– Я знаю, – поспешила сказать я. Актриса из меня никакая, поэтому если бы я сейчас удивленно заахала, это было бы очень подозрительно. – Мы вас в кино видели. – Кто это – «мы»? – удивилась Яна. Тогда и я честно ответила: – Я и Макеев. – Ты и Макеев? – А вот Яна выразила искреннее недоумение. – Да. Он мне очень нравится, – ответила я. Если не сказать больше – я в него по уши влюблена. И я сама удивилась, как легко я призналась себе в этом. – Ну ничего себе… – пробормотала Яна. – Хотя можно было догадаться. Внезапно Казанцева грустно улыбнулась. – Вот почему мы с тобой такие? Держим в секрете друг от друга такие вещи. – Просто это очень сокровенные вещи, – улыбнулась я в ответ. А ведь я сама долгое время не могла признаться себе в любви к Тимуру. Что уж говорить о признании подругам… Яна кивнула, а затем печально продолжила: – Отчим узнал, что я встречаюсь с Димой, и такой скандал мне устроил дома. Сказал, что в выпускном классе не о том думаю, что успеваемость моя и так скатывается, а тут еще гулянки… Я ведь до сих пор с институтом не определилась. А родители мне каждый день про поступление на мозг капают. Но самое ужасное то, каким способом отчим все пронюхал. – Каким же? – Он прочитал нашу переписку. Представляешь? А там столько всего честного, сокровенного, совсем не для его глаз… Может, он от этого так и взбесился. Только я взять в толк не могу, как такое вообще возможно! Какое он имел право лезть в мои личные вещи?! Еще и маме все показал. Пристыдил меня и выставил непонятно кем. Будто я проституцией занимаюсь. А мама, конечно, приняла его сторону. Она всегда на его стороне, никогда не перечит, ты же ее знаешь. Яна снова шмыгнула носом и отпила кофе. – Ненавижу их! И домой не хочу возвращаться. Ты не представляешь, как это было больно и унизительно. Да уж… Я действительно не представляла. Да я бы с ума сошла, если б кто-то вторгся в мое личное! В последнее время я хранила слишком много секретов. Чем была хороша моя мама – она никогда не нарушала наше личное пространство. Я могла не беспокоиться из-за того, что кто-то прочтет мои записи. Я, например, долгое время вела личный дневник. Моя комната была моей крепостью. – Где же ты тогда будешь жить? – осторожно спросила я. – А вещи? А школа? – Вещи заберу, когда родителей дома не будет. Поживу пока у Марины, у нее родители в отъезде, а потом… Потом не знаю. – Яна снова тяжело вздохнула. – Но пока я ни отчима, ни маму видеть не желаю. Скорее бы мы уехали в поход. Конечно, я буду скучать по Диме… Но дома нет сил находиться после всех обидных слов. Мы с Яной допили кофе и засобирались в школу. Но когда уже дошли до ворот, Казанцева сказала, что уроки она не выучила и, вообще, настроения на занятия у нее нет, поэтому она дальше сваливает бродить по улицам. Погода, кстати, была не для прогулок. Настоящий морозный зимний день. Попрощавшись, я направилась к школьному крыльцу. Небо уже перестало полыхать, и мне вдруг стало казаться, что и жизнь вдруг потухла. Снова появилось неприятное и тягучее предчувствие беды. * * * Это случилось на школьной лестнице после четвертого урока. Я спускалась в столовую, когда со мной поравнялся Антон Владимирович. – Добрый день, Наташа! – поприветствовал он меня. – Здравствуйте, Антон Владимирович! – откликнулась я, прислушиваясь к себе. Что ж, ноги не подкосились (это пока что!), и сердце чаще не забилось. Скорее я испытала легкое волнение. И светлую грусть по своим некогда сильным, как мне всегда казалось, первым чувствам. – Наташа, вы вчера не подготовились к моему уроку. У вас все хорошо? – обеспокоенно спросил географ. И по его участливости в голосе я поняла, что он действительно за меня волнуется. – Все хорошо, Антон Владимирович, – быстро ответила я. – Просто не успела. Извините меня! Такое больше не повторится. – Ну, что вы, Наташа, – очень мило смутился Золотко. – Я искренне за вас переживаю. Я тоже засмущалась. Опустила взгляд в пол и принялась рассматривать наши ноги. Его – в черных блестящих туфлях. И мои – в бархатистых темно-зеленых балетках с бантиками, которые я брала как сменку. – Хотя, возможно, я имею представление, что отвлекает вас от учебы, Наташа, – заулыбался географ, искоса поглядывая на меня. – О чем вы, Антон Владимирович? – спросила я, покраснев. Конечно, он имел в виду наш последний разговор. Когда сказал, что у меня взгляд изменился. Но догадывается ли он, что я влюблена в его брата? – Любовь – это замечательно, – сказал Антон Владимирович. – Вы сейчас чувствуете то же самое? – осмелилась задать я вопрос и посмотрела на учителя. Географ лучезарно улыбнулся. Какую он тему завел, однако. – Наташа, с чего вы взяли? – спросил Антон Владимирович, негромко рассмеявшись. Но по его лицу было все понятно. В какой-то момент мне даже показалось, что Золотко со мной флиртует. Оттого щеки с непривычки больше запылали. – Да так… – многозначительно ответила я, рассмеявшись в ответ. Так заболталась и засмотрелась на географа, что перемахнула сразу через одну ступеньку. Нога соскользнула, подвернулась, и я рухнула вниз. Позорно проехалась на заднице несколько ступеней. Как это было больно, унизительно и неудобно! Вот так и строй глазки учителям… Ногу пронзила острая боль. Да еще и копчиком здорово приложилась. Я закусила губы, чтобы не разреветься. Антон Владимирович тут же ко мне подскочил и присел рядом на колени. – Наташа, сильно ушиблись? Где болит? Снова захотелось указать на сердце и спросить: а вы подуете? Как мама в детстве? – Ногу больно, – пожаловалась я. Мимо, обступая нас, проходили другие ученики и с интересом наблюдали за происходящим. Я уставилась на свою ногу. Из-за плотных колготок сложно было разобрать, опухла ли она, но мне казалось, что боль пульсирует до самой макушки. – Наверное, подвернула. Я и охнуть не успела, как Антон Владимирович легко подхватил меня на руки. Тут же рефлекторно я обвила его шею руками. Случись это в сентябре или в октябре, я бы с ума сошла от счастья. Но сейчас был конец декабря, и моя любовь к Золотку пропала, как новогоднее настроение. От «большой светлой любви» остался запах парфюма географа, который мне по-прежнему нравился. И, конечно, стеснение. Как тут не смущаться, когда такой мужчина на глазах у всей школы несет тебя на руках? Пусть и не на край света, а всего лишь в травмпункт. Путь к кабинету врача лежал через класс информатики на первом этаже, где после столовой уже толпились мои одноклассники в ожидании учителя. Девчонки, обсуждающие что-то, тут же примолкли и уставились в нашу сторону. Зная, что некоторые из них тоже вздыхали по Золотку, я почувствовала на себе недоуменные и завистливые взгляды. Из вредности мне хотелось прильнуть к Антону Владимировичу, им назло. Но географ может все не так понять… Однако в этот момент Золотко сам подтянул меня, потому как я немного сползла. – Вам не тяжело, Антон Владимирович? – спросила я. И тут же испугалась, что мой вопрос может прозвучать кокетливо. – Наташа, вы просто пушинка, – посмотрел мне в глаза Золотко. Взгляд его был так похож на взгляд Тимура, что я невольно заулыбалась. Краем глаза заметила, что за нами наблюдает Кристина Благовещенская – моя давняя врагиня. Мы практически не общались, и я даже не помню, с чего конкретно началось наше соперничество. И все-таки оно было. Во всем. В школьных мероприятиях, в учебе, в симпатиях к мальчикам… А еще я не раз слышала, как Кристина обсуждала в раздевалке, какой шикарный мужчина Антон Владимирович. Конечно, эти разговоры меня страшно злили. Я ревновала. Но тогда ведь я не могла запретить другим девчонкам влюбляться в молодого учителя. Возможно, не заметь я ядовитый взгляд Благовещенской, то так бы тихонечко и просидела на руках у географа. Но тут во мне взыграло непонятное злорадство. Когда мы поравнялись с Кристиной, я крепче обняла за шею Антона Владимировича и на несколько секунд прижалась к нему. Золотко не обратил на это никакого внимания, а может, просто сделал вид, что не заметил… Когда мы прошли мимо Кристины, я с довольным видом выглянула из-за плеча географа, но вместо Благовощенской наткнулась на взгляд суровых карих глаз. Улыбка тут же сползла с моего лица. Несмотря на больную ногу, захотелось сразу слезть с рук Антона Владимировича. Или хотя бы чтобы он меня скорее донес до медкабинета. Но школьный коридор теперь казался бесконечным. Сиять на руках географа сразу расхотелось. В медкабинете Антон Владимирович осторожно усадил меня на кушетку, объяснил школьной медсестре ситуацию и вместе со звонком, извинившись, покинул кабинет. – Как же это тебя угораздило? – спросила медсестра, туго перевязывая мне ногу эластичным бинтом. – Замечталась и навернулась с лестницы, – буркнула я. Какая же я дура! Об этом и вспоминать не хотелось. Медсестра как-то хитро взглянула на меня, но промолчала. Когда я, прихрамывая, вышла из ее кабинета, урок уже был в самом разгаре. Коридор опустел, и Тимура в нем, разумеется, не было. На информатику я не пошла. Тем более у меня уважительная причина – травма. Остальные подтвердят. Весь класс наблюдал за тем, как Антон Владимирович несет меня на руках. Вспомнив, что Макеев тоже стал свидетелем этого действа, я помрачнела. Все-таки Тимур до сих пор не верил, что у меня прошли чувства к его брату. Да и кто бы поверил? Я ведь еще обняла географа, чтобы Благовещенскую позлить. Я доковыляла до широкого подоконника и кое-как забралась на него. В школе шли уроки, и вокруг было тихо. За окном начался сильный снегопад. Я подумала о Яне. Как она сейчас? Чем занимается? Бездумно слоняется по улицам в такую погоду? Я достала из рюкзака телефон и набрала номер подруги. – Да? – грустно ответила Янка. Ее голос был таким усталым, будто она вагоны разгружала. – Гуляешь? – задала я какой-то глупый вопрос. У Казанцевой на фоне гудели машины. Снег так и валил с неба. Наверное, сейчас на дорогах настоящий коллапс. – Маринку жду у универа. Только вот думаю, что прятаться от родителей в своем же доме, только в соседнем подъезде, – глупо. Они меня быстро вычислят. Из окна увидят, например. – Так ты не прячься, – посоветовала я. – Предупреди, что ушла из дома, поживешь у друзей. Только у конкретно каких, не говори. Если мне твоя мама позвонит, я не выдам. Честное слово! Яна долго молчала. Я даже решила, что это связь прервалась, но машины продолжали шуметь и изредка сигналить. – Я вообще-то их проучить хотела, – наконец сказала Казанцева. – Ну, чтоб, знаешь, побеспокоились… – Они уже беспокоятся, – перебила я. – А так – весь город на уши поставят, в полицию сообщат, в школе трепаться будут. Оно тебе надо? Мне даже не верилось, что все это я говорю Казанцевой – строгой, пунктуальной, правильной Казанцевой.