– Очень даже могу, – сказал я. – Это наш сын. Общий. – Не твой, – сказала Ольга. – Как это – не мой? – Это мой сын. И Андрея. – Какого Андрея? – Помнишь, я встречалась? Андрей. Из банка. – У вас же всё было несерьёзно, – пробормотал я. – И ты же с ним перестала… встречаться… когда мы познакомились… – Не сразу, – сказала Ольга, глядя мне в глаза. – Я между вами выбирала. Забеременела от него, но он сказал, что жениться не намерен. Пришлось выбрать тебя. Извини. Но это не твой ребёнок, и ты не имеешь права рисковать его жизнью. Я молчал. Было так тихо, что даже в ушах звенело. Только зачем-то завывал однорукий восставший, бродящий среди танков. – Уэ-э-э! Уэ-э-э! Вот зачем он это делает? Других зовёт? – Ты извини, но так часто случается, – сказала Ольга. Я переложил тесак в левую руку и очень спокойно дал Ольге пощёчину. Она замолчала. Смотрела на меня, будто не веря в произошедшее. Мы даже не ругались никогда. Ребёнок на груди у Ольги тихо захныкал. – Мы убежим отсюда, – сказал я. – Выберемся на дорогу, нас никто не догонит. А там… потом поговорим. По паспорту ты моя жена, а он – мой сын, ясно? И я буду решать, что нам делать. Так тоже часто случается. – Денис… – сказала Ольга. – Потом, – сказал я. – Времени нет. Я впереди, ты за мной. Поняла? Ольга кивнула. – Не урони… своего сына, – добавил я. Может быть, я зря добавил это слово. «Своего». Порой любое слово может стать очень гадким. – Пошли, – сказал я, подталкивая Ольгу к двери. Она послушно шла. – На счёт три. Раз, два… три! Я распахнул дверь, и мы выбежали на бетонную площадку, где навсегда застыли старые танки. – За мной! – крикнул я, побежав прямо на однорукого восставшего. Тот уже увидел нас и бодро двинулся навстречу. И впрямь очень шустро, пешком от такого не убежишь… Первым ударом я отсёк ему уцелевшую руку. Вторым – голову. Старый поварской тесак оказался на удивление удобным для рубки гнилого мяса. – Не отставай! – приказал я Ольге и побежал между танками. Она и не отставала. Несколько секунд, пока мы бежали, а восставшие со всех сторон меняли направление и двигались к нам. Но когда я обернулся в следующий раз, уже преодолев половину расстояния до автострады, Ольга уже бежала в противоположную сторону. К музею. – Ольга! – крикнул я. – Стой! Назад! Ольга! Было уже поздно. Восставшие уже были за спиной, между мной и женой. Их там было десятка два. И с боков тоже прибывали новые. Большая часть – медленные, но некоторые такие же подвижные, как обезглавленный мной однорукий. Ольга обернулась только в дверях музея. Посмотрела на меня. Приподняла руку – то ли прощаясь, то ли извиняясь. И захлопнула тяжёлую дверь. К ней почти никто не шёл. Так, ковыляла пара калек. Наверное, настоящий герой в этой ситуации должен был прорваться к музею. Подумаешь – десяток-другой восставших. Прорваться… Постучаться… Поговорить с женщиной, только что признавшейся, что она тебя предала… Впереди, отрезая меня от дороги, были только двое восставших. Одному я вонзил в голову ледоруб. Окончательно убить это его не могло, но он закрутился на месте, схватился за рукоять, пытаясь вырвать оружие, будто занозу. А второго я просто обогнул. Не было времени махать тесаком, сзади приближались. В решетчатой ограде была рваная дыра: кто-то протаранил забор на автомобиле, выезжая с территории музея. Я выбежал на дорогу, обернулся. Почти все восставшие следовали за мной. Кто медленно, а кто и быстро. По крайней мере я уведу их от Ольги. Способны ли они запомнить, что в музее осталась и другая добыча? Надеюсь, что нет. Плохо то, что я уже не забуду то, что услышал. Встречу капитан Маркин назначил в кафе-мороженом. Странное место для приватного разговора госбезопасника и полицейского, но может быть, в этом и был смысл? Уже стемнело, и кафе было заполнено. В основном молодыми парочками, шепчущимися о своём, глупом и прекрасном. Попадались и люди постарше, но это в основном были замотанные мамы с детьми или воскресные папы с отпрысками. Мы сели на открытой площадке, выполненной в модном ретростиле конца двадцатого века – разнокалиберные зонтики с логотипами американских напитков, бармен, одетый как «браток», с фальшивой золотой цепью и в малиновом пиджаке. Официантки тоже были одеты чуть более вольно, чем ожидаешь увидеть в таком кафе, – слишком короткие юбки и вызывающе цветные колготки. Впрочем, можно считать, что это южное приморское кафе, там всё ярко. По телеэкранам беззвучно шли какие-то шоу тех времён, мелькали лица старых забытых ведущих и певцов. Негромко играла музыка – тоже какая-то старая песня: Не прячь музыку, она опиум, Для никого, только для нас. Давай вечером умрём весело, Поиграем в декаданс. Убей меня, убей себя, ты не изменишь ничего, У этой сказки нет конца, ты не изменишь ничего…[1] Была какая-то ирония в том, насколько современно звучала эта древняя песня. Неспешно поедая ложечкой ванильное мороженое, я рассказал капитану Маркину о встрече с Викторией – и отдал листок бумаги. Маркин покивал. Своё мороженое он ел сосредоточенно, будто выполняя задачу большой государственной важности. Сложно, наверное, им в наши дни – бойцам невидимого фронта. Агентуру среди кваzи не заведёшь, приходится работать дистанционно. Видимо, из-за тёплой погоды Маркин был в светлом льняном костюме. Без пиджака при его работе не походишь – пистолет-то надо прятать. – Я всё понимаю, Денис, – сказал Маркин и облизал ложечку. – Все мы понятны. Даже Виктория. – Но? – спросил я. – Но! – без улыбки подтвердил Маркин. – Но я не могу понять, почему ты её послушался и ничего не сообщил Бедренцу. – Она на этом настаивала, – сказал я. – Почему? – спросил Маркин. Взгляд у него был очень серьёзным.