– Да, сейчас, дед. – Там, за беседкой, летний душ, – сказал профессор Астров Грише. – Ты пойди ополоснись. Вода в баке прогрелась, лучше не придумаешь! Полотенца чистые на полке, а шлёпанцы можешь вон те надеть. Иди, иди! А я сейчас… Они говорили, двигались, действовали, как будто не было ничего более естественного и правильного, чем отправлять незнакомого молодого человека в душ, потчевать обедом, выдавать ему из запасов чистую футболку!.. Гриша как ни в чём не бывало отправился в «летний душ», старикан куда-то делся, а Граня внесла тяжеленный поднос, уставленный тарелками и стаканами. Под мышкой у неё был какой-то ком. Она поставила поднос на стол и запулила в Марусю комом: – На, отнеси ему. Она совершенно чистая. Маруся поймала футболку и, оглядываясь на террасу, где Агриппина, напевая, расставляла на столе тарелки и раскладывала приборы, пошла в глубину участка. Сосны здесь стояли просторно, широко, в зарослях бузины возилась и попискивала какая-то птица, и висел между деревьями полосатый гамак. «Летний душ» оказался далеко, у самого забора. До Маруси доносились шум льющейся воды и Гришино блаженное фырканье. – Гриш! Гриша!.. Никакого ответа, фырканье и хрюканье. – Гриш, я тебе футболку принесла!.. Хрюканье и шум воды прекратились, отдёрнулась занавеска со слонами и жирафами, и перед Марусиным взором предстал Гриша, совершенно голый. Несколько мгновений они молча глядели друг на друга, а потом разом завопили: – Ты что?! Закрой занавеску!.. Я тебе футболку!.. Вон там положи!.. Я не нарочно!.. Занавеска была судорожно задёрнута, слоны и жирафы закрыли голого Гришу, Маруся перекинула футболку через перекладину и только тут захохотала. – Ну, ты даёшь, – говорил из-за занавески Гриша. – Я тут моюсь, ты что, не знаешь, что люди моются… без штанов?! – Без галстука, – поправила Маруся, давясь от смеха. – Ещё смеётся надо мной! – Я не над тобой, я просто так! – Знаю я как!.. Он выскочил из-за слонов и мгновенно намотал ей на голову мокрое полотенце. – Так-то лучше. Маруся сдёрнула полотенце, собираясь страшно отомстить, но он оказался очень близко и сразу схватил её за плечи. Маруся попыталась вырваться, не смогла и уставилась на него – слишком близко. Так близко в последний раз они были, когда купались в речке Северке, а с той поры никогда. Да и надобности никакой не было так… приближаться друг к другу!.. Его ладони оказались прохладными, на незагорелой коже капельки воды, и волосы мокрые. Без очков он делался слеп и теперь смотрел на неё каким-то странным, как будто несфокусированным взглядом. Он был худой, как подросток, рёбра, локти, ключицы острые и угловатые, джинсы съехали на бёдра. Маруся быстро и коротко вздохнула. Гриша продолжал молча смотреть на неё. – Ты что? – шёпотом спросила она, хотя прекрасно понимала – что. – Отпусти меня. Он не пошевелился. Маруся взяла его за руки, подержала их ладонями вверх и оттолкнула. Он шагнул назад. – Что ты делаешь? – А ты что делаешь?.. Всё изменилось, подумала Маруся с внезапным ужасом, что-то теперь будет?.. Не глядя на неё, Гриша нацепил очки, потом стал надевать майку, уронил очки, они клацнули по деревянному настилу. Он нагнулся и поднял их. Маруся собралась было взять его за плечо и ещё пять минут назад обязательно взяла бы, но сию минуту, сейчас, это оказалось совершенно невозможно, нельзя. И оттого, что это было нельзя, Марусе очень захотелось к нему прикоснуться. Никогда раньше ей не хотелось его касаться!.. – Пошли, – бесцветным голосом сказал Гриша, и Маруся поплелась за ним. – А-а, – закричали с террасы, когда они приблизились, оба тихие и как будто пришибленные. – Наконец-то!.. Щи стынут! Водка греется! За стол, за стол! На обед подавали щавелевые щи, в огненной гуще которых проглядывала половинка сваренного вкрутую яйца и хороший кусок отварного мяса, к щам полагались ледяная сметана и щедрые ломти свежего чёрного хлеба, затем жаркое и, разумеется, водка в запотевшем графинчике, про которую профессор Астров сказал, что по такой жаре нехорошо, конечно, да что ж делать, коли надобно выпить за починку проклятого насоса!.. Водку разливали в крохотные замороженные стопочки. Когда Маруся от водки отказалась, уговаривать и стыдить её не стали, а налили ей квасу в хрустальный стакан, брызгающий синими отблесками на скатерть. Старик-профессор, переодевшийся в широкие полотняные брюки и вольную рубаху, шумно ухаживал за гостьей, хвалил Гришу – за помощь, а внучку – за обед. – С её талантами, – говорил он, отставляя тарелку, – первоклассным поваром можно стать, наилучшим кулинаром, а она, здрасте-пожалуйста, на журналистику поступила! Ещё по одной, под горячее? Ну, как хотите, а я выпью. Вот это, знаете, что за блюдо такое? – пристал он к Марусе, когда Агриппина сняла крышку с жаркого. – Э, милая, такое приготовить – это вам не статейку дать про представление на тиятре! – Он так и сказал «на тиятре». – Это уметь надо. – Дед, что ты к ним привязался?! – Это блюдо называется полоток, – продолжал профессор, не обращая на неё внимания. – Половинка птицы – впрочем, можно и целую взять – освобождается от костей, заметьте, от всех! Распластывается, отбивается, маринуется, а затем запекается в горшке в русской печи. Так я говорю, Граня? – Всё так, деда, – отвечала внучка, смеясь глазами, – только я тут ни при чём, дело именно в печи и в горшке. В плите это не приготовишь. – А у вас что, печь в доме? – Ну как же, молодой человек! Обязательно и непременно. Нет, отопление у нас тоже действует, и прочие достижения цивилизации наличествуют, но без печи куда же годится?.. И приготовить как следует, и погреться, когда мороз, а у нас хоть неделю в году, а морозы бывают крепкие. Да и потом!.. Зимой самовар как поставить? На улице не наставишься, теплоотдача у него чудовищная, а возле печки – пожалуйста! У нас она старинная, правильная, отдельный дымоход для самоварной трубы присутствует, всё как надо. Это вам не журналистика!.. Никто не спрашивал, зачем они приехали, откуда взялись, словно всё было ясно и понятно – приехали из Москвы, сообща починили «проклятый насос», пообедали на славу, так прекрасно!.. После обеда профессор пересел в плетёное кресло, Агриппина ловко и привычно подставила ему под ноги деревянную скамеечку и объявила, что чай сразу после обеда – варварство, и вообще, пирог ещё «не настоялся». – В шесть часов будем пить, – заключила она. – Нам, наверное, ехать пора, – пробормотала Маруся. – Как ехать? Куда ехать? Зачем ехать? – сделал страшные глаза профессор. – Как хотите, а без чаю вас не выпустим. Гриша подсел к нему как ни в чём не бывало, и старик стал расспрашивать его о диссертации, которую тот защитил года два назад, как будто так и нужно, как будто Гриша тоже один из его любимых учеников. Агриппина убирала со стола, и растерянная Маруся взялась ей помогать. Впрочем, особенно никакой помощи не требовалось – у профессорской внучки всё горело в руках, и везде был идеальный порядок. На кухне – довольно тесной и тёмной, такие всегда бывают в старых домах, – никакого разгрома, никаких следов приготовления обеда из нескольких блюд, всё прибрано, чисто, пахнет пирогом и кофе. – А ты как думаешь? – весело заметила Агриппина, когда Маруся стала оглядываться по сторонам. – У наших не забалуешь!.. Дед, знаешь, строгий! Ты думаешь, он свойский – про жаркое рассуждает, водочку опрокидывает. Не-ет, он кремень, скала!.. А с бабушкой вообще лучше не связываться. Вон, укатила в Карловы Вары, а я тут – бейся по хозяйству!.. – Непохоже, что ты бьёшься, – сказала Маруся с улыбкой. Агриппина распахнула дверцу посудомоечной машины и стала по одной составлять в неё тарелки. – Они считают, что человек должен всё уметь сам. Бабушка это называет – ручками работать. Ещё она говорит, что женщина должна и глину месить, и шелка носить, иначе она не женщина, а трутень. Я у нас на курсе как-то сказала, что умею печку топить, так на меня потом смотрели все как на прокажённую, представляешь?.. – Представляю, – откликнулась Маруся. Она ополаскивала под краном большую расписную супницу. – Сейчас самое первое дело, – продолжала Агриппина, – ничего не уметь. Это очень модно. Вот если ты ничего не умеешь, значит, ты правильный человек!.. Считается, что за тебя всё должна уметь прислуга, что ли!.. Не знаю, – она пожала совершенными плечами, – бабушка всю жизнь с домработницами прожила, а всё умеет. Даже шапки шить! Она мне прошлой зимой просто чудную шапочку сварганила!.. Купила норку, голубую, красивую, и за один вечер изобразила шапку, знаешь, такую кругленькую, как в пятидесятых у Одри Хёпберн. Ты в курсе, кто такая Одри Хёпберн? – Конечно, в курсе, – возмутилась Маруся, которую Гриша то и дело таскал в Кинотеатр повторного фильма в высотку на Котельнической. – Вот и молодец, – похвалила Агриппина, оглядываясь, что бы ещё сунуть в посудомоечную машину. …Если бы я была такой, как она, расстраивалась Маруся, деловой, хваткой, хозяйственной и при этом прелестной, папа был бы всегда доволен. Он же вечно недоволен, я его раздражаю. Ещё бы!.. Я медлительная, неловкая, фаршированный перец у меня то и дело пригорает. И ещё я копуша, собираюсь долго и часто опаздываю, в облаках витаю. Как же мне стать совершенством во всех отношениях, как эта самая профессорская внучка?.. Никак. Никак не стать. Когда они с совершенством вернулись на террасу, профессор Астров рассказывал Грише о Басалаеве, и Маруся навострила уши. Гришка молодец, она-то уж было решила, что он давно позабыл, зачем они приехали на улицу Большую Коммунистическую, разве только затем, чтобы насос чинить! Профессор был сдержаннее внучки, о том, что Басалаев «дрянь-человек», не упоминал, но всё равно выходило: Юрий Фёдорович – личность странная и неприятная. Зато академик Воскресенский – редкий умница и настоящий учёный. – Альпинист, – словно стремясь добавить к нарисованной картине ярких красок, хвастливо говорил профессор про Воскресенского. – Лыжник неплохой!.. Это мы с Коганом его приохотили, доложу вам без ложной скромности. Мы в молодости отчаянные альпинисты были, и Мишку стали с собой брать, как только он в аспирантуру поступил. С тех пор и ходит в горы. Из всех нас, конечно, с Коганом никто не сравнится, но Миша мог бы и посоревноваться. – Это тот самый Коган? – спрашивал Гриша. – Автор «Теории ламинарно-турбулентного перехода»? – Ну, какой же ещё, Григорий? Он и есть!.. Марусе очень хотелось расспросить старика про «викторианский роман» и страдалицу Марго, которую уфолог Басалаев почти уморил, но она не знала, как подступиться. – А они с Басалаевым дружили? Я не пойму что-то.