А ведь ни за что – просто удобно, хороший способ давить на женщин. И неохота связываться, все ж надо организовать, да еще пойдут слезы-мольбы, зачем это. Обыскивать ребенка, опять же, непонятно как. Проще запретить – и все. Пусть забудет поскорей, ему же лучше. И если дети в больницах, лишенные возможности быть с мамой, вызывают сочувствие у всех (кроме медработников, ага), то эти – нет. Они ж дети «преступниц». Они ж «своим матерям не нужны, а то бы они думали головой, что делают». Это не та, не настоящая привязанность, не как у «порядочных граждан». Это не дети, это не тоска, это не любовь. В какой же жестокой дикости мы до сих пор живем! И не знаем, пока не коснется нас самих или тех, кого мы выделили из общей массы, «своих». Я вот не знала, что все так. Вернее, знала, что есть вроде такие правила, встречались же по работе дети заключенных, но как-то не впускала в сознание, что происходит на самом деле. Например, что это действует и для женщин в СИЗО, вообще пока не признанных виновными. А для детей они уже казнены. Это в норму возведенное жестокое обращение с детьми, гораздо более жестокое, чем физические наказания или «плохой уход». Ребенка, чья мать попала в эти жернова, искусственно делают сиротой, обрекают на все муки тоски и потери. Даже если он не сирота по закону, в эмоциональном, душевном плане он мать теряет. Особенно если маленький. Большая очередь 26 января 2013 г. Имела сегодня любопытный диалог с чиновницей из московского департамента соцзащиты, мы на записи телепередачи «Право голоса» были. Обсуждали, нужно ли создавать Министерство сирот. У нас, говорит, очередь из желающих усыновить. Я говорю: нет у вас никакой очереди, не дезинформируйте народ. – Есть, есть, вот люди ждут полтора года. – Тогда почему у вас до сих пор не то что детские дома – дома ребенка не опустели? – Так им те дети, которые есть, не подходят по тем или иным параметрам. Там же знаете, какие. Гастарбайтеры в основном оставляют. – Это значит, что у вас нет очереди. У вас нет очереди на тех детей, которые у вас есть в учреждениях. Какое вам дело до очереди на кем-то придуманных себе виртуальных детей? – Да как же нет, вот же у нас лежат списки, они и документы собрали, заключения получили. Ну, не готовы они национальных брать. Люди же имеют право брать такого ребенка, которого они хотят. – В каком законе написано, что можно пойти и взять себе готовенького ребенка такого, как хочешь? – (глубокая задумчивость) – Почему вас вообще интересует, кто какого ребенка себе намечтал? Вам нужно устраивать тех, что есть. И у вас нет на них очереди. Ваша работа – ребенку семью искать, реально существующему ребенку, национальный он или какой. – А, ну в этом смысле… Да, именно в этом смысле. Они по-прежнему работают в парадигме «ребенок для семьи». И они сами уверены, что национального никто не возьмет. Как, скажите, можно устраивать детей, исходя заранее из того, что они никому даром не нужны? И какое Министерство тут может помочь, если такое в головах у всех, снизу доверху? А в Смоленске было вообще нечто новое 31 марта 2013 г. Это был семинар с последующей стратегической сессией для двух учреждений: детдома и интерната. Учреждений неплохих, с «традициями» и заинтересованными педагогами, с хорошим отношением к детям, но в целом довольно традиционных. Сначала я два дня им рассказывала и показывала, почему для детей плохо то, что есть, и почему им с детьми трудно. Это, конечно, разные чувства вызывало, участников накрывало то виной, то жалостью, то протестом. Но было важно, что люди все это были готовы чувствовать, осознавать, и самим себе не врали. То есть я считаю очень хорошей исходной точкой, когда сотрудник интерната говорит: «Я понимаю, что детям нужны семьи, и что нам нужна служба по семейному устройству, и по работе с кровной семьей, но если всех разберут, мы же останемся без работы». Это нормально, это честно и это на сто порядков лучше, чем лицемерное и слащавое: «да мы же любим их как родных, да им у нас лучше, да у нас же специалисты, и вообще, кто ж их возьмет – это ж такие дети». От осознания исходного противоречия интересов детей и сотрудников уже можно отталкиваться. Потому что жизнь – игра с ненулевой суммой, и в ней вовсе не обязательно если одни выиграют, то другие должны проиграть. Если найти действительно правильное решение, выигрывают обычно все. Собственно, именно это мы и попытались сделать на последующей стратегической сессии: вывести людей из состояния «ах, мы бедные-несчастные, детдом закроют и нас выгонят, но выступать против нельзя, мы ж не сволочи какие» и предложить подумать о своем учреждении в режиме стратегического планирования и целеполагания. То есть: как нам преобразовать наше учреждение из «детохранилища», которое детей травмирует и делает нежизнеспособными, в современный центр по профилактике и преодолению сиротства, в котором бы у детей: а) не рвались и по возможности восстанавливались связи с кровной семьей; б) во время пребывания в учреждении дети бы жили в максимально человеческих, приближенных к обычной жизни условиях; в) повышались бы их шансы на успешное устройство в принимающие семьи, если в свои вернуться нереально. Два педколлектива работали параллельно, а мы между ними бегали и помогали (мы – это я и муж мой, которого я поставила под ружье, ибо он умеет эти все стратегические сессии гораздо лучше меня, и вообще его сложнее смести бурной групповой динамикой). Надо сказать, процесс получился впечатляющим. Особенно азарт участников. Мы не могли их выгнать ни на обед, ни на кофе-паузу. Группа детдома – там и так много всего уже изменено, а директор как именно лидер команды – просто супер, – исписали три огромных флипчартовых листа мелким почерком – цели, риски, ресурсы, дорожная карта перемен. Группа интерната листы исписать не успела, но на защите проекта выпалила столько всего с такой скоростью и плотностью, что мы только рты пооткрывали. Кое-где их занесло, но на то и обратная связь группы – риски сразу обсудили. Конечно, за один день они могли успеть только общие наметки сделать, впереди много обсуждений, попыток, разочарований и всякого разного. Это только начало, даже еще не первый шаг, а нулевой. Дай им Бог сил, здравого смысла и немного везения. И умного начальства. И толковых спонсоров (кстати, для них очень много делают их бывшие воспитанники, которые от них были усыновлены в США и сейчас уже выросли). И здоровья побольше. А единороссы пусть к ним не едут, не путаются под ногами. Но я что хочу сказать. Поразительно, как меняются люди, когда хоть на время стряхивают с себя виктимность. Те же самые люди, которые в первый день привычно жаловались на судьбу, начальство, зарплату, очернение в СМИ и то, что «нас не уважают». На третий день прозвучало: «Надо заставить с нами считаться». Как только в ответ на какую-то идею кто-то привычно заводил: «да мы не можем, да нам не дадут, да не положено», – тут же два или три человека отвечали вполне конкретными идеями, как сделать, чтобы смочь, чтобы дали, чтобы стало положено. Я не знаю, насколько это прочно, но оно есть. И еще. Чем больше общаюсь с самыми разными коллегами (в широком смысле, людьми из сферы) в разных регионах, тем больше видно: на уровне глубинных, базовых ценностей мы совпадаем. Есть исключения, но с большинством, с тремя четвертями примерно – совпадаем. Даже если они по конкретным вопросам думали всегда иначе. Или вообще о чем-то не задумывались, действовали по инерции. Правильный образ, небольшой сдвиг взгляда – и возникает вольтова дуга взаимопонимания. С внутренне чужими так не бывает. Когда-то мне казалось, что миссия ИРСУ (Института развития семейного устройства) – менять систему ценностей у специалистов. Ни фига. Ее не поменяешь извне никакими тренингами. Можно только дать синхронизирующий импульс. Можно только быть с ними открытым, честным и уязвимым, и тогда получишь в ответ их подлинные, а не привычно-защитные мысли и чувства. Миссия – обращаться к тому, что в людях уже есть, но они дали себе заморочить голову, что это стыдно, невозможно, «не принято», дали себя убедить, что норма – это черствость, цинизм, барыжничество и лицемерие. И когда они просто слышат от кого-то: ребята, это мы с вами нормальные, а не они, вот, смотрите, я тоже так думаю и чувствую, как вы, я ПОЗВОЛЯЮ СЕБЕ так думать и чувствовать, они становятся – не другими, нет, а как раз теми самыми, какие они и есть на самом деле. Хотя бы на один день, а хочется надеяться, что и на дольше. И они себе такими – нравятся, хоть и страшновато порой. Когда уезжали из Смоленска, к нам не пришло такси. Что-то втуляли сначала, что машина застряла, потом, что придет другая, потом, что другой нету, потом, что ту, что уже не застряла, задержали гибддшники. И так минут 40. А до поезда уже полчаса. А мы в пригородном санатории, где был семинар, и там такая дорога в колдобинах и во льду идет к трассе, и темень, и никого, а у девушки Саши, организатора, еще огромный чемодан на колесиках. Мы поплелись, скользя и чертыхаясь, – а что делать? Единственный шанс – поймать попутку. Утром меня в Питере группа ждет, если не успею на этот поезд, не успею перепрыгнуть в «Сапсан», а люди со всей Ленобласти приехали. Тут нас обгоняет черный шикарный джип, муж голосует, но я говорю: «Да не, эти не остановятся, зачем им извозом-то баловаться». Джип и правда проезжает мимо. А потом вдруг тормозит и сдает задом. В нем молодая пара, заднее сидение завалено сумками. На лету вникнув в ситуацию, они очень быстро разгребают сидение, мы впихиваемся, и нас со свистом доставляют к поезду. На вопрос: «Сколько мы… вам должны», – ответили: «Не все в жизни сводится к деньгам», – то ли со смехом, то ли всерьез. 25 мая 25 мая 2013 г. Вчера в Петрозаводске на втором дне семинара для специалистов про подростков с травмами привязанности вдруг пошел разговор о том, каково подросткам в детдомах. В Карелии службы семейного устройства в основном при учреждениях, но не по инициативе учреждений. Это такой особый экстремальный жанр существования. Говорили о том, почему так сложно с подростками воспитателям и почему так плохо самим подросткам. Ну, и пошли примеры и ситуации. Как любыми способами не отдают в семью детей «удобных»: контактных, послушных, помогающих. При этом любыми же способами готовы сбагрить детей неудобных, протестующих, убегающих, нарушающих правила. Хоть куда сбагрить: хоть в коррекционку, хоть в спецшколу для правонарушителей – представитель детдома в суде сам выступает за то, чтобы воспитанника посадить в эту тюрьму для детей. Как не дают встретиться с родными ребенку помладше: «а то будет к ним стремиться, пусть лучше скорее забудет и у нас привыкает», – но при этом готовы отдать пятнадцатилетнюю «неудобную» девочку под опеку стоюродной бабке, у которой живет не просыхающий отчим. Как отправляют в психушки за крики и грубость, за побеги. Как отдают охране приказ не пускать в детдом бывших воспитанников, которым иногда пойти некуда и обратиться не к кому, кроме своих прежних воспитателей, а им запрещено «приваживать» – кабы чего не натворили. А было как раз 25 мая, и мы поздравляли всей группой одну участницу, маму выпускницы, которая убегала к дочке на последний звонок. И так вдруг ярко я себе представила, что во всех этих самых детдомах и интернатах прямо сейчас, в эти минуты, стоят на сценах нарядные директора и завы по воспитательной работе. Те самые, которые в судах требуют посадить детей в тюрьму и которые запрещают детей на порог пускать. Те самые, которые отправляют детей под аминазин или подкладывают девчонку пьяному отчиму, лишь бы с себя снять ответственность. Стоят и говорят проникновенным голосом текст, который я знаю дословно. Про «этот дом всегда будет вашим родным домом». Про «вы все – наши родные дети, в вас вложена частица нашей души». Про «здесь дали вам старт, дали крылья». И у них слезы на глазах. И руки растроганно сжимают букет от благодарных воспитанников. И в эти минуты они верят абсолютно в каждое свое слово. А если они не справятся?