«Ну и пропали фотки того мужика, с которым журналисточка встречалась в кафе, но там явно была деловая встреча, — рассуждал Старков, утешая свою совесть, которую не приходилось обычно долго уговаривать. — Зато нащелкал массу других. Чуть добавлю фото, сделанные в другие дни, убрав даты. Одета она была так же. Не подкопаешься. Да и чего будет этот тормозной прибалт копать?! Возьмет фотки, отдаст бабки и разойдемся довольные друг другом». Они договорились встретиться на Ростовской набережной, примерно посередине отрезка между мостами Богдана Хмельницкого и Бородинским. Там был «карман» в гранитном парапете, чуть выступающий над поверхностью замерзшей, с редкими промоинами, Москвы-реки. Почти напротив Киевский вокзал, вдалеке справа Белый дом. Позади оживленная набережная и заляпанный грязью заснеженный холм, перерастающий в заднюю часть дома, фасад которого выходит в 7-й Ростовский переулок. Место, удачное для встречи, если Витас не хотел, чтобы кто-то посторонний присутствовал в момент передачи фотографий и отчета о проделанной работе. Любая остановившаяся машина заметна, на покатом холме не затаишься, любой пешеход виден издалека, да и не ходит там почти никто: грязь, ветер, брызги от проносящихся машин. Сотрудников наружного наблюдения насторожило, что неведомый Витас назначил свидание именно на Ростовской набережной. Такие места были излюбленными для всех разведчиков. Пришлось вести наблюдение с Бородинского моста, проникнуть в дом на холме, с которого можно было вести видеонаблюдение. А главное, приходилось учитывать тот аспект, что если на встречу и в самом деле идет цэрэушник, то он будет проявлять бдительность и совершенно не нужно, чтобы он обнаружил слежку. Незадолго до назначенного Витасом времени по набережной несколько раз туда и обратно проехали машины с дипломатическими номерами из посольства США. Они тут ездили нередко, но сейчас эти их активные перемещения напрягали. За ними следовали сотрудники наружного наблюдения, которые работали на американский отдел ФСБ. Тот, кто называл себя Витасом, появился довольно внезапно. Не со стороны моста пришел пешком, а, по-видимому, вылез из попутки. Возник как из-под земли. Выглядел этот субъект странновато: в темно-зеленой куртке с меховым лисьим воротником по краю капюшона, в черных джинсах и в каком-то диком малахае из меха енота на голове, который закрывал едва ли не пол-лица. Кроме того, очки-хамелеоны, которые темнели от яркого освещения, и борода встрепанная, напоминавшая хвост все того же енота. — Маскарад, — прокомментировал один из наблюдавших за встречей оперативников — Краснов, глядя на Витаса через телевик. — Как пить дать, наш клиент. Он такой же Витас, как я Клаудиа Шиффер. — Ты лучше сосредоточься, снимай на короткой выдержке, а то опять будет шевелёнка[11]. Тогда из тебя руководство и сделает Клаудиу. Через сотовый телефон Старкова шла запись его разговора с Витасом, хотя близкая дорога сделала запись почти непригодной. Но и так было понятно, как в немом кино, что детектив передал свой отчет с фотографиями, а взамен получил желтый бумажный конверт с деньгами. Убедившись, что Старков поймал частника и уехал, Витас неторопливо пошел к Бородинскому мосту. Такой вариант просчитывали, потому выставили людей на мосту и неподалеку ждала машина, на случай если Витас от моста поедет на автомобиле. Однако Витас пошел дальше по набережной в сторону Новоарбатского моста. За ним через время пристроился Краснов с девушкой — старшим лейтенантом Сазоновой. Он не без удовольствия обнимался с ней и громко смеялся, поглядывая на спину Витаса и его намокший от снега малахай. — Куда его несет? — пробормотал Краснов, но его бормотание донеслось и до руководителя группы. Краснов тут же услышал в наушнике распоряжения: «Внимание на Кутузовском. Объект движется в направлении гостиницы «Украина». Третий, расположись ближе ко входу в гостиницу, чтобы видеть оттуда стоянку». Добравшись до «Украины», «влюбленная» парочка Сазонова и Краснов вошли следом в белоснежный вестибюль с колоннами, громко обсуждая перспективу выпить горячего кофе в баре и съесть пару пирожных. Усадив Сазонову на мягкий диван, Краснов сбросил ей свою куртку на колени, а сам устремился в туалет следом за Витасом. Пока он шел за объектом по блестящему, как лед, кафелю, слышал в наушнике переговоры оперативников. На стоянке около «Украины» столкнулись две группы наружного наблюдения. Одна следила за Витасом, другая за американским дипломатом — 3-м секретарем посольства США по культуре. Работали группы на разных радиоволнах. Друг друга не демаскировали, но, обнаружив присутствие коллег, руководитель группы, в которую входил Краснов, велел своим не вступать в контакт и быть внимательнее, выполняя задачу. Краснов не решился заходить в туалет, чтобы не светиться перед объектом. Следом за Витасом в туалет зашли еще несколько мужчин. Тут оказалось бойкое местечко — сюда забегали отъезжающие постояльцы, только собиравшиеся заселяться, посетители ресторана и бара, и те, кто назначал деловые встречи в вестибюле гостиницы. Краснов терпеливо ждал, остановившись около кадки с перистой пальмой. Однако уже вышли и те, кто заходил после Витаса, а тот застрял в туалете надолго. «Медвежья болезнь с ним, что ли, сделалась?» — подумал Краснов, выглядывая из-за пальмы. Он устремился в туалет. Но едва заглянул и увидел пустые кабинки, у него промелькнули в памяти, как в обратной перемотке, лица всех входивших и выходивших. Одно из них показалось смутно знакомым. К тому же количество вышедших превысило количество вошедших. Краснов полгода назад был придан для усиления группы наружного наблюдения, работающей по американскому посольству, а вернее, по конкретным дипломатам, засветившимся в качестве разведчиков. Эти «дипломаты», как правило, не выходили на контакт с агентами, а создавали условия для такого выхода разведчику глубокого прикрытия — сотруднику посольства, в отношении которого сотрудники контрразведки даже не питали никаких подозрений. Когда по разработке американского отдела ФСБ пришлось расширить круг лиц, за которыми велось наблюдение, и подключили дополнительно сотрудников к работе, Краснов видел 3-го секретаря посольства США по культуре Стива Риверу — и не только на фотографиях, но и вживую. Однако это происходило летом, а теперь, в шапке и в очках, он мистера Риверу просто-напросто не признал, не ожидая его здесь увидеть. И все-таки вспомнил… — Черт возьми! — Краснов выбежал в вестибюль и быстро огляделся. Колонны мешали обозреть всех присутствующих разом, однако и так было понятно, что Ривера скрылся. Подошла торопливо Сазонова: — Что? Где он? Краснов отмахнулся и связался с руководителем группы: — Объект переоделся. Он теперь в темно-серой куртке, в синей вязаной шапке и в крупных очках. Я его упустил, но узнал. Наши коллеги пасут именно его у выхода. Он наверняка направился к своей машине… Рассказывая об утренних приключениях наружки, Плотников подытожил с неким разочарованием: — Была возможность зафиксировать факт передачи фотоматериалов от Старкова напрямую сотруднику американского посольства. Но этот его грим… Его упустили те, кто за ним должен был вести наблюдение. Бегала группа наружки вокруг машины Риверы на стоянке, а самого Риверу они потеряли. Он переоделся и пошел на встречу со Старковым. Впрочем, пока нам достаточно для дальнейшей разработки и того, что мы уже узнали. По-любому не удалось бы взять Риверу с поличным. Нет состава преступления, во всяком случае, того, что нас интересует. Задержание было бы преждевременным. — А то, что дипломат организует слежку за гражданами страны пребывания, — это как? А то, что запрещена слежка, вмешательство в частную жизнь? Частные детективные агентства не имеют права делать это по закону от 1992 года. Прежде чем начать наблюдение за кем-либо, они должны предупредить объект слежки о своих намерениях. — Законник ты наш, — почти ласково сказал Плотников. — Ну взяли бы мы его. Дипломатическая неприкосновенность — раз. Фотографии Меркуловой, встречающейся с разными людьми, ничего не доказывают. Ривера мог сказать, что влюбился до беспамятства. Вот и весь сказ! А с нас бы голову сняли за такое нелепое, немотивированное и бесперспективное задержание. Вот если бы твои фото Старков ему передал — сотрудника ФСБ, тогда… Посадили бы Старкова, а Ривера уехал бы в Штаты. Ну и зачем нам было тебя светить? Зато теперь мы спокойно, без шума, постараемся понять, что происходит, и перехватить инициативу. Это как при пожаре. Главное, сбить пламя, а потом уже методично заливать все дымящиеся очаги и пытаться выявить, что стало первопричиной. Будем считать, что пламя сбили. Можешь выдохнуть насчет Меркуловой. Раз инициаторы слежки за ней и выявления ее контактов американцы, стало быть, она не при делах. Теперь попробуем прощупать Морана, благо он в Москве. Он жаждал узнать про Петрова? Мы подсунем ему человека вместо Меркуловой, который смог бы его просветить насчет старлея-предателя, а заодно понять, журналист он или нечто большее? Надо только, чтобы Меркулова устранилась. — Самоликвидировалась? — нервно и неловко пошутил Ермилов, понимая, что наступает час Икс, когда придется сознаться шефу, что он взял инициативу общения с Меркуловой в свои руки. Когда, мрачно опустив лобастую голову, Олег поведал о недавнем разговоре с журналисткой, Плотников вдруг рассмеялся: — Ну ты молоток, Ермилов! Еще тебя и на должность не назначили, а уже, считай, выговор ты получил. Стахановец! — Да? — Олег грустно посмотрел на Петра Анатольевича, пытаясь понять, фигурально выражается Плотников или нет. — Что же, мне попросить, чтобы она порекомендовала Морану для помощи в создании репортажа о Петрове кого-то конкретного? Это может стать подтверждением для Морана того, что Меркулова имеет отношение к ФСБ. А он, по-видимому, и добивается подтверждения этой связи. — Думаю, это не приоритетная цель. Они и так понимают по характеру материала, опубликованного Меркуловой о Кедрове, что ее снабдили информацией компетентные люди. Их цель — Петров и детали того расследования двадцатилетней давности. Они бы многое отдали, чтобы посмотреть уголовное дело и наши наработки по предателю. Их что-то настолько беспокоит, что они начали совершать рискованные шаги в столице нашей Родины. Даже 3-й секретарь выполз на дело, нацепив малахай. Что касается рекомендаций… — Плотников вздохнул, выбрался из-за стола, надел пиджак, бросив взгляд на настенные часы. — Придется тебе переквалифицироваться в журналисты. Справишься?.. Глаза загорелись, — улыбнулся он. — А напрасно. Поспокойнее надо, чтобы Моран не почувствовал твою заинтересованность. Сведем вас в Доме приемов МИДа, там же, где американец познакомился с Меркуловой. Чего ты вдруг приуныл? — Просто понимаю нереальность затеи. Журналисты ведь на виду. Чтобы назваться журналистом, надо иметь публикации, а чтобы мною заинтересовался Моран, этих публикаций должно быть очень много и на определенные темы — о спецслужбах или что-то вроде того. Он не клюнет на кого попало. Плотников утешил, что над легендой для Ермилова уже работают. Дело это не быстрое. Надо набраться терпения и пока заниматься изучением дела Петрова. — Я не могу сказать, что наши коллеги начала восьмидесятых недостаточно хорошо расследовали дело Петрова. Наоборот. Предателя выявили, отработали по полной, собрали достаточное количество доказательств, грамотно произвели арест, хотя Петров все же успел утопить в Москве-реке «Минокс» и кассеты с пленкой к нему. Никогда нет гарантий, что будет учтено все до мельчайших нюансов. Жаль мы не имеем машину времени, но мы имеем дотошных сотрудников вроде тебя и Григорьева. 2002 год, США, федеральная тюрьма Си-Так (Seattle-Tacoma) штата Вашингтон В эту ночь бесила луна, светившая в окно камеры. Ее свет расползался по маленькому помещению, как туман или ядовитые газы, завихряясь и заползая во все углы. Даже словно бы из-под койки светил, и смятая простыня фосфоресцировала этим мертвенным светом. Петров лежал на койке и таращился на квадрат окна, не в силах отвернуться и не в силах забыться сном. Накануне его перевели вдруг в SHU[12]. А с одиночной камерой у него были связаны самые тяжелые воспоминания. И зародились они не в тюрьме в Союзе, где он пробыл около пяти лет в одиночке — до суда два года и три после. Тогда они только усугубились. Все началось для него еще в середине семидесятых, когда его, слушателя ВИИЯ, отправили в Африку, организовав ему что-то вроде практики, а на деле смотрины с перспективой попасть в военную разведку. Он воспринимал это как должное, как легкую прогулку и начало своего великого пути. По-другому с ним, Сашкой Петровым, и быть не могло. Учился он отлично, девчонки доверчиво льнули к нему на всех вечеринках, с удовольствием принимали его ухаживания, впереди маячила безбедная жизнь за границей со всеми вытекающими обстоятельствами и благами — шмотками, техникой, чеками и доступом в заветные магазины «Березка». «Не ходите дети в Африку гулять», — он декламировал эти стишки то и дело, пока готовился к поездке, впитывая завистливые взгляды сокурсников, наслаждаясь всем происходящим. Предвкушая успех, судьбоносные встречи, после которых его станут приглашать и в другие, более цивилизованные страны, он даже спать стал хуже. Прошел успешно медкомиссию, сделал прививку от желтой лихорадки, брюшного тифа и гепатита А, сдал сессию загодя и вылетел в Браззавиль. Александр удивился самому себе, когда не испытал так ожидаемых им восторга, замирания сердца, когда, уже подлетая к столице Конго, под крылом Ил-76 он увидел великую реку Конго, о которой столько читал в детских приключенческих книгах, разглядел бурлящие пороги на южной окраине Браззавиля, ведущие к каскаду водопадов Ливингстона. На серой глади, блестевшей на солнце амальгамой, словно лист манго, казался недвижимым паром, следовавший из Киншасы в Браззавиль. Он довольно часто испытывал чувство скуки, пресыщенности, словно везде побывал и все видел. Ему нравилось казаться бывалым, ему все претило. Александр уже тогда с удовольствием напивался, особенно в компании симпатичных женщин. И сильнее всего апатия его стала накрывать после недавней женитьбы. Ну надо, необходимо было жениться… Отец молодой супруги, как намекнули Петрову, как раз и посодействовал нынешней африканской поездке. Когда тесть сидел за столом с молодыми на свадьбе, он уже тогда излагал свои выпестованные за длинную жизнь теории: «Начинать надо с малого, с самой зловонной дыры, чтобы потом оказаться на высоте, где-нибудь в Швейцарии или в США. Ну, на худой конец, в Генштабе. Это шутка, — тут же добавил он, оглянувшись на гостей. Но те находились в том состоянии подпития, когда не улавливали скользкий подтекст в речах. — Да и мы с нашим родственником Василием поможем, — он похлопал отца Петрова по плечу. — Посодействуем, чтобы период зловонной дыры сократить до минимума. Да и в любой дыре можно найти местечко посуше, поуютнее, повыгоднее». Спустившись по трапу во влажное пекло с красной землей по обочинам раскаленных, растрескавшихся взлетных полос, с вонью, исходившей от свалки рядом с аэропортом, Александр понял уже не на словах, а осязая, обоняя, созерцая через запотевавшие от влажности очки, как выглядит та самая дыра, в которую его из благих намерений все-таки загнали. Вот тебе и начало карьеры! Выжить бы просто-напросто, не сдохнуть от жары и тропической заразы. Предстоящий месяц здесь казался теперь бесконечным… Из тени, от стены аэропорта, отделилась фигура встречавшего. С темными пятнами пота, особенно заметными на голубой ткани рубашки с коротким рукавом. Коренастый, с самбистскими покатыми плечами, мускулистой широкой шеей и с редкими черными кудрявыми волосами на плоской, словно сплюснутой на макушке голове, с широким носом, с шрамом на правой ноздре. Он явно увлекался борьбой раньше, а может, и теперь. С этой спортивной внешностью майора ГРУ Михаила Полторанина контрастировали его глубоко посаженные, черные глаза, умные и глядевшие будто бы немигающе из-под густых черных бровей. Полторанин без проблем прошел на взлетное поле, миновав пограничный контроль, чтобы встретить Петрова, и удивил его этим. Но Александр и виду не подал, не преисполнился уважением. Хотя субординацию, конечно, соблюдал, но разговаривал как в поговорке: «Скажет слово — рублем подарит». Полторанин оставался с прилетевшим из Москвы ровно вежливым, но молодой парень ему не понравился. Он подумал, что прислали сюда его не за таланты, а по большому блату, и надо его дотянуть до конца командировки в целости и сохранности, чтобы Петров не стал строчить жалобы на своего наставника, коим Михаил стал не по доброй воле. Полторанин подумал, что месяц будет очень долгим. А майору Полторанину было чем заняться помимо чванливого стажера-мажора, прежде чем радостно сбагрить его обратно в Союз. Такие, как Петров, как правило, после первой же командировки либо выпрашивают через авторитетных родителей теплое местечко в Москве, либо вовсе меняют специальность, идут по партийной линии. Имелись у Михаила и его коллег дела поважнее — обстановка и в самом Конго, и в соседних Заире и Анголе менялась постоянно. По Браззавилю и окрестностям шастали, как шакалы, и французы, и американцы, и юаровцы, и англичане. Никак они не могли смириться, что бывшие их колонии, как песок, утекают сквозь пальцы, а советские, тихо, без шума, прибирают все к рукам, а в руки бывших рабов из хижин вкладывают автоматы Калашникова, строят им дома, гидроэлектростанции, помогают не только отбиваться от групп псевдопартизан, созданных на деньги бывших колонизаторов, но и стремятся обустроить мирную жизнь, лечат и учат… Чтобы предотвратить очередные провокации на границе с Анголой, организованные юаровскими наемниками, Михаил часто выезжал туда. Встречался с парнями из ФАРК, инструктировал их, настраивая на борьбу, получал информацию от осведомителей из приграничных деревень. Благо кроме французского Полторанин знал и португальский, освоив его на курсах при ВИИЯ. Специально вылетал для этого в Москву. Совместил трехмесячный отпуск с обучением, хотя курсы предполагали годичное обучение. Но кое-какая база у него уже имелась. Не нужны были ему особо эти курсы, просто летал повидаться с женой и сыном. Решали вместе, ехать им в Браззавиль или нет. Не хотели тащить Юрку в тяжелый климат, жена опасалась тропических болезней, да Михаил и не настаивал, ему спокойнее жилось тут одному — с постоянными поездками в Анголу и по территории Конго. Он повсюду таскал с собой автомат Калашникова и ТТ на поясе, в поездки надевал кубинский камуфляж, подаренный гаванскими товарищами. Он чувствовал себя здесь как на войне и спокойнее ему было осознавать, что семья далеко и в безопасности. Военный атташе попросил встретить курсанта и задействовать на мелких поручениях. Михаил сгоряча даже согласился на месяц приютить парня у себя, а не размещать его в посольской гостинице. Вспомнил себя молодым и захотел проявить отеческую заботу. Теперь пожалел, увидев надменную, кислую физиономию. И все-таки сам себя одернул, пока вез Петрова на машине домой: «Чего я тороплюсь с выводами? Ну устал человек с дороги, ну жарко тут, раскис, растерялся, а это все наносное, защитная реакция. Надо приглядеться получше». — Ты машину водишь? — Михаил похлопал ладонью по рулю «шевроле» и взглянул на влажное лицо Петрова, сидевшего на заднем сиденье и со скукой глядящего в окно. Они уже въехали в центр города. Широкие улицы притеняли акации, кокосовые и масличные пальмы, манговые деревья. Сейчас все зеленело, поскольку был в разгаре сезон дождей. Только утром ненадолго прекратился ночной ливень, однако тучи уже снова собирались над городом, наползая со стороны Конго сизой одутловатой громадой. Погромыхивало за Стэнли-Пулом, где Конго расширялось как озеро. — У меня есть права. Опыта не слишком много. Нас в институте на уазике обучали. — Ничего. Для небольших поручений сгодится. У тебя какой язык первый? — Михаил припарковал машину около неказистой пятиэтажки, где посольство снимало для него двухкомнатную квартиру с видом на реку, с грязно-белыми от пыли решетчатыми жалюзи-фасадами. Для разнообразия некоторые из жалюзи были сделаны из поперечных планок, другие из мелких клеток — от этого дом казался легким, ажурным. За деревянными, изъеденными термитами решетками прятались окна в глубине ниш, скрытые в тени, кое-где висели кондиционеры. На первом этаже расположился банк, и часть дома стояла на этом учреждении, а часть нависала над тонкими ножками-колоннами. — Болгарский, — ответил Александр. Михаил засмеялся не сдержавшись: — Саша, ты не обижайся, просто у нас тут французский в ходу. На крайний случай китуба. — Я английский хорошо знаю, — вскинул подбородок Петров. — Он тоже не в фаворе. Местные им просто-напросто не владеют. Ты французский подучи хоть на разговорном уровне. Я дам тебе учебник. Пойдем. Примешь душ с дороги, поедим, отдохнешь — у нас тут как раз обеденный перерыв до трех. Самое пекло по норам пережидаем под кондишэном. Потом съездим в посольство, представишься нашему атташе, а дальше начнется работа, рутина… Эти слова вызвали у Александра еще большую тоску. А когда они поднялись на четвертый этаж по грязной темной лестнице с дырчатыми тенями от деревянных решеток-рам и вошли в крохотную квартирку — неряшливое холостяцкое жилище, Петров понял, что он совершенно иначе представлял себе будущую профессию, и теперь она привлекала его все меньше и меньше. «Если майор так живет, то куда бы поселили молодого специалиста? В общагу вместе с чернокожими?» — подумал он, не без содрогания поглядев на старые советские кроссовки хозяина, валявшиеся в коридоре, стоптанные и пыльные. Такие же пыльные тут стояли берцы. Все здесь ему показалось дешевым, поношенным, безальтернативным и бесперспективным.