А в институте меня поджидал непредвиденный, а от того более досадный конфуз. Нет, сначала-то, когда я передал партитуру «Оперы» Столярову, тот офигел только от одного названия песни. Я не стал ставить в заголовке «№ 2», так как мог последовать вполне резонный вопрос, и где же тогда Опера № 1? А оно мне таки надо такой совсем нескромный вопрос? Тем более что я и музыку к первой опере помню слабо, а слов не помню совсем? Но и так от увиденных в партитуре нот у педагога брови чуть ли не в кучку на лбу собрались, да и глазки подозрительно округлились. И меня тут же отправили в малый зал на распевку и разогрев, а спустя полчаса прибыли и мои педагоги в полном составе. Сначала они зачем-то обсуждали партитуру, недоверчиво качая головами и что-то друг другу показывая, доказывая и объясняя на пальцах, потом принялись за меня. Пришлось признаваться, что музыку и слова начал писать ещё полгода назад, а в надежде на будущий голос сочинил вокализ, но закончил буквально вот вчера. И ведь ни грамма не соврал, всё так и было! Полгода потихоньку писал, ожидая, когда мой голос себя проявит. Очень уж мне хотелось попробовать эту вещь. Помню, как впервые услышал эту песню и офигел, не сразу поверив, что это Витас сам поёт в живую, а не звучит его фонограмма в компьютерной обработке. Наконец меня усадили за рояль, и для начала я просто отыграл музыку. А затем начался мой вокал, и пока я играл и пел всё было нормально, Столяров в такт музыке кивал головой, Вилинский, как замер прикрыв глаза при первых звуках, так и сидел неподвижно и чутко вслушиваясь в мелодию. Юлия Александровна внимательно наблюдала за моим лицом, а Мария Михайловна следила за моими руками. Такое пристальное внимание раньше меня бы смутило, но теперь-то я уже как-то пообтесался и в институте, и ансамбле, так что особо не нервничал, и вот наступила кульминация: – Давние боли идут чередой. Пусть собираются все. – откинув голову и напрягая связки я начал свой вокализ: – У-У-А-А-А…. Мой фальцет звучал ровно и звонко, точно попадая в тональность, никакого затруднения я не испытывал. Наоборот, меня просто распирала внутренняя энергия идущая, казалось, прямо из глубины души, а мелодия вокализа, казалось, зарождалась вообще не в голове, а где-то за её пределами. Наконец вокализ окончился, и я приготовился играть дальше, но меня неожиданно привлёк посторонний звук, показавшийся мне всхлипом. Неужто моих преподавателей так растрогала моя песня? Я взглянул на Базилевич и замер поражённый. Она хохотала! Молча, без звука, но хохотала! Я перевёл взгляд на Юлию Александровну, мой преподаватель по вокалу опустила своё лицо и закрыла его ладонями, спрятав от моего взгляда, но её плечи также содрогались от еле сдерживаемого смеха. Ничего не понимая, я убрал руки с клавиш и развернулся к Столярову. Видимо мой ошарашенный взгляд окончательно добил моих преподов, и они уже не таясь расхохотались во весь голос. Я впервые увидел и услышал, как степенные и порой жёсткие со студентами люди в прямом смысле этого слова в полный голос ржут как лошади. Сказать, что я был шокирован, это значит не передать и сотой доли моего возмущения, ошеломления, обиды и разочарования. Я вскочил со стула и хотел выбежать вон из зала, но Юлия Александровна успела меня перехватить и крепко к себе прижать. Удерживая меня и всё ещё продолжая смеяться, женщина начала меня гладить по голове и плечам, словно успокаивая. И наконец успокоившись сама, она пригладила мне растрепавшуюся причёску и крепко удерживая в руках слегка меня отстранила и оглядела как какую-то неведомую зверушку. – Вот мы и подошли к тому, к чему стремились два года. Ты, Миша, молодец, у меня было мало таких же как ты, целеустремлённых студентов. Я горжусь, что я твой педагог, а ты мой ученик. Но ты меня прости за то, что я тебе сейчас скажу, может это тебя ранит, но сказать это я тебе обязана. Если как певец ты сегодня только чуть приоткрыл дверь в мир большой музыки, то как композитор ты до неё ещё даже не дошёл. И дело вовсе не в том, что всё что ты пишешь, это эстрада. В конце концов это тоже музыка, пусть не такая возвышенная как классика, но тоже востребованная. Но настоящим музыкантом ты станешь только тогда, когда напишешь действительно стоящую вещь достойную исполнения симфоническим оркестром. А пока… – Юлия Александровна вновь всхлипнула от приступа смеха, ты написал великолепную пародию! Такого блестящего бурлеска я давно не слышала. Откуда ты вообще взял эту идею? Мы так и не смогли понять из какой оперы эта тема. Слова совершено мне незнакомы, неужели ты и правда написал это сам? Великолепно! – Пародию? Да что Вы вообще понимаете в современной музыке? Консерваторы! – но мой возмущённый возглас был проигнорирован хохочущими педагогами. Да уж, хорошо, что ваш земляк родится только через полвека. Знали бы вы, что у Витаса помимо многочисленных поклонников в бывшем Союзе, даже в Китае больше миллиона фанатов. Они ему в Шанхае памятник при жизни поставили. Но этого я, конечно, уже не озвучил, только пыхтел негодующе. И пытался понять, чего смешного нашли педагоги в моей музыке и над чем они смеются. То, что они не надсмехаются надо мной, я уже понял, но над чем тогда? И при чём тут «пародия» и «бурлеск»? Немного на эту тему пролил свет Николай Николаевич. – Юлия Александровна, это, наверное, моё упущение, обычно сольфеджио мои студенты начинают усиленно изучать с третьего курса, Мы же привыкли считать, что первичные музыкальные знания студенты уже получили в школе или техникуме. Но это же Миша! Фактически не имея музыкального образования он вечно бежит впереди паровоза, а я об этом забываю. – Но мне сей опус как первая попытка написать что-то серьёзное понравился. Правда я не стал бы называть его столь претенциозно, всё-таки это скорее «вариация на тему», но никак не «Опера». – Вилинский смешливо фыркнул и обратился ко мне: – Ну что, Миша, ты готов заниматься музыкой «не по-детски», как ты любишь выражаться, а по-настоящему? Тогда будь готов в ближайшие четыре года посвятить себя музыке целиком и без остатка. – Вот-вот! – Григорий Арнольдович не преминул вставить «свои пять копеек» и забить последний гвоздь «в крышку гроба» моих каникул. Надо на лето разработать для Миши усиленную программу подготовки, что б меньше болтался на улице, а больше уделял внимания музыке. И, Николай Николаевич, проведите с Мишей «ликбез» по музыкальной части. Это позор! Студент можно сказать уже третьего курса плавает в определениях и не может правильно идентифицировать музыкальное произведение. А вам, милые дамы, тоже надо обратить на Мишу более пристальное внимание. Мария Михайловна, Вам не кажется, что Ваш подопечный слишком горбится за роялем и слишком высоко поднимает кисти над клавиатурой при игре? Как-то это выглядит не слишком эстетично, поработайте над мальчиком, хотя к его игре у меня претензий нет. Но тут Вам самой решать, увеличивать время занятий, или всё оставить на прежнем уровне. А Вам Юлия Александровна большое спасибо и примите моё искреннее восхищение. Вы опять блестяще показали, что Ваша методика подготовки вокалистов заслуживает самого пристального внимания, изучения и распространения. Пора покончить с кустарщиной в обучении! Но с мальчиком теперь надо заниматься и заниматься! В Ваши руки попал талант, постарайтесь его развить, как это только Вы и умеете! Пипец! Это называется «сходил за хлебушком». Написал, нафиг, «Шедевр»! Дома за него по шее получил, в институте каникул лишили, да ещё и нагрузки увеличили. Эх! Жизнь моя жестянка…. * * * Перед расставанием Николай Николаевич предупредил меня, что Одесская областная организация союза композиторов Украины, председателем которой он является, «поставила вопрос» перед партийным руководством области «Об упорядочивании музыкальных мероприятий самодеятельных коллективов Одессы и Одесской области». Долго же наше с Менделем «послание» добиралось до адресата, но добралось в такие дали и выси, что мы об этом даже и думать не могли! Вот теперь иду домой и гадаю, во что это выльется. Думаю, что для нас хуже уже не станет. «Поющую Одессу» у нас хотят отжать самым наглым рейдерским захватом. Меня уволили как малолетку, так как я стоял на ставке матроса и как тут возразишь? Всё по закону, хотя принимали меня в ансамбль как пианиста-аккордеониста, и мама давала на это своё разрешение. Тоже всё по закону. Но «закон что дышло, куда повернул туда и вышло». Теперь выкручивают руки Фляйшману, но не на того нарвались, господа-товарищи. Менделя проще самого убить, чем заставить его убить своё детище. Основное требование выдвинутое Фляйшману, это принять ещё одну вокалистку и одного вокалиста, и трёх музыкантов. Одну музыкальную ставку (меня) уже «освободили». Теперь копают под Сергея и Толика. Да уж…. Походили номенклатурные папы-мамы зимой на танцы и решили, что их детки ничем не хуже, а может даже лучше, чем эта «вертихвостка» Волгина, или косноязычный Хачик. Да и родные детки, играющие и поющие в таком «престижном» ансамбле, это ж такая услада для родительского сердца! Но вот худрук чего-то кобенится, какую-то ерунду про музыкальные способности несёт. Как это у моего ребёнка нет голоса и слуха? Да её все хвалят! Ну и что, что она не училась в консерватории? Она и так способная! И чего ему надо? С ним уже и по-хорошему говорили, и на неприятности намекали. Нет, упёрся рогом и ни в какую, ну да ничего, и не таких ломали и через колено гнули. Никуда не денется, сейчас фининспекторы закончат проверку, и как пить дать, загремит Фляйшман на нары, раз по-хорошему не понимает! А там и другого художественного руководителя назначат, более понятливого и сговорчивого. Глава 13. Наш ответ Чемберлену Наиболее грозное оружие – это слово, которое разрушает жизнь, не оставляя следов крови, и её раны никогда не зарубцовываются. Пауло Коэльо Весна двадцать восьмого года для меня неожиданно выдалась напряжённой и связано это было не только с нервной суетой, вызванной окончанием второго курса института и последующими экзаменами, хотя и этого тоже хватило с избытком, и даже не с теми проблемами что возникли вокруг «Поющей Одессы». Попытка «переподчинить» ансамбль и сменить его руководство при более тщательном рассмотрении выглядела настолько по-дилетантски непродуманно и глупо, что кроме усмешки у меня не вызывала ничего. Не, ребята, такие «детские» наезды отбиваются на раз. Ваших хотелок маловато будет, теперь у нас «всё по-взрослому», и документально оформлено. Тщательнее готовиться надо товарищи, далеко вам ещё до рейдеров девяностых. Намного серьёзнее и опаснее та нездоровая обстановка, что сейчас складывается вокруг песенного жанра вообще. И касается это не только нашего ансамбля. До попадания в это время я как-то особо не задумывался над тем, что и как пели наши деды и бабки. Из детских воспоминаний у меня остались только «Ой мороз, мороз», «Во поле рябина стояла», да «Ехал на ярмарку ухарь купец» и может быть ещё с десяток подобных песен. Ну что могли петь наши предки? Ни магнитофонов, ни компакт-дисков в это время ещё нет, патефоны и граммофоны дороги и от того большая редкость, так откуда могли взяться новые песни у народа? Что пели по деревням ещё их деды-прадеды, то и внуки петь продолжают. Однако оказалось, что я заблуждался и глубину своего заблуждения понял только попав в это время. Я не могу сравнивать с другими городами, так как кроме Одессы я пока больше нигде не бывал, но если и в других городах поют хотя бы в половину от того, сколько поют в моём городе, то сейчас бывшая российская империя должна напоминать одну большую сценическую площадку. В Одессе поют все и везде. У каждого, даже самого небольшого учреждения, есть свой музыкальный коллектив или хотя бы хор. Чем крупнее предприятие, тем многочисленнее и профессиональнее ансамбль. Нам просто повезло, что за четыре года существования конторы у неё так и не дошли руки чтоб электрифицировать свой клуб, а среди тех немногочисленных музыкальных любителей-энтузиастов, что до нас играли в клубе так и не нашлось желающих вкладывать свои кровные рубли в «зимнее обслуживание» этого светоча культуры. Что вполне устраивало и завклуба, и его зама по хозяйственной части. Ни забот, ни тревог, а вроде как бы и при деле, и при зарплате. Появление нашего ансамбля забот прибавило существенно, но кажется наше клубное начальство, принявшее нас по началу настороженно и с опаской, теперь вполне довольно и к нам относится с полным одобрением. Косвенно имея от нас свои сладкие плюшки и маленькие жизненные радости. Сам слышал, как наша уборщица, Глафира Тимофеевна, женщина ещё не старая, но жизнь повидавшая, убирая с утра кабинет завклуба и гремя пустыми бутылками в сердцах бурчала: – Ну куда ж это годиться-то, а? Ведь Василий Иванович такой мушщина серьёзный и рассудительный был, а нынче кобелюет, стервь, как парнишка молоденький до сладкого впервой добравшийся! Вот как пить дать допрыгается с бабами-то, Катерина прознает, так она ему покажет и девок, и водку… Тьфу ты, бестолочь старая, седина ему в голову, а бес в ребро! Все они, мужики, одним миром мазаны, кобели проклятущие! «Поющая Одесса» не единственный ансамбль в городе что летом играет для публики. Практически все скверы, парки и пляжи «оккупированы» такими же энтузиастами. Но если мы играем для «галочки в отчёте», а по существу, используем летнюю площадку для репетиций новых песен и не имеем с этих выступлений ни копейки кроме официальной зарплаты, так как билетами на «казённую» танцевальную площадку тоже заведует местком, то в остальных местах отдыха песни и танцы в основном оплачиваются в карман музыкантов. В сквериках и парках играют и поют не только самодеятельные коллективы от предприятий, в Одессе очень много бродячих музыкантов. Практически на всех рынках, у вокзала, в порту, в поездах и даже в трамваях есть свои певцы. Чаще всего это один певец или группка из двух человек, певец и аккомпаниатор. Реже из двух музыкантов и одного певца или певицы. Аккомпанементом обычно служит гармошка или балалайка, однажды на Привозе видел скрипача. Но такие «продвинутые» музыканты, обычно играют в пивных или кафешках. В ресторанах и трактирах свои постоянные артисты, по поездам и трамваям за копеечку малую промышляют инвалиды и беспризорники со своими куплетами и «жалейками». По санаториям и домам отдыха, не имеющим своих постоянных артистов, гастролируют настоящие «музыкальные бригады» из пяти-семи музыкантов. Репертуар, конечно, оставляет «желать лучшего», на мой изощрённый вкус в своём большинстве это и песнями-то назвать трудно. Ни мелодии нормальной, ни стихотворной формы, ни интересного сюжета у таких песен обычно нет. Редко можно услышать что-то действительно на мой взгляд стоящее, зачастую это просто пересказ в музыкальной форме, точнее «перепев» каких-то животрепещущих слухов или новостей, вычитанных в газетах. Вот уж воистину, «утром в газете – вечером в куплете». Но народ слушает, копеечки свои не жалеет и даже платит за листочек со словами песни. Впервые увидев, как какая-то, по виду сельская молодуха покупает такую «песню» я просто офигел. Вот вам и «компакт-диск»! На мой недоумённый вопрос к Менделю по поводу такой «коммерции», тот только хмыкнул насмешливо и огорошил меня тем, что как оказывается и он тоже продаёт наши песни своим знакомым музыкантам. – А ты Миша разве не знаешь, что кассирша на танцах тоже торгует нашими песнями? Местком на этом неплохо зарабатывает, у них пишущая машинка есть, так они по сотне списков с песен через копирки печатают и через кассиршу на танцах продают. Одна новая песня сорок копеек стоит! Двадцать месткому, двадцать нам! А знакомым музыкантам я твои новые песни с нотами по десять рублей продаю, влёт уходят! Всё равно и слова переймут и музыку перепишут, так что не убережёмся, как ни скрывайся, да и как тут скроешься, всё же на виду! Но ты не беспокойся, у нас полный «учёт и контроль», Танечка всю бухгалтерию исправно ведёт. Мы же не «хухры-мухры», как ты говоришь, а солидная фирма ЗАО «Поющая Одесса», и Мендель довольно щерится. Ну, да! Как только в конце марта на Менделя пошли первые «наезды» по поводу нашего ансамбля, так он сразу же и пришёл ко мне. Ансамбль-то наше общее дело, мы с ним всё-таки «компаньоны». Вот и выдал я ему «схему вывода предприятия из-под нежелательного контроля», апробированную ещё «в моё» время. Фляйшман только крякнул от изумления, услышав про такой «изящный финт ушами», ещё не известный в этом времени, а может и известный, да я о таком не слышал. Так и появилось наше «ЗАО», для регистрации которого Менделю пришлось смотаться в Харьков, благо у него там и знакомцы среди «крючкотворов» есть и, чтоб «не наследить» и раньше времени не возбудить в Одессе кого не надо. А нашими соучредителями стали все музыканты ансамбля и моя мама, как мой «представитель». Всё-таки я ещё несовершеннолетний для таких договоров. То, что наше Закрытое Акционерное Общество, зарегистрировано в столичном Харькове, тоже нам в плюс. Там же и объявление в пяти местных малотиражных газетах о создании «ЗАО» «Поющая Одесса» появилось. Так что у нас теперь всё по закону, у Менделя и печать есть, а в Харьковском отделении Государственного Банка открыт наш счёт, на который оказывается даже деньги перечисляются. А я-то думал, что мы совсем бесплатно работаем, вот тебе и «галочка в отчёте»! Не тот человек Мендель, что б только ради «галочки» работать. Чужого не возьмёт, но и своего не упустит, повезло мне с худруком! А наши песни действительно «идут в народ» по самому высокому тарифу. Бродячие музыканты, исполняя наши песни обязательно подчёркивают, что их поёт «сама Одесса» и запрашивают по сорок копеек за листочек с песней. И ведь покупают! Ну так и песни наши разительно отличаются от других и выделяются в лучшую сторону. Это же не какие-то однодневные переделки из газетных статей, наши песни на века! Ну, по крайней мере я так мечтаю…. Да и отношение к песням сейчас совсем иное, более доверчивое что ли, чем «в моём» времени. Каждую нашу песню народ воспринимает как правдивый рассказ о ком-то или о чём-то, и обязательно примеряет на себя или на своих знакомых. И если находят сходство, то и радуются, и негодуют по-настоящему, сопереживая исполнителю или исполнительнице. Далеко за примерами ходить не надо, сам тому был свидетелем. В тот день мы с мамой ходили на Привоз. Хоть и редко, но иногда мы выбираемся за покупками вместе. Моё внимание привлёк стоящий у входа на рынок молодой парень-зазывала с гармонью через плечо. – Граждане и гражданочки! Мимо не проходим, а подходим ближе, не стесняемся! Сейчас моя сестрица исполнит новую песню «Одессы», в которой девушка жалуется на свою горькую судьбу и подругу-разлучницу. После исполнения все желающие смогут поблагодарить сестрицу копеечкой, сколь не жалко, а у меня купить список песни всего за сорок копеек. Сам писал, без ошибок и разборчиво, у меня шесть классов образования, так что не пожалеете! – Да врёшь ты шельмец, откель у тебя шесть классов? Небось два всего и закончил-то, так что не дорого ли заламываешь за свои каракули? Да и стоит ли песня таких деньжищ-то? – Так ты сначала послушай песню, а потом уж и хай её, если не понравится! Барышни, не проходите мимо, послушайте песенку, может она про вас или ваших подружек! Мне стало интересно, и я тоже остановился. Как-то ещё не приходилось слышать своих песен в чужом исполнении. Моя мама неодобрительно на меня покосилась, но тоже остановилась рядом. Минут через пять непрестанных уговоров и зазываний вокруг парня собралась небольшая толпа заинтересованных зевак в полтора-два десятка человек. Видимо решив, что этого достаточно, музыкант снял с плеча инструмент и растянул меха пробежавшись по кнопкам. А затем заиграл, и девушка запела. Над площадью полилось: Дурманом сладким веяло, когда цвели сады, Когда однажды вечером в любви признался ты.[16] Музыкант, конечно, немного фальшивил, но у меня уважение своей игрой вызвал. Эту песню мы сыграли только вчера и впервые. Значит он или был на танцах, или стоял за забором и слушал. Со слухом у него как я понял всё было в порядке. Наверное, всю ночь репетировал, небольшие ошибки в игре хоть и были, но песню сильно не портили, тем более что и певица слова не перевирала. Теперь-то я знаю отчего, скорее всего купила список с песни у кассирши, и тоже всю ночь переписывала, а заодно и репетировала. Но мне исполнение понравилось, никакого музыкального образования у них скорее всего не было, это и по игре, и по пению слышно. Но старались они от души, тем более что и голос у девушки был красивым, и пела она задушевно, с небольшим надрывом, словно жалуясь на свою судьбу, но не переигрывая с жалостью. Даже я заслушался. Что уж говорить об окружающих? К концу пения женщины, слушавшие песню, дружно начали хлюпать носами и вытирать платками глаза, а пара молодух откровенно рыдали. Даже мужчины, стоявшие в кругу, смущённо потупились, видимо подобная жизненная коллизия была не редкостью. Девушка достала из футляра гармони медную кружку и пошла по кругу протянув кружку к зрителям. Зазвеневшая мелочь говорила о том, что талант исполнительницы зрители оценили по достоинству. – Убила бы! – мама возмущённо фыркнула и вытерев платочком глаза опустила в кружку с медяками два полтинника, заслужив от молоденькой певицы благодарный взгляд. – Кого? – я с удивлением взглянул на маму. – Ту курву, что Танечке дорогу перешла! – Мама! – моему изумлению не было предела. – Так никто Тане дорогу не переходил, это же просто песня! – Просто песня? Много ты знаешь! – Конечно знаю, это ж я песню написал, ты же её слышала! – Ой, да шо ты там написал? Да шо ты вообще можешь понимать за женское? Иди уже отсюда, писальщик! Вон, лучше парню помоги с музыкой, а то сестрица так душевно поёт, а он, зараза, всё пение своей фальшью портит. Одни страдания через вас! Вот и пойми этих женщин… И над всей этой музыкальной идиллией нависли чёрные тучи. Причём не только в Одессе или в Украине. Судя по тем публикациям, что я читаю в газетах, в Советском Союзе нелёгкие времена наступили для всего музыкального сообщества, но в первую очередь это коснулось песенного жанра. * * *