что он все-таки друг, пусть и сильно изменившийся. Он всегда был ненормальным, вечно тянуло его куда-то прибиться, пристать, построить, отремонтировать что-то. После стольких лет вольной жизни Пельмень все равно хотел где-то пустить корни, осесть и ради того был готов и вкалывать, и столовские щи жрать, и вообще был готов на все. Наконец – и это самое худое, – он твердо настроен новые свои ценности привить и другу, не спрашивая, нужны ли кому эти сокровища. Андрюха собирается Яшку за уши вытаскивать из того, что Анчутка почитает за море счастья, а Пельмень – за гибельную трясину. «А может, прав Андрюха? – зашевелилась, занудила в голове предательская мыслишка. – Вдруг он прав, и так и надо, а я дурак…» Тотчас померкли лубочные картинки далеких стран и восстали перед глазами смазанные, забытые, еле различимые лица родных, мамы… да, несытые, да, замордованные работой и делами, но все-таки светлые. А он, Яшка, каков? Парень искоса бросил взгляд в сторону зеркала – и ужаснулся. Ну и рожа! На ней, как на антиалкогольном плакате, читались и позорный поход в кино, и бестолковый кутеж в шалмане на Трех вокзалах, и беготня по крышам, и то, что испугался, оставил, может, еще живого… И снова в голове заворочались ежами колючие неудобные мысли: «Да… пес его знает, что лучше. Когда маленький был, ну или пьяный, казалось, что все в порядке, забавно даже, залихватски. А сейчас – постарел я, что ли. Скучно бузить. С вечера побуянишь – с утра уже скучно». – К Светке бы… – бездумно проскулил Яшка. Вот ведь, никогда не думал об этом, а теперь без нее как без руки или ноги. Что ж, и воздух незаметен, пока душить не начнут. – Я бы не стал, – Пельмень, не поднимая глаз, критически осматривал пострадавшую деталь приемника. – Голову отвинтят и так пустят. Яшка, осознав, что выхода нет, снова затосковал, примостившись на табурете, задницей кверху, локтями на подоконнике. Светка, наверное, сидит сейчас на «даче», разожгла костерок, как он ее выучил, с одной спички, смотрит на пробегающие мимо поезда… А может, и забыла уже его. А то и утешилась. 10 Вопреки Анчуткиным подозрениям, ничего Светка не забыла, хотя старалась, и многое этому способствовало. После потасовки в школьном дворе она окончательно решила жить исключительно для других. И потому с особой материнской нежностью настоящей старой девы собрала под свое крыло всех мелких подопечных, заботливо привела их в более или менее надлежащий вид и отправилась разводить по домам. Вернув под родную крышу Наташку Пожарскую, чинно напилась чаю, с мученической улыбкой рискнула заесть горе тети-Тониными пирогами – полегчало. Сытость, она всегда страдания притупляет. На осторожные вопросы Антонины Михайловны, не болит ли чего, хотела ответствовать, что сердце, но не решилась открыться. Тетя Галя, мама Сашки с Алешкой, должна была вернуться сегодня попозже, потому с близнецами надо было погулять – что тоже развеивало тяжелые мысли. Сделав особо строгое лицо, она вручила воспитанникам пистолеты – вот визгу-то было! «Вот и хорошо. Пусть радуются, пока молоды, пусть будут счастливы, не знают горя и страданий», – переживала она с солидностью умудренной жизнью дамы, со строгой скорбной улыбкой наблюдая за тем, как Сашка с Алешкой носятся, играя в войнушку. А ей, Светке, как бы хотелось уже все позабыть… Тут как раз она вспомнила то, о чем позабыть отлично удалось: с утра мама Аня в сто первый раз потребовала сходить на вокзал, забрать из починки ее ботинки, присовокупив, что если Светка – В Голове Дырка – и на этот раз забудет, то пусть пеняет на себя. Неделю сесть не сможет. Выловив близнецов, Светка предложила им пойти посмотреть на поезда, пообещав, что вот-вот пройдет какой-то новый, сверхсекретный, похожий на пулю, способный разогнаться аж до взлета, точь-в-точь ракета. Доверчивый Сашка немедленно возрадовался и собрался бежать, менее же легковерный Алешка уточнил, не врет ли она. Светка заверила, что нет. Привокзальная палатка, в которой чистили и чинили обувь, недавно вновь обрела хозяина – старый обувщик с полгода назад захворал, и дети увезли его куда-то на Кубань. Палатка находилась в общем-то недалеко. Однако дорога таила множество детских искушений – птички, жучки, паучки, загадочные стеклышки и прочие сокровища, притягивающие взгляды и требующие максимального внимания. Поэтому, когда они наконец добрались до нужного им места, выяснилось, что палатку уже собираются закрывать. – Погодите! – взмолилась Светка. Налысо бритый паренек в тельняшке и морских брюках, который навешивал замок на дверь, холодно бросил через плечо: – Где ж вы гуляли, мадам? Будь Светка постарше, она бы огрызнулась: что за новости! Старый обувщик трудился чуть не до ночи, аж до последней электрички! Но так она не умела, поэтому просто начала канючить: – Мне бы только ботиночки забрать! Обувной диктатор был неумолим: – Я уже ушел. Но тут Сашка и Алешка, которые опасались пропустить новый паровоз, вступились за свою воспитательницу. Они зашли с тылу парню и ткнули в полосатую спину дулами новехоньких пистолетов. – Ни с места! – скомандовал Сашка. – Руки вверх. – Отдавай ботинки, – приказал Алешка и, будучи воспитанным ребенком, прибавил: – Пожалуйста. Светка так и обмерла, похолодела: ну все, сейчас точно убьет! Однако новый хозяин палатки оказался человеком с юмором. Безропотно вздернув руки, запричитал: – Ой-ой, сразу бы так! Забирайте все, оставьте жизнь. Но это была военная хитрость. Он вдруг резко повернулся, зарычал: – Р-р-р-р, вот я вас! – И, ухватив по одному близнецу на каждую руку, загудел паровозом, закружил их так, что они завопили сперва от ужаса, потом от восторга. – Еще! – потребовал Сашка, когда его спустили обратно на траву. – И меня! – горланил обычно спокойный Алешка. – Момент, господа налетчики, сначала разберусь с дамой. Он повернулся – и Светка поняла, что пропала. Все эти благие намерения, жизнь без любви, для других – все в топку. Какой он замечательный! Ловкий, загорелый, широкоплечий, глаза – ночь темная! Улыбнулся, блеснув белыми зубами и шикарной фиксой, учтиво склонил голову: – Что за ботиночки, девушка? – Черненькие, – пробормотала Светка, глядя во все глаза и краснея от непривычного обращения, – носики такие тупые, потертые, каблуки сбитые. – А фамилия-то? – ласково подбодрил парень. Светка назвалась. Обувщик влез в свои закрома – причем полиуретановый запах, от которого ее всегда подташнивало, на этот раз почему-то вызвал в душе порхание и восторг. – Каблучки-то подбил я и носики подкрасил – сносу не будет. Светкино разбитое сердце собралось из осколков воедино и затрепыхалось. А тут он еще и протянул широкую ладонь: