— Что в роли приманки? Они ведь не знают и того, что Петров охотно согласился участвовать в следственном эксперименте. Может, этим заманить? Григорьев рассказал, что задержанный сотрудниками военной контрразведки в аэропорту Петров сдался морально, сразу и безоговорочно. Он выдавал клише навроде: «Каюсь, хочу искупить, я предал Родину и оправданий мне нет и быть не может». На жалость бил. Никакого раскаяния в этих словах не было. Так же «пламенно» он выступал по окончании следствия и на суде. Конечно, не поэтому, не из-за насквозь фальшивого, но все же раскаяния, ему не назначили высшую меру наказания, а в большей степени из-за его участия в игре с цэрэушниками. Он почти целый год добросовестно пичкал их дезинформацией. …В одну из таких встреч, когда было принято решение провести задержание с поличным и завершить «игру» на высокой ноте, под приглядом сотрудников КГБ Петров нанес помадой черту, парольный знак, около доски объявлений. Назначенная таким образом встреча на Даниловском кладбище состоялась тем же вечером. И послушный Петров выехал на связь с американским разведчиком, получил от него новую порцию инструкций и ручку для тайнописи. Контрразведчики все фиксировали: снимали и записывали. Были готовы к задержанию с поличным цэрэушника, сотрудника резидентуры посольства. Однако на встречу пришел неизвестный. Сразу его никто не смог опознать и задерживать остереглись. А вдруг не американец, а вдруг не из резидентуры? А когда довели его до посольства, узнали в замаскированном человеке Макдональда — заместителя резидента ЦРУ, первого секретаря политического отдела посольства. К тому же он ухитрился вместо десяти обещанных тысяч всучить Петрову только две. Припрятать деньги Петров не мог — получал их под видеокамерой. А потом конверт тут же изъяли, и следователь гонорар пересчитал. На восемь тысяч Макдональд нагрел Петрова. Мелочный, однако, попался, не доложил в конверт деньги. А на что американец рассчитывал? Не знал ведь, что Петров уже давно под колпаком, планировал и дальнейшее сотрудничество. Или надеялся, что человек, продавшийся сам и продавший Родину, постесняется предъявить претензии? Нет, так не работают с ценными агентами. Они ни во что не ставили Петрова. Хотя его информацию заглатывали жадно. Особенно ту, что шла, как они полагали, с Дальнего Востока. Перед арестом старлея и в самом деле собирались перевести на Дальний Восток, понимая, что он совершенно зарвался. На службе Александр вел себя смирно, но уже все сотрудники НИИ знали — он пьет по-черному в нерабочее время, гуляет так, что пыль до небес. Именно этот разгул и стал причиной плотной разработки Петрова контрразведчиками. Взяли его вовремя… — Петр Анатольевич, можно? — заглянул в кабинет Григорьев. — Разрешите обратиться к полковнику Ермилову? — Когда Плотников кивнул, Вадим сказал: — Олег Константиныч, вас вызывают по спецсвязи, — и добавил многозначительно: — Из Болгарии. — Доложишь, когда переговоришь, — Петр Анатольевич посмотрел на Вадима недовольно. — Оба зайдете. И нечего смотреть на часы! — заметил он робкое поползновение Григорьева. — У нас ненормированный рабочий день. …Олег сразу узнал голос Лавренева, оглушивший невероятно. Одно дело слышать этого Шаляпина в комнате и совсем другое, когда он орет в трубку. Ермилову даже показалось, что его поредевшие волосы зашевелились от звуковых колебаний. — Олег Константинович, приветствую! Как твое здоровье? Нина велела кланяться. Говорит, положительный парень. — Спасибо! — сдержал смешок Олег. — И ей поклон! — Отправил я тебе запись одного занятного разговора с бывшим болгарским коллегой. Он был свидетелем кое-какой встречи в горах. Ты догадываешься, о чем я? — Само собой. Только вот письменные показания этого коллеги получить бы… — Ермилов ожидал услышать нечто вроде мечтать не вредно, однако Лавренев из трубки пробасил: — Направляются к тебе малой самолетной скоростью вкупе с аудиозаписью. Завтра получишь. Коллега попался злой на нынешнюю власть, да и на цэрэушников, которые вьются тут. Пошутил еще, что если его показания русские обнародуют, то он, пожалуй, в Россию эмигрирует. Попросит политического убежища. — Спасибо вам, Илья Николаевич. Вы даже не представляете, как это к разу! Как там в Софии? — Солнце вовсю. А в Москве? — Так солнце же у вас, — пошутил со вздохом Олег. Плотников выслушал новости, откинувшись на спинку кресла и сложив руки на небольшом округло наметившемся животе. — Спать охота, — вдруг сказал он неожиданно. — А жена взяла моду таскать меня по театрам и концертам. Под музыку или монотонные голоса со сцены так сладко спится. Жена обижается… — Петр Анатольевич вздохнул. Ермилов понимал, что шеф, болтая о ерунде, пытается обдумать полученную информацию. — И все-таки надо решаться на что-то. Я завтра с утра должен буду доложить руководителю Департамента и получить добро. Но необходимо выйти к начальству с конкретным предложением, которого мы пока не имеем. — Надо пообещать Майклу неопровержимые улики, подтверждающие двойную игру Петрова, — сказал Вадим. — Это то единственное, на что он клюнет, и только тогда выведет на контакт с Гавриловым сотрудника резидентуры. — Так в том и состоит вопрос, какие улики нам не жалко. Что на кону? — Плотников с грустью на лице пошел к кофеварке, стоящей на подоконнике. Ему хотелось спать, а не взбадриваться, но он собирался взбодриться вместе с переглянувшимися обреченно Ермиловым и Григорьевым. Григорьев, несмотря на свой внешний невзрачный вид, флегматичный норов и заниженную самооценку, обладал несомненными достоинствами — женой-красавицей, в прошлом мастером спорта международного класса по художественной гимнастике, тремя дочками и двумя черными котами. Он рвался домой всей душой, а ясноглазый Плотников и нудный Ермилов, дотошный, как учитель греческого в дореволюционной гимназии, встали на его пути. Вадим уже понял, что эта парочка спелась. — На кону? — переспросил Олег, поморщившись. — Мы можем взять Майкла и сотрудника резидентуры на вербовочной работе с поличным. — Ну выдворим мы и того, и другого, — скучным тоном сказал Плотников. — Хотя Майкла, может, удастся посадить и обменять в будущем на кого-нибудь ценного, нашего. И что дальше? Пришлют нового сотрудника в резидентуру, и это осложнит жизнь операм из американского отдела. — Есть варианты? — Вадим пожал плечами. — А почему вы думаете, что Майкл приведет известного нам разведчика, скажем, Стива Риверу? Потому что он был задействован в этом деле? Скорее всего, это будет разведчик глубокого прикрытия. Они же захотят работать на перспективу. Про Петрова забудут, когда у них на горизонте замаячит наша Кирилова — она же майор Наталья Карпушкина. Это серьезно… Ну чего вы смеетесь? — он вытянул губы трубочкой, чтобы самому не засмеяться. — Я имею в виду, что офицер ФСБ, да еще из Центрального архива, — лакомый кусочек для ЦРУ. После слов «лакомый кусочек» засмеялся уже и Вадим. — Ну вас! — махнул он рукой. — Серьезные же люди, полковники. А туда же! — Что, если посулить им Петрова, но не сдавать? — вдруг спросил Ермилов. — Вывести их на конспиративную встречу, чтобы все по-взрослому, а мы с фигой в кармане явимся. Скажу, к примеру, что есть показания одного болгарина, — Олег задумался. — Допустим, моя Карпушкина давала мне стенограмму показаний болгарина о встрече Петрова с одной спецслужбой, конкретизировать не буду, с какой именно. Но не с ЦРУ. А чтобы обосновать, что стенограмма да и сама запись уже находятся в архиве, можем изменить дату беседы с болгарином. Допустим, она состоялась год назад, — он потер шею. — Нет, напрямую выводить на Кирилову его не стоит. — Ну конечно, тебе охота самому, с шашкой наголо! — заметил Плотников. — Да я не к тому! Глупую Карпушкину я использую в своих наглых журналистских целях. А она — влюбленная дурочка, мне таскает секретные материалы с одним условием — писать статьи так, чтобы не вывести на источник утечки. Она мне доверяет, потому что я сотрудник газеты «Красная звезда», офицер. Она — моя давняя любовь, еще, скажем, со школы, и помогла с переводом в столицу. Кому я заштатный сотрудник дивизионки здесь нужен? Выложить такую легенду Майклу. И намекнуть, что я за бабки на многое готов. Мне же надо Карпушкину обхаживать. А уже она для меня горы свернет и с другими фээсбэшниками запросто сведет. — Руководство не одобрит, — засомневался Вадим. — Скажут, зачем засвечивать действующую сотрудницу? Кирилову, которая будет изображать Карпушкину. — А мы и не будем засвечивать. Карпушкину наш Гаврилов использует втемную. Теперь хихикнул сам Ермилов. Но тут же посерьезнел: — Вот я все думаю, есть смысл нам сейчас сдавать Петрова? — Хороший вопрос, — оживился Плотников. Он достал из шкафа три чашки и налил в них кофе. — Он нам не нужен. Вообще. Потому мы и выпустили его в Штаты. Петр Анатольевич протянул чашку на блюдце Вадиму, но тот замахал рукой. — Я сегодня собираюсь еще поспать, как и положено нормальным людям, — возмутился Григорьев. — Ну-ну, — снисходительно кивнул Плотников, отпив кофе. — Так то ж нормальным… Петров нам не нужен, я подчеркиваю это. Поэтому нам нет никакого интереса в том, чтобы дать ЦРУ сведения, дискредитирующие агента в их глазах. Если они их получат, Петров или будет сидеть до конца жизни, или, что наиболее вероятно, его прикончат, обставив это, как водится, таким образом: якобы коварный КГБ сводит счеты с предателем. И кто же в таком случае выиграет? Не мы. Судьба предателей так или иначе предрешена. Есть равновесие в этом мире, что ни говори. Предал, значит, сгинет либо от пьянства, либо от рук своих же хозяев, которые разыграют его как мелкую карту в большой игре, либо покончит с собой, либо угодит в психушку. Надрываются ребята-изменники, ведь трудно предавать Родину. Вот и этот умом, говорят, тронулся. Может, симулирует, чтобы жалость вызвать, а может, и правда того… — Плотников покрутил пальцем у виска. Он допил кофе, достал пиджак из шкафа. — Чего сидим? Расходимся по домам. Алгоритм действий мне ясен. Утром я получаю санкцию руководства. Ты, Олег, выводишь Майкла на откровенный разговор. Уже без возлияний, серьезно. Ждем их реакции и действуем. Думаю, хорошо бы фотография девушки в форме ФСБ оказалась у тебя в бумажнике. Для достоверности. Вадим, займись этим. Только девушку подбирай не из фотомоделей, а какую-нибудь более приближенную к нашей действительности. — Хотелось бы посимпатичнее, — вмешался Олег. — А то Майкл не поймет, почему я с ума по ней схожу и готов Родину продать. — Как правило, с ума сходят не по красавицам. Чем-то другим они цепляют, — философски заметил Плотников и вздохнул. — Это что-то личное, — покосился на него Вадим. — А мы найдем роковую девицу… Впрочем, это технические вопросы. А чем конкретно он должен заманивать Майкла? — Петров. Все тот же вопрос на повестке. Почует наш Гаврилов, что Майкл после слов о Карпушкиной клюнул, чтобы усилить эффект, скажет, что слышал собственными ушами запись показаний болгарина. Когда писал статью о предателе-старлее, использовал массу материалов из того же животворного карпушкинского источника. Мы ведь это обсуждали… — Плотников достал из шкафа свое черное пальто. — Уматывайте! Ермилов пропустил вперед Григорьева, а сам задержался в кабинете шефа. — Петр Анатольевич, завтра я встречусь с Мораном. А послезавтра утром я бы хотел съездить на поминки. Отпустите меня до обеда? — Что за поминки? — сочувственно поглядел на него Плотников. — Год назад погиб в Чечне мой приятель. Вот и… — Все зависит от того, как пойдет у тебя с Майклом. Если он возьмет паузу, то съездишь. На пару часов отпущу, — сочувствие шефа улетучилось. Он подтолкнул Олега в спину, выпроваживая в коридор. — Туда ехать часа полтора, это в Пушкино. — Зануда ты, Ермилов. Завтра решим. Глава шестая — Майкл, дружище, почему здесь? Это напоминает кладбище. Они прогуливались по дорожкам между скульптурами в парке. Сюда свозили снесенные в начале девяностых памятники Ленину, памятники с советской символикой. Потом стали добавлять новые довольно странные скульптуры. Музей под открытым небом — идея, наверное, неплохая, но подбор экспонатов, порой спонтанный, напоминал или склад декораций разных эпох, или в самом деле кладбище. Поддувал ветерок со вспухшей от раннего половодья Москвы-реки. Кое-где еще лежал под деревьями снег, сдувшийся и словно старавшийся, чтобы его не заметили. Авось удастся уцелеть… Но яркое солнце лезло везде настырно, и под деревья, с азартом отыскивало эти слежавшиеся рыхлые и потемневшие от московской копоти, некогда пушистые и красовавшиеся в бриллиантовом блеске остатки былой зимы. И растворяло в грязные лужи. Они стекали на дорожки, оставляя соляные разводы, испаряясь уже окончательно. Мокрая земля все время булькала, щелкала, чвакала, жила своей жизнью. — Давно сюда хотел прийти. Мне приятель рассказывал. А тебе не нравится? Ты какой-то сегодня напряженный, — заметил Майкл. — Тут как на кладбище. Это для тебя просто скульптуры, а для меня — мое детство, юность, молодость. — Ты коммунист? — улыбнулся американец, закинув свой белоснежный шарф на плечо. Он прогуливался в расстегнутой кожаной куртке, ветер растрепал его кок, добавляя ему сходство с Элвисом Пресли. Олег засмеялся и промолчал, подумав о себе, что он и в самом деле старый и костный, раз сравнивает этого американца с Элвисом, а не с кем-то из нынешних популярных американских артистов или певцов, которых и не знает вовсе.