– Второй приступ за полгода. Саныч, ты опытный. Что делать? Сержант, не оценив комплимента, уныло отозвался: – Смотря кому. Ему – лежать тихо и дышать через раз, а что нам с тобой тут делать – не ведаю. Туго без него придется. Вместо него… – Вместо него мы можем лишь бредни Машкина заслушать. Что ж, не знаешь, что делать – работай, – невесело сострил Акимов. – Так, как у тебя с… Остапчук вздохнул. Всегда Серега норовит не с той стороны подойти к проблеме. Впрочем, технологию укрощения начальства Иван Саныч освоил в совершенстве: надо лишь кивать, травить байки из своей насыщенной практики, да поярче, чтобы аж челюсть у него отпадала, и с умным видом писать хотя бы по одной бумажке в день. 9 Яшка ошибочно полагал, что если тихо проникнуть в общагу и залечь в койку, то никто ничего не заметит. Расчет не оправдался. Стоило отмыться в тазу, с грехом пополам оттереть запекшиеся сопли-кровищу и замочить одежу, которую как будто кошка с помойки приволокла, как немедленно появилась эта, комсорг Маринка с говорящей фамилией Колбасова. Вечно она колбасилась по всей фабрике, не давая людям дышать, ни с кого не спуская глаз. С чего она вязалась к нему, некомсомольцу, он не понимал и серьезно подозревал, что Маринка просто сживает его со свету. Правда, на этот раз она почему-то не заорала, как обычно, а просипела, как пробитая камера: – Канунников, – и Яшка изумился: надо же, оказывается, и его фамилию прошипеть можно, – у тебя прогул, два дня! Анчутка вяло сделал вид, что ужаснулся: – Неужто? – Требую объяснений. На каком основании? – Захворал я, – заявил он, томно глядя в потолок. Маринка с подозрением потянула курносым носом, но Яшка не испугался. Ничем особо он не рисковал, ведь после ночных приключений, употребленной полбуханки да потасовки и духа хмельного в нем не осталось. – Знаешь ли, Мариночка, в сердцах так и давит, что даже в ногу отдает, правую. Он потер указанную конечность. Въедливая девка, фыркнув, указала на свою коленку, круглую, как фонарь. Яшка не понял, в чем дело. – Что? – спросил он с недоверием и подумал: «Как, и эта туда же? Заигрывает?» – Вот это правая, тундра ты уральская, – просипела Маринка, тыча пальцем в ногу. – Эта!.. Немедленно вставай на проработку. – Не могу я, Мариночка. Помираю, – простонал Анчутка и пообещал: – К утру кончусь. – Вставай, говорят тебе. Вышвырнут тебя с работы с волчьим билетом по статье – допрыгаешься. А ну пошел! Уже совершенно невежливо скинув его с койки, влезла в чужую тумбочку, вынула одежу и чуть ли не как пупса целлулоидного принялась одевать. – Да ты сдурела совсем! – возмутился Яшка, прикрываясь. – Что я тебе?.. – Это я тебе! – пообещала Маринка. – Сорок пять секунд у тебя, а потом на проработку! И очень не советую опаздывать! Вышла, грохнув дверью. Анчутка, вздыхая, принялся собираться. Вот она, оседлая жизнь… …Яшка, смирно сложив руки, сидел в «позорном» углу. Вид у него был показательно-сокрушенный, и он никак не мог понять, за что ему такая честь: быть прорабатываемым комсомольским активом. Он-то уже губы раскатал: просто вызовут в кадры, сунут в зубы трудовую книжку – и гуляй на все четыре стороны без выходного пособия. Снова воля вольная. «А тут нудят, нудят, тянут волынку – ну как самим не надоест? Неужто вздумали за меня того… бороться? Тогда крышка. Завоспитают». Докапывался кадровик Лебедев: – Что делать-то будем, Канунников? Неужели увольнять? Анчутка горестно развел руками: мол, ничего не поделаешь, придется. Увольняйте. – …а ведь парень-то ты неплохой, развитой, старательный, – докучал Марк. Вторила Маринка Колбасова: – Доверяют тебе такое ответственное дело, от тебя ж люди зависят! Сначала прогул, потом вредительство! Кивая болванчиком, Яшка то ли мечтал, то ли тосковал: «Да вышвыривайте уже, и не будет тогда никаких бед и вопросов: не сам с работы ушел, погнали как недостойного – я и пошел…» Мысли его обратились к хорошему, от предвкушения которого под ложечкой приятно засосало. Быстрые, радостные сборы, Три вокзала, пара пива на дорогу – и ту-ту куда глаза глядят! Перед глазами уже маячил цветущий Кишинев, дышали жарким маревом степи украинские до горизонта, загадочно мерцали хрустальные прозрачные латвийские озера и метались зайчики среди светлых сосновых лесов. Вспомнилось, как прекрасно было греть замерзшие за ночь пятки в ласковом Черном море, вгрызаться в недоваренную ворованную молдавскую кукурузу, жмуриться на закат с левого берега Дона, ловить вот такенных раков! Вот, оказывается, сколько чудес было в его жизни, сколько райских мест были его собственными (раз уж никто более на них не претендовал). Все эти красоты продал он за миску жидких щей, койку с панцирной сеткой… и плаксу Светку. – …и в особенности моральную распущенность! Яшка очнулся. – Это с чего? Слово взял комендант общаги, самый осведомленный в этой сфере Анчуткиной жизни: – А вот с того! Что, скажешь, нет? Прописался на девчачьей половине, а куры эти и рады! Кудахчут вокруг, хлопочут, откармливают-отглаживают. Вон морду-то какую отожрал… Лебедев призвал к порядку: – Иваныч, ты все-таки повежливее. – …как на курорте! – твердо закончил комендант. – Вот как бы с этого курорта не случилось бы аборта. Знаем мы эти вежливости. – Еще вот намедни Анна Филипповна приходила, Приходько, – подхватила Колбасова, – да наговорила про него такого… – Ну мало ли она скажет, – прервал кадровик. – Ты-то лично сам что предлагаешь, Илья Иваныч? – Как это что? – удивился комендант. – Вышвырнуть. А перед тем – уволить за прогул, по статье то есть, пусть в скотники идет, коровам хвосты крутить. Насчет закона вы ж сами подтверждаете – есть все основания. «Ну же, ну!» – Яшка уже чуть не подпрыгивал, ощущая жжение в пятках. Однако тут подала голос Анчуткина начальница: – Уволить проще всего, Илья Иваныч. Он только рад будет. А вот перевоспитать – задача куда труднее. Вечно она все наизнанку выворачивает. Антонина Сергеевна была женщина тихая, очень строгая и во всем очень точная, как ее секундомер, и иной раз она пугала Яшку каким-то нехорошим, нездоровым умением проникать в суть процессов и вещей. – Я голову даю на отсечение, что данный молодчик спит и видит, как бы его уволили, пусть и по статье. Сам он не решается уйти, поскольку его все устраивает: зарплата хорошая, работа непыльная, крыша над головой, но при этом наблюдаются, как бы это сказать помягче… – На этом месте она изобразила нечто вроде улыбки: – Недоразвитость, незрелость и тяга к приключениям. – Что же предлагаете вы, Антонина Сергеевна? – поинтересовался Лебедев. – Я бы высек, – вставил комендант Илья Иваныч. – Права не имеете, – уверенно заявил Яшка, ощущая, однако, что «хвост» позорно поджимается. – А что тебе, талоны на повидлу? – спросил комендант. Антонина Сергеевна же, дождавшись, пока иссякнут аргументы и контраргументы, продолжила: – Полагаю, что необходимо, во-первых, вынести строгое предупреждение… – Сто первое китайское, – вставил комендант, но, уловив укоряющий взгляд Антонины Сергеевны, сконфузился. – Во-вторых, дать возможность товарищу Канунникову проявить себя на общественной работе. – Вот так-так, – разочарованно произнес Иван Ильич. – Такому-то балбесу! – Тут такого рода соображения. Вы вот, товарищ Лебедев, сформировали дружину… У Маринки от возмущения даже голос прорезался: – Это же только для комсомольцев, к тому же по рекомендации! Кто за него поручится… за такого-то! – Вот и будет дополнительный воспитательный момент, положительный пример перед глазами. Товарищ Канунников, несмотря на расхлябанность, тянется к порядку. Он хорошо справляется с работой, когда есть на кого равняться. Вот и возьмете на буксир. Пусть берет примеры и растет.