Бандиты. Убить их. Она знает, что должна. Иначе они убьют ее. Но ее отцу нужна маленькая девочка, а не зверь. Она смотрит и тяжело дышит, и не может перестать смотреть, не может думать, не может действовать, ничего не может, кроме как стоять и дышать до головокружения, разрываясь между необходимостью выжить и желанием быть дочерью. Затем кто-то спрыгивает с гребня лавового потока, с одной каменной ленты на другую со скоростью и ловкостью, от которой Нэссун не может оторвать глаз. Никто такого не может. Но мужчина в приседе приземляется на щебенчатую почву у подножия гребня с тяжелым, зловещим ударом. Он крепко сложен. Она видит, что он крупный, несмотря на то что он припал к земле и чуть привстал, не сводя взгляда с чего-то среди деревьев за спиной у Нэссун. Он вытаскивает длинный, мерзкий стеклянный кинжал. (И почему-то удар от его приземления не отдается дрожью в ее чувствах. Что это значит? И тут еще… Она мотает головой, думая, что это насекомое, но это странное жужжание – ощущение, не звук.) Затем мужчина срывается с места и бежит прямо в кусты, топая по земле с такой силой, что оставляет за собой облачка пыли. Нэссун разевает рот, когда поворачивается, чтобы следить за ним взглядом, теряет его след в зарослях, но там снова слышны крики на этом языке – и затем, в том направлении, куда побежал мужчина, слышится тихий гортанный звук, словно кто-то отреагировал на тяжелый удар. Люди среди деревьев останавливаются. Нэссун видит арктическую женщину, замершую на чистом пятачке между переплетением лоз и старым выщербленным валуном. Женщина оборачивается, набирает воздуха, чтобы окликнуть кого-то, и мужчина почти мазком появляется позади нее и бьет ее в спину. Нет, нет, этот нож… Он исчезает прежде, чем женщина падает. Жестокость и быстрота его атаки поражает. – Н… Нэссун, – стонет Джиджа, и Нэссун снова подпрыгивает. Она на миг совсем забыла о нем. Она подходит, садится на корточки, наступая ногой на цепь, чтобы больше никто не мог причинить ему еще более сильной боли. Он слишком крепко хватает ее за руку. – Ты должна, м-м-м, бежать. – Нет, папа. – Она пытается сообразить, как цепь прикреплена к гарпуну. Древко гладкое. Если оторвать цепь или отсечь зазубренное острие, они просто смогут снять с него папину ногу и освободить его. Но что потом? Это такая ужасная рана. Вдруг он истечет кровью? Она не знает, что делать. Джиджа шипит, когда она пытается пошевелить цепь, чтобы посмотреть, не сможет ли она открутить ее. – Вряд ли… думаю, кость… – Джиджа шатается, и Нэссун думает, что его побелевшие губы – плохой знак. – Иди. Она не слушает его. Цепь припаяна к петле на конце древка. Она ощупывает ее и задумывается, теперь, когда появление странного незнакомца выводит ее из ступора. (Но рука ее все же дрожит. Она делает глубокий вдох, пытаясь унять свой страх. Где-то в деревьях слышится булькающий стон и вопль ярости.) Она знает, что в рюкзаке у Джиджи есть его камнерезные инструменты, но гарпун стальной. Минутку – металл ведь ломается, когда он достаточно холодный, не так ли? Может, она сможет при очень узком торусе?.. Она никогда прежде такого не делала. Если она ошибется, она ему ногу отморозит. Но каким-то образом, инстинктивно она уверена, что это можно сделать. То, как мама учила ее думать об орогении, как о тепле и движении, которое принимаешь в себя, и тепле и движении, которое толкаешь, никогда по-настоящему не казалось ей правильным. Да, в этом есть правда; это работает, она знает по опыту. Но чего-то в этом… недостает. Нет изящества. Она часто думала – если я не буду думать об этом, как о тепле… но никогда не заканчивала эту мысль действием. Но мамы тут нет, а смерть есть, и ее отец – единственный в мире человек, который ее любит, даже пусть его любовь окутана страданием. И потому она кладет руки на пятку гарпуна. – Не шевелись, папа. – Ч…то? – Джиджу трясет, но он быстро слабеет. Хорошо. Сосредоточение Нэссун никто не прервет. Она кладет свободную руку на его ногу – поскольку ее орогения всегда отказывалась замораживать ее, даже когда она не могла ее полностью контролировать, – и закрывает глаза. Под жаром вулкана есть что-то еще, рассеянное среди завихрений движений, пляшущих внутри земли. Легко манипулировать волнами и теплом, но трудно даже уловить это, другое, может, потому мама и учила Нэссун вместо этого искать волны и тепло. Но если Нэссун сумеет схватить это другое, более тонкое и деликатное, но более четкое, чем волны и жар… если она сможет превратить это в подобие острого края и отшлифовать до бесконечной тонкости и провести этим через древко как… Слышится короткий свистящий вздох воздуха между ней и Джиджей. Затем крепление цепи на гарпуне слетает, срезанные грани металла блестят, как зеркало на дневном свету. Облегченно выдохнув, Нэссун открывает глаза. И видит, что Джиджа, напрягшись, смотрит куда-то ей за спину со смесью ужаса и вызова на лице. Нэссун испуганно оборачивается и видит за спиной того человека с ножом. У него черные прямые арктические волосы до пояса. Он настолько высок, что она чуть не падает на попу, запрокинув голову, чтобы посмотреть на него. Или, может, это от внезапной усталости? Она не знает. Мужчина тяжело дышит, и его одежда – домотканая рубаха и на удивление опрятные старые брюки со стрелкой – щедро заляпаны кровью, стекающей со стеклянного кинжала в его правой руке. Он смотрит на нее глазами, блестящими ярко, как срез металла, и его улыбка почти режущая. – Привет, малышка, – говорит он пялящейся на него Нэссун. – Отличная работа. Джиджа пытается пошевелиться, продвинуть ногу по древку гарпуна, и это ужасно. Слышится безуспешный скрежет кости о металл, и из его груди толчками выходит мучительный крик. Он судорожно хватается за Нэссун. Нэссун хватает его за плечо, но он тяжелый, а она устала, и с внезапным ужасом она осознает, что у него не хватит сил сразиться с человеком со стеклянным ножом, если придется. Плечо Джиджи дрожит под ее рукой, и почти так же дрожит она сама. Может, потому никто не использует ту штуку, что под жаром? И теперь им с отцом придется заплатить за ее глупость. Но черноволосый мужчина садится на корточки, двигаясь с изумительной медленной грацией для того, кто лишь мгновением раньше действовал со столь молниеносной жестокостью. – Не бойся, – говорит он. Затем моргает, в его взгляде проскальзывает какая-то неуверенность. – Я тебя знаю? Нэссун никогда прежде не видела этого великана с льдистыми глазами и самым длинным в мире ножом. Нож по-прежнему в его руке, хотя теперь она висит вдоль его тела. Он поворачивает ее голову, слишком жестко и быстро. Затем он моргает, нерешительность исчезает, и улыбка возвращается на его лицо. – Эти твари мертвы. Я ведь пришел помочь вам, разве не так? – В его вопросе чего-то недостает. Он задает его так, словно ждет подтверждения – разве не так? Как-то слишком искренне, слишком неподдельно. Затем он говорит: – Я никому не позволю причинить тебе зло. Возможно, лишь по совпадению его взгляд после этих слов устремляется на лицо ее отца. Но. Что-то внутри Нэссун разжимается, самую чуточку. Затем Джиджа снова пытается шевельнуться и снова издает болезненный стон, и взгляд мужчины становится жестче. – Как неприятно. Позволь мне помочь тебе. – Он откладывает нож в сторону и тянется к Джидже. – Держи руки подальше, ржавь, – выдает Джиджа, пытаясь отодвинуться и дергаясь от боли. Он задыхается и покрывается испариной. – Кто ты? Ты? – Показывает он глазами на гребень шестигранного камня: – Оттуда? Мужчина, ошеломленный реакцией Джиджи, следует за его взглядом. – О. Да. Часовые заметили вас на дороге. Затем мы увидели бандитов, и я пришел на помощь. У нас с ними уже были проблемы. Удобная возможность устранить угрозу. – Его белесый взгляд переходит к Нэссун, отразившись от срезанного гарпуна. Он продолжает улыбаться. – Но у тебя не должно было быть с ними проблем. Он знает, кто такая Нэссун. Она прижимается к отцу, хотя и понимает, что он ее не спасет. Просто по привычке. Ее отец подбирается, дыхание его учащается до хрипа. – Ты… вы… – сглатывает он. – Мы ищем Луну. Улыбка мужчины ширится. В его акценте есть нечто экваториальное – у экваториалов всегда такие крепкие белые зубы. – А, да, – говорит он. – Вы ее нашли. Ее отец облегченно обмякает – насколько позволяет нога. – О-о-о-о… Злой Земля, наконец-то. Нэссун больше не может сдерживаться. – Что такое Луна? – Найденная Луна. – Мужчина наклоняет голову. – Это название нашей общины. Очень особенное место для очень особенных людей. – Затем он убирает кинжал в ножны и протягивает руку ладонью вперед. – Меня зовут Шаффа. Он протягивает руку только Нэссун, и Нэссун не понимает почему. Может, потому, что знает, кто она такая? Может, потому, что ее руки не в крови, как у Джиджи. Она сглатывает и принимает руку, которая тут же крепко смыкается вокруг ее ладони. Она выдавливает: – Я Нэссун. Это мой отец. – Она поднимает подбородок. – Нэссун Стойкость Тиримо. Нэссун знает, что ее мама обучалась в Эпицентре, так что ее функционал-имя вовсе не Стойкость. И Нэссун сейчас всего десять лет, она слишком мала, чтобы Тиримо дало ей общинное имя, даже если бы она осталась там жить. Однако мужчина серьезно склоняет голову, словно это не ложь. – Тогда давай, – говорит он. – Посмотрим, сможем ли мы вместе освободить твоего отца. Он встает, поднимает и ее тоже, и она поворачивается к Джидже, думая, что вдвоем с Шаффой они, наверное, смогут его снять с гарпуна, и если сделают это достаточно быстро, может, ему будет не слишком больно. Но прежде чем она успевает открыть рот, Шаффа прижимает два пальца к ее затылку. Она вздрагивает и оборачивается к нему, мгновенно готовясь к защите, и он поднимает обе руки, шевеля пальцами, показывая, что он не вооружен. Она ощущает влагу на шее, возможно, мазок крови. – Долг прежде всего, – говорит он. – Что? Он кивает на ее отца: – Я приподниму его, а ты сдвинешь ногу. Нэссун снова растерянно моргает. Мужчина подходит к Джидже, и она отвлекается от мыслей о странном прикосновении под болезненные стоны отца, пока они освобождают его. Однако гораздо позже она вспомнит мгновение после прикосновения, когда кончики пальцев мужчины блестели, как срезанные концы гарпуна. Тонкая паутинка света-под-жаром словно бы протянулась от него к ней. Она также запомнит, что на миг эта паутинка света осветила и другое: целую паутину зигзагообразных линий, покрывающую его, как трещинки, разбегающиеся по стеклу после удара. Точка удара, центр паутины где-то возле его затылка. Нэссун вспомнит свою мысль в этот момент – он там не один. Но сейчас это не имеет значения. Их путь закончен. Нэссун, похоже, дома. * * * Стражи не говорят об Уорренте, где они созданы. Никто не знает, где это место. Если спросить, они лишь улыбаются. – Из лористической сказки, «Безымянный 759», записанной в квартенте Чарта, община Идин, странствующим Меллом Лористом Камень. 8. Ты получаешь предупреждение Ты стоишь в очереди за своим недельным пайком, когда впервые слышишь эти шепотки. Это не о тебе лично и не для твоего слуха, но ты все равно слышишь, поскольку говорящий возбужден и забывает говорить тихо. – Их до ржави земной много, – говорит какой-то пожилой мужчина другому, помоложе, когда ты отвлекаешься от мыслей и осознаешь смысл его слов. – Юкка-то ладно, она свое место заслужила, так ведь? Ну, еще несколько сгодятся. Но остальные? Нам одного хватит… Собеседник сразу же цыкает на него. Ты устремляешь взгляд на отдаленную группу людей, пытающихся тянуть ведра с рудой по пещере при помощи направляемого троса, так что когда молодой человек оглядывается, ты не смотришь на него. Но ты запоминаешь. Прошла уже неделя после инцидента с жуками-кипячами, а тянулась она как месяц. Ты не то чтобы утратила ход дней и ночей. Отчасти эта странная растяжимость времени вызвана потерей Нэссун, а вместе с ней и цели. Без этой цели ты ощущаешь нечто вроде истощения и неприкаянности, никчемность – как стрелка компаса Зимой Блужданий. Ты решила попытаться прижиться, перенаправив свое сознание, испытывая свои новые границы, но это мало помогает. Жеода Кастримы обманывает как твое чувство пространства, так и времени. Она ощущается суматошной, когда ты стоишь у одной из ее стен, откуда вид на противоположную стену заслонен десятком острых пересекающихся кварцевых колонн. Она ощущается пустой, когда ты проходишь целые кристаллы с незанятыми жилищами и понимаешь, что это место создано, чтобы вмещать куда больше людей, чем сейчас. Торговая точка наверху была меньше, чем Тиримо, – и все же ты начинаешь осознавать, что усилия Юкки по призыву людей в Кастриму были чрезвычайно успешны. Как минимум половина народу, с которым ты встречаешься в общине, новички, как и ты. (Немудрено, что ей хочется иметь новых людей в своем сделанном наспех консультативном совете; новизна тут коллективная черта.) Ты встречаешь нервного металлориста и трех резчиков, которые вовсе не похожи на Джиджу, биоместа, который работает вместе с Лерной два дня в неделю, и женщину, которая прежде зарабатывала на жизнь, продавая искусные кожаные изделия для подарков, а теперь она целыми днями дубит кожи, которые приносят Охотники. Некоторые из новичков ходят с кислым видом, поскольку, как и Лерна, они не собирались оставаться в Кастриме. Юкка или кто-то еще сочли их полезными для общины, которая прежде состояла лишь из торговцев и горняков, а значит, их путешествию конец. Некоторые из них, однако, с откровенным рвением готовы вкладывать свой труд в общину и защищать ее. Это те, кому некуда идти, их общины разрушены Разломом или афтершоками. Не у всех из них есть полезные умения. Как правило, они молоды, что имеет значение, поскольку большинство общин не принимают пожилых или больных во время Зимы, если те не обладают какими-то желательными умениями – и поскольку, как ты узнала из разговоров с ними, Юкка задает всем новоприбывшим один весьма специфический вопрос: вы готовы жить в одной общине с орогенами? Тех, кто отвечает «да», впускают. И как правило, те, кто так отвечает, молоды. (Тем, кто говорит «нет», как ты без вопросов понимаешь, не позволяют идти своим путем, чтобы потом, возможно, присоединиться к другим общинам или бандам неприкаянных, чтобы напасть на общину, открыто принимающую орогенов. Неподалеку с подветренной стороны вроде есть подходящий гипсовый карьер. Помогает к тому же отвлекать падальщиков от верхней Кастримы.) А еще тут есть местные уроженцы – народ, живший в Кастриме задолго до начала Зимы. Многие из них не рады всем этим нововведениям, хотя все понимают, что общине не выжить в прежнем виде. Она просто слишком мала. До Лерны у них не было врача, только мужчина, который был и акушером, и полевым хирургом, и вдобавок к основной работе ветеринаром. И у них было лишь два орогена – Юкка и Каттер, хотя, похоже, никто не был уверен в орогении Каттера до начала Пятого времени года – эту историю тебе хотелось бы когда-нибудь услышать. Без орогенов нижняя Кастрима стала бы смертельной ловушкой, что заставляет большинство местных уроженцев с неохотой, но принимать усилия Юкки по привлечению большего количества таких, как она. Старые кастримиты смотрят на тебя с подозрением, но хорошо то, что они и на всех новичков так смотрят. Их беспокоит не то, что ты ороген. Их беспокоит то, что ты еще не доказала своей пользы. (Удивительно, как это воодушевляет. То, что тебя судят по твоим делам, а не по тому, кто ты есть.) В последнее время ты по утрам вместе с рабочим нарядом поливала сады: опрыскивала водой семена на подстилках из мокрой ткани, затем перемещала ростки в корыта с водой и химикатами, произведенными биоместами, чтобы растения росли. Это успокаивающая работа и напоминает тебе твои домашние зеленые зоны в Тиримо. (Уке сидит среди съедобных папоротников, корчит рожицы, сует в рот пригоршню грязи раньше, чем ты успеваешь его остановить. Ты улыбаешься воспоминанию прежде, чем твое лицо снова становится пустым от боли. Ты все еще не можешь улыбаться от воспоминаний о Корунде, которым десять – нет, уже одиннадцать лет.)