Цесарский резким движением сбросил с плеча ее руку: — Черта с два теперь меня обратно погонишь! Хватит, я еще не сошел с ума! Пусть сами добираются! О борт тяжело ударила волна. Катер сильно качнуло, и Таня, неловко взмахнув руками, свалилась на самое дно катера. Падая, она увидела далеко впереди тусклые огоньки зимовки. Цесарский обрадованно воскликнул: — Берег! Берег виден! Стоя на коленях, Таня горько зарыдала. — Подлый ты трус! Там же люди тонут! Но Цесарский, искоса взглядывая на девушку, бормотал: — Ничего, Танюша, нам бы только до берега добраться. Там нам помогут. А шлюпку найдут, не беспокойся… По днищу катера перекатывался тяжелый топор, вырвавшийся из гнезда. Топорище больно задело Таню по руке. Несколько секунд она бессмысленно смотрела на топор, будто силясь что-то понять. И вдруг схватила его, и со всей силой ударила по бортовой доске. Цесарский мгновенно обернулся. Ужас отразился на его лице. — Что ты делаешь? Сумасшедшая! — Он бросил штурвал и кинулся к Тане. Таня поднялась ему навстречу. Не помня себя от ярости, она занесла топор над головой: — Не подходи! В ее глазах была такая решимость, что Цесарский в страхе попятился назад. — Ты что задумала, дура? — испуганно кричал он, не сводя глаз с топора. — Брось топор, слышишь? Но Таня не слушала его. Тяжелым взглядом она отчужденно смотрела на Цесарского: — Я разобью катер, если ты сейчас же не повернешь в море. Понял меня? — Понял, понял, — с готовностью закивал тот. — Убери топор. — Он торопливо вернулся к штурвалу и развернул судно навстречу шторму. Таня устало опустилась на банку и, не выпуская из рук топора, с тупым равнодушием смотрела, как встречные волны бьются о катер. Ветер заметно стихал. Снежный заряд, растратив все свои запасы, сыпал теперь редкие струйки твердых, колючих снежинок. Цесарский осторожно оглянулся и вкрадчиво заговорил: — Танюша, ты не так меня поняла. Я хотел для тебя лучше сделать. Ведь ты же устала, замерзла. Я бы потом обязательно за шлюпкой сходил. Таня ответила ровным, странно незнакомым голосом: — Пожалуйста, не разговаривай больше со мной. Цесарский принялся горячо убеждать ее. Но Таня молчала. Она жадно смотрела вперед, ища глазами затерявшуюся где-то среди волн шлюпку, горькое чувство разочарования, обиды поднималось в ее груди. И вдобавок этот проклятый холод. И голова. О, как она болит!.. Зачем он так поступил? Что подумают о них ребята? Таня вздрогнула: «Боже мой, они же наверняка подумали, что мы их бросили!» Впереди показалась шлюпка. Она медленно двигалась по ветру. Два человека с трудом ворочали веслами, третий непрерывно вычерпывал воду. Таня вскочила на ноги. — Ребята! Было видно, что на шлюпке заметили их, но никто не прервал своих занятий. Цесарский сбавил ход и осторожно подвел катер к подветренному борту шлюпки. Тотчас же на катер перепрыгнул Заиграев. Он наклонился к понуро сидевшему за рулем Цесарскому. — Что, механик, с курса сбился? Цесарский заискивающе взглянул на Таню и негромко ответил: — Мотор сдал… пока починил… — А-а, понятно, — усмехнулся Заиграев. Он шагнул к Тане и сел рядом с ней. — Трудно, Танюша? — участливо спросил он. Таня молча ткнулась лицом в мокрые колени Заиграева и затряслась в беззвучном плаче. Заиграев осторожно погладил ее по голове и дрогнувшим, потеплевшим голосом проговорил: — Ничего, Таня, ничего. Теперь уж не страшно, не надо плакать. Таня прижалась к его руке и затихла… Впереди показались и призывно замерцали редкие теплые огоньки зимовки. МОРЕ ШУМИТ Море шумит… Ревет, не переставая, ветер от норд-веста, и горизонт затянут мутной пеленой брызг. Сырые, тяжелые тучи хмуро нависли над океаном и словно придавили его. Из мрачной дали бесконечной чередой бегут и бегут к берегу ряды длинных волн с пенистой гривой. С грохотом они разбиваются о темный, гладко отполированный гранитный утес, на вершине которого стоит стройная башенка автоматического маяка. Вот уже много лет однообразно подмигивает маяк ночному морю, много лет бесстрастно смотрит на извечную борьбу моря и скал, на бессильную ярость волн. Стоит маяк, мигает исправно и молчит, прислушиваясь к шуму моря. Днем и ночью проходят мимо него огромные океанские корабли. Неторопливо вспахивая форштевнями зеленоватую толщу воды, они идут по большой морской дороге, и приветливые вспышки огня встречают и провожают их в дальний путь. И в штиль, и в шторм, и зимой, и летом идут и идут корабли мимо. Но приходилось видеть маяку и другое. …В тот год весь февраль свирепствовали северные ветры. Словно задумав выплескать весь океан, они гнали и гнали на берег неисчислимые полчища волн и рушили их на обледенелые скалы. И когда, казалось, ураган достиг своей высшей силы, на горизонте появилась полузатопленная шлюпка. То пропадая среди волн, то снова взметываясь на вершину девятого вала, она неслась вперед, прямо на встающие из воды утесы. В шлюпке были люди. Они сидели по пояс в воде и ждали чуда. Больше им не на что было надеяться — разбушевавшаяся стихия давно разбила мотор, переломала и унесла все весла, измотала и измучила людей. Их было четверо. Все, что осталось от экипажа рыболовного траулера, погибшего в те дни в Баренцевом море. Восемь дней ураганный ветер гнал шлюпку неведомо куда, пока наконец впереди не показались скалы. — Земля! — хрипло выкрикнул боцман Иван Никифорович Журавлев. Обросшее, изможденное лицо его с воспаленными глазами оживилось. Он нагнулся к капитану траулера Захару Семеновичу Штыкову и приподнял его голову. — Захар! Земля показалась! Но капитан молчал. Вторые сутки он находился в забытьи, лишь время от времени бредил и просил воды. По-разному восприняли это известие двое других моряков. Матрос Степан Шкатов, худощавый парень лет тридцати, с жесткими, колючими глазами и тяжелым, выступающим вперед подбородком, долго всматривался в далекий берег, туда, где из воды поднимались белые шапки гор. — Это Скалистый, — угрюмо сказал он и тревожно посмотрел на боцмана. Тот кивнул и отвернулся. — Скалистый. Оба они хорошо знали, что северный склон полуострова Скалистого круто обрывался в море; оба хорошо представляли себе, что ждет их беспомощную шлюпку, когда волны бросят ее на скалы. Четвертый моряк — молодой механик Леон Чикваидзе шумно радовался открывшейся земле. Он сорвал с головы кожаную шапку с «крабом» и, размахивая ею, восторженно закричал «ура!». Ему казалось, что самое страшное теперь позади. Берег приближался быстро. Его заснеженные, угловатые вершины зловеще нависли над белой пеной кипевшего прибоя. Люди в шлюпке притихли, с тревогой смотря на гранитную стену, встающую перед ними из воды. Метрах в десяти от берега то появлялся, то снова скрывался под водой острый риф. — Капитана спасать в первую очередь! — натужно закричал боцман. — Или выберемся вместе, или… Волна бросила шлюпку прямо на риф. Тяжелый удар расколол ее надвое и шлюпка тут же затонула. Люди беспомощно забарахтались в нахлынувшей волне, которая неудержимо потащила их на отвесный утес. Но, чуть не дойдя до берега, волна растеряла свою силу, опала и откатилась назад, бросив людей у подножия скалы. А вдали море снова вздувалось пухлым горбом. С глухим ревом он стремительно катился к берегу, на глазах вырастая в водяную гору. Боцман торопливо поднялся, подхватил на руки капитана и тяжело зашагал вдоль гранитной стены. Он увидел невдалеке глубокую узкую расселину. Это была неширокая ложбина, и вела она в глубь полуострова. Вслед за ним побежали Шкатов и Чикваидзе. Волна все же догнала моряков, сбила с ног и закрутила в мощном потоке. Далеко протащив по ложбине, она бросила их, избитых и измученных, на крупную гальку и, теряя на камнях пену, скатилась обратно в море. Моряки выбрались на сухую площадку и свалились на промерзшую землю, не чувствуя ни ее холода, ни ее ледяной жесткости. Хриплое, судорожное дыхание разрывало им грудь, глаза застилал белесый туман. Неласковая была эта каменистая земля — морозная, безлюдная. Но все же это была земля, она давала им сейчас отдых, она вселяла надежду на спасение, сулила жизнь. Первым очнулся Шкатов. Крупная дрожь сотрясала его. Он с трудом оторвался от земли, поднялся на ноги и, пытаясь согреться, стал подпрыгивать и колотить себя руками. Ледяная корка, которой успела покрыться одежда, с хрустом посыпалась на камни. Потом он принялся тормошить товарищей. — Ребята! Хватит валяться, замерзнете так, слышите? Вставайте!