Досадно стало старому дьяволу, что не поссорились в дележе братья, а разошлись по любови. И кликнул он трёх чертенят. – Вот видите, – говорит, – три брата живут: Семён-воин, Тарас-брюхан и Иван-дурак. Надо бы им всем перессориться, а они мирно живут: друг с дружкой хлеб-соль водят. Дурак мне все дела испортил. Подите вы втроём, возьмитесь за троих и смутите их так, чтобы они друг дружке глаза повыдрали. Можете ли это сделать? – Можем, – говорят. – Как же вы делать будете? – А так, – говорят, – сделаем: разорим их сперва, чтоб им жрать нечего было, а потом собьём в одну кучу, они и передерутся. – Ну, ладно, – говорит, – я вижу – вы дело знаете; ступайте и ко мне не ворочайтесь, пока всех троих не смутите, а то со всех троих шкуру спущу. Пошли чертенята все в болото, стали судить, как за дело браться; спорили, спорили, каждому хочется полегче работу выгадать, и порешили на том, что жеребий кинуть, какой кому достанется. А коли кто раньше других отделается, чтоб приходил другим подсоблять. Кинули жеребий чертенята и назначили срок, опять когда в болоте собраться, узнать, кто отделался и кому подсоблять идти. Пришёл срок, и собрались по уговору чертенята в болоте. Стали толковать, как у кого дела. Стал рассказывать первый чертёнок – от Семёна-воина. – Моё дело, – говорит, – ладится. Завтра, – говорит, – мой Семён домой к отцу придёт. Стали его товарищи спрашивать: – Как ты, – говорят, – сделал? – А я, – говорит, – первым делом храбрость такую на Семёна навёл, что он обещал своему царю весь свет завоевать, и сделал царь Семёна начальником, послал его воевать индейского царя. Сошлись воевать. А я в ту же ночь в Семёновом войске весь порох подмочил и пошёл к индейскому царю из соломы солдат наделал видимо-невидимо. Увидали Семёновы солдаты, что на них со всех сторон соломенные солдаты заходят, – заробели. Велел Семён-воин палить: пушки, ружья не выходят. Испугались Семёновы солдаты и побежали, как бараны. И побил их индейский царь. Осрамился Семён-воин, отняли у него вотчину и завтра казнить хотят. Только мне на день и дела осталось, из темницы его выпустить, чтобы он домой убежал. Завтра отделаюсь, так сказывайте, кому из двух помогать приходить? Стал и другой чертёнок, от Тараса, рассказывать про свои дела. – Мне, – говорит, – помогать не нужно. Моё дело тоже на лад пошло, больше недели не проживёт Тарас. Я, – говорит, – первым делом отрастил ему брюхо и навёл на него зависть. Такая у него зависть на чужое добро сделалась, что, что` ни увидит, всё ему купить хочется. Накупил он всего видимо-невидимо на все свои деньги и всё ещё покупает. Теперь уж стал на заёмные покупать. Уж много на шею набрал и запутался так, что не распутается. Через неделю сроки подойдут отдавать, а я из всего товара его навоз сделаю – не расплатится и придёт к отцу. Стали спрашивать и третьего чертёнка, от Ивана. – А твоё дело как? – Да что, – говорит, – моё дело не ладится. Наплевал я ему первым делом в кувшин с квасом, чтобы у него живот болел, и пошёл на его пашню, сбил землю, как камень, чтоб он не осилил. Думал я, что он не вспашет, а он, дурак, приехал с сохой, начал драть. Кряхтит от живота, а сам всё пашет. Изломал я ему одну соху – поехал дурак домой, переладил другую, подвои новые подвязал и опять принялся пахать. Залез я под землю, стал за сошники держать, не удержишь никак – налегает на соху, а сошники вострые: изрезал мне руки все. Почти всё допахал, одна только полоска осталась. Приходите, – говорит, – братцы, помогать, а то, как мы его одного не осилим, все наши труды пропадут. Если дурак останется да крестьянствовать будет, они нужды не увидят, он обоих братьев кормить будет. Пообещал чертёнок от Семёна-воина назавтра приходить помогать, и разошлись на том чертенята. III Вспахал Иван весь пар, только одна полоска осталась. Приехал допахивать. Болит у него живот, а пахать надо. Выхлестнул гужи, перевернул соху и поехал пахать. Только завернулся раз, поехал назад – ровно за корень зацепило что-то – волочёт. А это чертёнок ногами вокруг рассохи заплёл – держит. «Что за чудо! – думает Иван. – Корней тут не было, а корень». Запустил Иван руку в борозду, ощупал – мягкое. Ухватил что-то, вытащил. Чёрное, как корень, а на корне что-то шевелится. Глядь – чертёнок живой. – Ишь ты, – говорит, – пакость какая! Замахнулся Иван, хотел о приголовок пришибить его, да запищал чертёнок: – Не бей ты меня, – говорит, – а я тебе что хочешь сделаю. – Что ж ты мне сделаешь? – Скажи только, чего хочешь. Почесался Иван. – Брюхо, – говорит, – болит у меня – поправить можешь? – Могу, – говорит. – Ну, лечи. Нагнулся чертёнок в борозду, пошарил, пошарил когтями, выхватил корешок-тройчатку, подал Ивану. – Вот, – говорит, – кто ни проглотит один корешок, всякая боль пройдёт. Взял Иван, разорвал корешки, проглотил один. Сейчас живот прошёл. Запросился опять чертёнок. – Пусти, – говорит, – теперь меня, я в землю проскочу – больше ходить не буду. – Ну что ж, – говорит, – бог с тобой! И как только сказал Иван про бога – юркнул чертёнок под землю, как камень в воду, только дыра осталась. Засунул Иван два остальных корешка в шапку и стал допахивать. Запахал до конца полоску, перевернул соху и поехал домой. Отпряг, пришёл в избу, а старший брат, Семён-воин, сидит с женой – ужинают. Отняли у него вотчину, – насилу из тюрьмы ушёл и прибежал к отцу жить. Увидал Семён Ивана. – Я, – говорит, – к тебе жить приехал; корми нас с женой, пока место новое выйдет. – Ну что ж, – говорит, – живите. Только хотел Иван на лавку сесть – не понравился барыне дух от Ивана. Она и говорит мужу: – Не могу я, – говорит, – с вонючим мужиком вместе ужинать. Семён-воин и говорит: – Моя барыня говорит, от тебя дух не хорош – ты бы в сенях поел. – Ну что ж, – говорит. – Мне и так в ночное пора – кобылу кормить. Взял Иван хлеба, кафтан и поехал в ночное. IV Отделался в эту ночь чертёнок от Семёна-воина и пришёл по уговору Иванова чертёнка искать – ему помогать дурака донимать. Пришёл на пашню; поискал, поискал товарища – нет нигде, только дыру нашёл. «Ну, думает, видно с товарищем беда случилась, надо на его место становиться. Пашня допахана – надо будет дурака на покосе донимать». Пошёл чертёнок в луга, напустил на Иванов покос паводок; затянуло весь покос грязью. Вернулся на зорьке Иван из ночного, отбил косу, пошёл луга косить. Пришёл Иван, стал косить; махнёт раз, махнёт другой – затупится коса, не режет, точить надо. Бился, бился Иван. – Нет, – говорит, – пойду домой, отбой принесу да и хлеба ковригу. Хоть неделю пробьюсь, а не уйду, пока не выкошу. Услыхал чертёнок – задумался. – Калян, – говорит, – дурак этот, не проймёшь его. Надо на другие штуки подниматься. Пришёл Иван, отбил косу, стал косить. Залез чертёнок в траву, стал косу за пятку ловить, носком в землю тыкать. Трудно Ивану, однако выкосил покос – осталась одна делянка в болоте. Залез чертёнок в болото, думает себе: «Хоть лапы перережу, а не дам выкосить». Зашёл Иван в болото; трава – смотреть – не густая, а не проворотить косы. Рассердился Иван, начал во всю мочь махать; стал чертёнок подаваться – не поспевает отскакивать; видит – дело плохо, забился в куст. Размахнулся Иван, шаркнул по кусту, отхватил чертёнку половину хвоста. Докосил Иван покос, велел девке грести, а сам пошёл рожь косить. Вышел с крюком, а кургузый чертёнок уж там, перепутал рожь так, что на крюк нейдёт. Вернулся Иван, взял серп и принялся жать – выжал всю рожь. – Ну, теперь, – говорит, – надо за овёс браться. Услыхал кургузый чертёнок, думает: «На ржи не донял, так на овсе дойму, дай только утра дождаться». Прибежал чертёнок утром на овсяное поле, а овёс уже скошен: Иван его ночью скосил, чтоб меньше сыпался. Рассердился чертёнок. – Изрезал, – говорит, – меня и замучил дурак. И на войне такой беды не видал! Не спит, проклятый, за ним не поспеешь! Пойду, – говорит, – теперь в копны, прогною ему всё. И пошёл чертёнок в ржаную копну, залез между снопами – стал гноить: согрел их и сам согрелся и задремал. А Иван запряг кобылу и поехал с девкой возить. Подъехал к копне, стал кидать на воз. Скинул два снопа, сунул – прямо чертёнку в зад; поднял – глядь: на вилах чертёнок живой, да ещё кургузый, барахтается, ужимается, соскочить хочет. – Ишь ты, – говорит, – пакость какая! Ты опять тут? – Я, – говорит, – другой, то мой брат был. А я, – говорит, – у твоего брата Семёна был. – Ну, – говорит, – какой ты там ни будь, и тебе то же будет! – Хотел его об грядку пришибить, да стал его просить чертёнок. – Отпусти, – говорит, – больше не буду, а я тебе что хочешь сделаю. – Да что ты сделать можешь?