– Ты-то научился! – У меня десять лет ушло! И, грязная, вонючая ржавь, ты упертая, бессердечная… Жеода содрогается. Не один лазарет, а вся эта чертова штука. Ты слышишь снаружи тревожные крики, и это решает дело. Ты останавливаешься, стискиваешь кулаки и бьешь контрторусом по эпицентру, который он соткал под Кастримой. Тебе не удается его сбить – ты все еще недостаточно точна для этого, и в любом случае ты слишком зла, чтобы слишком стараться. Однако движение прекращается: либо потому, что ты его остановила, либо потому, что он слишком удивлен – тебе плевать. Затем ты оборачиваешься и набрасываешься на него с такой яростью, что Сурьма исчезает и внезапно встает рядом с ним, как молчаливый часовой. Тебе плевать на нее и на то, что Алебастр снова согнулся и издает низкий сдавленный скрежещущий звук, и на все вообще. – Слушай меня, ты, самовлюбленная скотина, – рычишь ты, наклоняясь к нему так низко, что только камнеедка слышит тебя. Бастра трясет от очевидной боли, и еще вчера этого было достаточно, чтобы остановить тебя. Теперь ты слишком разгневана, чтобы жалеть его. – Мне приходится тут жить, даже если ты просто ждешь, когда сдохнешь, и если ты заставишь этих людей ненавидеть нас, поскольку не сможешь этим управлять… Подожди. Ты растерянно осекаешься. На сей раз ты видишь, как происходит изменение в его руке – левой, которая была длиннее. Камень медленно, ровно ползет по ней, издавая еле заметный шипящий звук, превращая плоть во что-то иное. И почти против воли ты перемещаешь взгляд так, как он тебя учил, ищешь среди холодных пузырей его тела те ускользающие связующие нити. Внезапно ты видишь, что они ярче, почти как серебристый металл, застывают решеткой и перестраиваются по-новому, как ты никогда не видела прежде. – Ты такая надменная ржавка, – рычит он сквозь зубы. Это развеивает твое оцепенение при виде его руки, заменяя его обидой на то, что именно он называет тебя надменной. – Иссун. Ты ведешь себя так, будто только ты делаешь ошибки, только ты умерла внутри и должна продолжать жить. Ты ни хрена не знаешь, ни хрена не слушаешь… – Да потому, что ты ничего мне не говоришь! Ты ждешь, что я буду тебя слушать, но ты же не делишься, ты только требуешь да заявляешь и… и… я не ребенок! Злой Земля, я бы так даже с ребенком не разговаривала! (Предательской шепоток внутри тебя зудит – говорила. Ты так разговаривала с Нэссун. А верная тебе часть души рычит – потому, что она не поняла бы. Она не была бы в безопасности, если бы ты была ласковее, неторопливее. Это было для ее же блага, и…) – Это для твоего же ржавого блага, – скрежещет Алебастр. Распространение камня по его руке останавливается, на сей раз поднялось дальше дюйма. Повезло. – Я пытаюсь защитить тебя, земля побери! Ты останавливаешься, обжигаешь его взглядом, он отвечает тем же. Воцаряется тишина. Слышится звяканье чего-то тяжелого металлического рядом с тобой. Это заставляет тебя обернуться к Лерне, который смотрит на тебя скрестив руки. Большинство народу в Кастриме, даже орогены, не узнают, что это был за толчок, но он-то знает, поскольку видел язык тела, и теперь тебе придется объясняться с ним – надеясь, что он не подсунет после этого Алебастру миску с чем-то ядовитым. Это напоминание о том, что сейчас не прежние дни и ты не можешь реагировать как прежде. Если Алебастр не изменился, то дело за тобой. Ты-то изменилась. Потому ты выпрямляешься и делаешь глубокий вдох. – Ты ведь никогда никого ничему не учил, верно? Он моргает, подозрительно нахмурившись от твоей перемены тона. – Я учил тебя. – Нет, Алебастр. Тогда ты делал невозможное, а я просто смотрела и пыталась не погибнуть, подражая тебе. Но ты никогда намеренно не пытался передать информацию другому взрослому, не так ли? – Ты знаешь ответ и так, но важно, чтобы он сам это сказал. Это то, что он должен усвоить. На его скулах играют желваки. – Я пытался. Ты смеешься. Оборонительная нотка в его голосе говорит тебе обо всем. После еще одного мгновения размышлений – и глубокого вздоха, чтобы взять себя в руки, ты садишься снова. Из-за этого Сурьма нависает над вами обоими, но ты ее игнорируешь. – Послушай, – говоришь ты. – Ты должен дать мне причину доверять тебе. Глаза его суживаются. – Ты до сих пор не доверяешь мне? – Ты разрушил мир, Алебастр. Ты сказал мне, что хочешь, чтобы я еще сильнее усугубила ситуацию. Я не слышала ничего, кроме воплей «повинуйся мне без вопросов». Его ноздри дрожат. Боль от окаменения вроде бы улеглась, хотя он весь взмок и все еще тяжело дышит. Но затем что-то меняется в выражении его лица, и через миг он обмякает, насколько это теперь возможно. – Я дал ему умереть, – шепчет он, отводя взгляд. – Конечно, ты мне не веришь. – Нет, Алебастр. Иннона убили Стражи. Он улыбается половиной лица. – И его тоже. И тут ты понимаешь. Как будто не было этих десяти лет. – Нет, – снова говоришь ты. Но на сей раз мягче. Бессилие. Он сказал, что не простит тебе Корунда… но, возможно, ты не единственная, кого он не простит. Повисает долгое молчание. – Ладно, – говорит он наконец. Голос его очень тих. – Я расскажу тебе. – О чем? – О том, где я был последние десять лет. – Он бросает взгляд на Сурьму, которая по-прежнему возвышается над вами. – Что все это вообще значит. – Она не готова, – говорит камнеедка. Ты подпрыгиваешь при звуках ее голоса. Алебастр пытается пожать плечами, морщится, когда внутри его что-то дергается, вздыхает. – Я тоже не был готов. Сурьма смотрит сверху вниз на вас обоих. На самом деле нет никакой разницы в том, как она смотрела на тебя, когда ты вернулась, но сейчас в этом взгляде что-то большее. Может, это просто воображение. Но затем она вдруг исчезает. На сей раз ты видишь, как это происходит. Ее облик размывается, становится иллюзорным, прозрачным. Затем она исчезает в земле, словно под ней разверзлась дыра. Все. Алебастр вздыхает. – Сядь рядом со мной, – говорит он. Ты тут же хмуришься: – Зачем это? – Еще разок сексом заняться. А ты что за ржавь подумала? Когда-то ты любила его. Может, до сих пор любишь. Ты со вздохом встаешь и идешь к стене. Осторожно, хотя его спина не обожжена, ты прислоняешься к стене для удобства и обхватываешь его под спину рукой, как часто делает Сурьма. Алебастр несколько мгновений молчит, затем говорит: – Спасибо. Затем… затем он рассказывает тебе все. * * * Не дыши тонким пеплом. Не пей красной воды. Не иди долго по теплой земле. – Табличка первая, «О выживании», стих седьмой. 9. Нэссун, необходимая Поскольку ты есть иссун, мне не нужно напоминать тебе, что все, что знала Нэссун до Найденной Луны, были Тиримо и сумрачный мир пеплопада по дороге во время Пятого времени года. Ты знаешь свою дочь, не так ли? Так что должно быть очевидно, что Найденная Луна становится чем-то, в существование чего она прежде не верила: настоящим домом. Это не новая община. В ее центре находится деревушка Джекити, которая до Удушливой Зимы, где-то сто лет назад, была большим городом. Во время той Зимы гора Акок покрыла Антарктику пеплом – но не это почти убило Джекити, поскольку у города тогда были обширные хранилища и крепкие деревянно-шиферные стены. Город Джекити погиб из-за стечения человеческих ошибок: ребенок поджег пролившееся из лампы масло, отчего западную часть общины охватил пожар, и треть общины выгорела прежде, чем огонь сумели взять под контроль. Во время пожара погиб глава общины, и когда на его место были выдвинуты три достойных кандидата, межфракционная борьба привела к тому, что выгоревшую часть стены не смогли быстро восстановить. В общину хлынули тиббиты – маленькие мохнатые зверьки, которые роятся, как муравьи, когда еды мало, – и разобрались с теми, кто слишком медленно двигался… и с подземными хранилищами общины. Выжившие некоторое время держались на том, что осталось, затем начали голодать. Когда через пять лет небеса расчистились, от сотни тысяч населения в начале Зимы осталось не более пяти тысяч душ. Сейчас Джекити еще меньше. Жалкая, неумелая заделка стен еще со времен Удушья до сих пор на месте, и хотя хранилища были подняты и хорошо пополнены согласно имперским стандартам, это все лишь на бумаге: община спустя рукава заменяла старые, порченые запасы и закладывала новые. Чужаки за эти годы редко просились в Джекити. Даже по стандартам Арктики община обречена. Ее молодежь обычно уходит проситься жить или жениться в другие, растущие общины, где много работы и нет памяти о страданиях. Когда Шаффа нашел эту сонную общину с террасным земледелием десять лет назад и убедил тогдашнюю главу общины Майте основать особое подразделение Стражей в ее стенах, она понадеялась, что это станет началом перелома для ее дома. Стражи ведь хорошее прибавление для любой общины, не так ли? И действительно, в Джекити сейчас три Стража, включая Шаффу, а также девять детишек различного возраста. Их было десять, но когда один из них вызвал короткое, но мощное землетрясение в момент детского раздражения как-то вечером, он исчез. Майте не стала задавать вопросов. Хорошо сознавать, что Стражи делают свое дело. Нэссун и ее отец не знают этого, входя в общину, хотя остальные в конце концов расскажут им все. Лекари – пожилой врач и лесной травник – семь дней вытаскивают Джиджу, поскольку вскоре после хирургической обработки раны он подхватил лихорадку. Все это время Нэссун ухаживает за ним. Когда становится понятно, что он выживет, Шаффа представляет их Майте, которая рада узнать, что Джиджа камнерез. В общине такого не было несколько десятков лет, так что им приходилось делать заказы в общине Деветерис в двадцати милях отсюда. В общине есть старый пустой дом с пристроенной обжигательной печью, хотя кузница была бы полезнее. Джиджа говорит, что он может привести ее в рабочее состояние. Майте ради уверенности дает ему месяц и прислушивается, когда ее люди говорят ей, что Джиджа вежлив, дружелюбен и рассудителен. Он еще и крепок физически, поскольку оправляется от ранения как настоящий Стойкость, да еще сумел пережить дорогу без других спутников, кроме маленькой девочки. Все также замечают, как воспитана и предана ему его дочь – такого от рогги не ожидают. Короче, в конце месяца Джиджа получает имя Джиджа Стойкость Джекити. Его принимают на церемонии, какой большая часть общины в жизни не видела, поскольку давно никто к общине не присоединялся. Самой Майте пришлось выискивать детали церемонии в старинной лористской книге. Затем они устраивают вечеринку, и это очень здорово. Джиджа говорит им, что для него это честь. Нэссун остается просто Нэссун. Никто не зовет ее Нэссун Стойкость Тиримо, хотя она по-прежнему так представляется при встрече с новыми людьми. Шаффа не скрывает своего интереса к ней. Но она не создает проблем, так что население Джекити относится к ней так же тепло, как к Джидже, может, чуточку настороженнее. Именно другие дети-орогены без стыда принимают Нэссун за то, что она есть. Самый старший из них – побережник по имени Эйтц, который говорит со странным отрывистым акцентом, что кажется Нэссун экзотическим. Ему восемнадцать, он высокий, длиннолицый, и хотя на его лице постоянная тень, это никак не портит его красоту в глазах Нэссун. Именно он приветствует Нэссун в первый день после того, как становится понятно, что Джиджа выживет. – Наша община – Найденная Луна, – говорит он глубоким голосом, от которого сердечко Нэссун подпрыгивает, ведя ее в маленькое строение, которое люди Шаффы возвели над самой слабой стеной Джекити. Это на холме. Он ведет ее к двустворчатым воротам, которые распахиваются при их приближении. – В Юменесе был Эпицентр, а в Джекити вот это: место, где ты можешь быть собой и всегда в безопасности. Шаффа и прочие Стражи здесь ради нас, запомни это. Это наше. У Найденной Луны есть свои стены, сформированные из колоннообразного камня, преобладающего в этих краях, – но эти одинакового размера и даже совершенны по структуре. Нэссун даже не надо сэссить, чтобы понять, что они сделаны при помощи орогении. Внутри находится горстка маленьких домов, несколько новых, но большинство построено из материалов старых, заброшенных по мере падения численности населения домов Джекити. Чем бы они ни были, сейчас они перестроены в дом Стражей, столовую, широкий, крытый плиткой учебный плац, несколько наземных хранилищ и спальную для детей. Эти остальные дети восхищают Нэссун. Двое – западные побережницы, маленькие, коричневые, черноволосые и раскосые. Они сестры, это и по виду понятно, и зовут их Эгин и Инеген. Нэссун никогда прежде не видела западных побережников и смотрит на них во все глаза, пока не понимает, что они так же смотрят на нее. Они просят позволения потрогать ее волосы, а она – их. Это заставляет всех их понять, насколько нелепа эта просьба, и они хихикают и сразу становятся подругами без всякого поглаживания по голове. Затем Пайдо, еще один южный срединник, у которого немало антарктической крови, поскольку у него ярко-желтые волосы, а кожа такая белая, что почти светится. Остальные дразнят его за это, но Нэссун говорит, что и она порой обгорает на солнце – хотя нарочно не упоминает, что для этого ей нужно проторчать на солнце почти весь день, а не несколько минут, – и его лицо сияет. Остальные дети все из мелких южносрединных общин, во всех явно видна кровь санзе. Дешанти училась на камнереза, когда Стражи нашли ее, и она задает Нэссун всякие вопросы об ее отце. (Нэссун предупреждает ее, чтобы она не обращалась к Джидже напрямую. Дешанти сразу же понимает, хотя и печалится по этому поводу.) Вудех заболевает, когда ест определенные сорта зерновых, и очень мал и хрупок, поскольку не получает достаточно хорошей еды, хотя у него самая сильная орогения из них всех. Лашар смотрит на Нэссун холодно и насмехается над ее акцентом, хотя Нэссун не видит различий между тем, как говорит она и Лашар. Остальные говорят ей, что это потому, что дед Лашар был экваториалом, а ее мать – Лидером общины. Увы, Лашар ороген, так что все это больше не имеет значения… но ее воспитание говорит за себя. Сачок на самом деле зовут иначе, но она никому не называет своего настоящего имени, потому все стали звать ее так после того, как она однажды попыталась улизнуть от рутинной работы. (Больше она так не поступает, но прозвище прилипло.) Тихоня тоже прозвище, потому что она чрезвычайно стеснительна и проводит большую часть времени прячась за чьей-то спиной. У нее только один глаз и чудовищный шрам на одной стороне лица после того, как ее бабка пыталась зарезать ее, шепотом рассказывают Нэссун остальные, когда Тихони нет поблизости. Ее настоящее имя Зиф. Нэссун десятая, и они хотят знать о ней все: откуда она, какую еду любит, как жилось в Тиримо, гладила ли она хоть раз детеныша киркхуши, ведь они такие мягонькие. И шепотом спрашивают о других вещах, как только становится понятно, что Шаффа выделяет ее. Что она делала в день Разлома? Как она достигла такого мастерства в орогении? Так Нэссун узнает, что такие, как она, редко рождаются от родителей-орогенов. Вудех ближе всего, поскольку его тетка поняла, кто он, и в тайне научила его тому, что умела, но немногим больше, чем не замораживать людей случайно. Некоторые научились этому трудным путем – и Эгин во время этого разговора становится очень тихой. Дешанти вообще не знала, что она ороген, до Разлома, что кажется Нэссун непостижимым. Именно она задает больше всего вопросов, но тихо, когда вокруг никого нет, и стыдливо.