– Т-с-с-с, – вновь приложив палец к губам, прошипел он, и показал теперь рукой за мою спину. – А там, – прошептал он, – «оно». Я медленно обернулся и остолбенел. Позади меня, в футах десяти, не больше, стояла обнажённая девушка. Я сразу узнал её. Это была та самая красавица, которую мы подобрали в лесу. Она молчала, и широко раскрыв свои глаза, наблюдала за нами. – На вас имеется крест? – тихо поинтересовался у меня полицейский. – Да, – ответил я, невольно приложив руку к груди, где с цепочки свисал серебряный крестик, подаренный мне моей крёстной матерью, ещё в детстве. – Тогда у вас есть шанс, – сказал мужчина, удовлетворённо кивнув головой. – И оставьте этого бедолагу в лесу, – указал он рукой на брата, – ведь он уже умер. Я вздрогнул и посмотрел на Алоиса. К сожалению, полицейский оказался прав, о чём свидетельствовали остекленевшие глаза брата и его затвердевшее тело. Но бросить его здесь, в лесу! Ни за что! Он не будет обглодан волками и прочими дикими животными. Я вывезу отсюда его тело и похороню, как подобает христианину. Как подобает нормальному человеку. Заметив мой отрицательный жест головой, полицейский вздохнул и, хлопнув мою лошадь, громко сказал: – Убирайтесь же отсюда милейший. Да поскорей. Путь я вам указал. И видя, что я медлю, добавил: – Я ненавижу игру в благородство. Вы не бросаете меня, а я сам остаюсь. Сам! И он вновь ударил мою лошадь, только на этот раз так сильно, что она сорвалась и понесла меня в том направлении, куда указал полицейский. И действительно, проехав совсем немного, я отчётливо различил между деревьев просвет и услышал журчание реки. Но как только я выскочил из проклятого леса на берег, позади меня раздался последний, жуткий и хриплый крик человека. В том, кто это был, я, к сожалению, не сомневался. Сразу за этим криком над лесом разнёсся и леденящий душу женский хохот, который потом ещё долго вторил мне вслед. Перекрестившись и направив свою лошадь в реку, через пару минут я без проблем форсировал её. Передо мной открылась равнина, а на горизонте показались шпили башен Святого Килиана. Никакого тумана здесь уже не было, а полуденное солнце быстро согрело меня. Боясь даже оборачиваться в сторону леса, я припустил, как мог, выбивающуюся из сил лошадь и вскоре, миновав проклятую усадьбу, фон Веберов, выехал на дорогу, ведущую в город. И вот я здесь. Перед вами. Джекоб опустил голову и опять зарыдал. – А где же ваш брат? – осторожно поинтересовался у него начальник жандармерии. – Там, на лошади, – утирая слёзы, ответил молодой человек, и махнул рукой на окно. – Что ж, похороним его, как положено, не переживайте, – нахмурившись и интенсивно покручивая ус, попытался успокоить юношу фон Майер. В этот момент во дворе крепости опять раздался топот копыт, и послышались чьи-то крики. – Герр Штольц здесь? – донёсся вопрос какого-то человека из коридора, заданный дежурившему у дверей караулу. – Кажется, это по вашу душу, – сказал комендант, направляясь к открытым дверям, где через секунду возник человек в форме жандарма. – Что случилось, любезный? – встав со стула, спросил у него Штольц и сделал шаг вперёд. Жандарм отдышался и, вздохнув, ответил: – Только что получено печальное, и я бы даже сказал ужасное известие. – Опять!? – закатив глаза, воскликнул фон Майер, но заметив брошенный на него взгляд герр Штольца, тут же осёкся. – Говорите, – попросил смутившегося жандарма начальник полиции. – Час назад, в своём доме, найдено тело застрелившегося из собственного пистолета первого советника бургомистра, временно исполняющего его обязанности, Абеларда Вагнера. Выпавшая из рук фон Майера кружка громко звякнула об каменный пол. – А его жена? – не сводя с жандарма напряжённого взгляда, спросил Штольц. – Обнаружена застреленной из того же пистолета в своей спальне. Штольц вытер выступивший на лбу пот, медленно дотащился до стола и, взяв в руки бутылку с вином, стал с жадностью поглощать её содержимое. 19 глава Жуткие события, захлестнувшие в последнее время Вюрцбург, сковали сердца его жителей безумным страхом. Новость о самоубийстве первого советника и известие о смерти его жены (её убийство тщательно скрывалось властями) стали последними каплями, переполнившими чашу терпения народа. Город затих, словно всё его население вымерло. Нельзя уже было встретить спешащих по своим делам ремесленников или услышать громких разговоров торговцев на рыночной площади и весёлого заливного смеха детей во дворах. Только гулкий звон колокола зловещим эхом разносился над Вюрцбургом перед началом каждой службы в соборе, заставляя его жителей креститься и смиренно читать молитвы, направленные на защиту от той страшной чёрной неведомой силы, которая вот уже несколько месяцев правила здесь бал. Сгоревший в усадьбе фон Веберов особняк наводил теперь такой ужас, что многие отказывались даже на пару миль приближаться к нему или проходить рядом. Однако по городу поползли слухи, что те смельчаки, которые всё же отваживались рыться на пепелище в поисках какой-нибудь дорогой, чудом уцелевшей вещицы, находили там черепа и кости людей. Каменный остов здания, конечно, остался, но весь почернел от копоти и не имел больше в оконных рамах витражей стёкол, лопнувших от высоких температур при пожаре. А в парке, по вечерам, горе поисковики замечали тени бродящих по нему существ, издающих зловещий и страшный вой. Приезд специальной комиссии во главе с бургомистром, немного разрядил обстановку и теперь все ждали официального разъяснения от властей о тех таинственных исчезновениях и убийствах, которые так напугали население маленького, некогда тихого и спокойного городка. Брюмер и Штольц несколько недель готовили материалы по делу о докторе Штанце. И с каждыми прошедшими сутками папка с его делом росла и пухла. Брюмеру удалось собрать и опросить почти всю прислугу доктора, кроме разве что итальянца Гвидо, успевшего покинуть город, и ещё одного человека, привратника, который по утверждению управляющего Хейно Грина: «Ну как сквозь землю провалился». Хотя был и ещё один обвинитель, некий доктор Фридрих Брудер, давший письменные показания о том, как Штанц испытывал на его товарище, тоже докторе, некий таинственный эликсир, не прошедший должных проверок, и, в конце концов, убивший последнего. Но больше всего надежд начальник жандармерии питал в отношении таинственного незнакомца, найденного ими в ту ночь, когда собирались арестовать Штанца. Вот уже больше трёх недель этот человек находился в церкви святого Бурхарда под неустанным присмотром монахов и солдат фон Майера. Дважды Штольц приезжал сюда, чтобы допросить незнакомца, но тот упорно продолжал утверждать, что абсолютно ничего не помнит. Но время шло, народ и власти волновались и ждали развязки. Пришлось дать задание Брюмеру, получившему, временно, должность инспектора, сидеть возле этого человека и ждать, когда к нему вернётся память, чтобы не потерять ни минуты, если тот вдруг откроет им какую-нибудь страшную тайну или назовёт местоположение доктора. Через почтовые сети, о поиске особо опасного преступника доктора Хенрика Штанца были оповещены власти почти всех городов страны. Давалось и его подробное описание. Так что дело начинало принимать широкий резонанс. Брюмер очень был рад новой должности, хотя и понимал, что получил её только благодаря смерти своего наставника, учителя и начальника, Леманна. Однако это не удержало его от желания похвастаться своим назначением, хоть и временным (а вообще он очень надеялся, что ни что этого уже не изменит) перед своей возлюбленной, Ребеккой Либлинк. Но больше всего, он, конечно, желал расположить к себе её родителей. Отец девушки ни раз, громко заявлял, что его дочери давно пора выходить замуж и даже называл некоторых претендентов на её руку. Вот только в их списке не было места Брюмеру, а мелькали фамилии местных владельцев лавок и даже знатных домов. Сама же девушка благосклонно относилась к Брюмеру и часто, и по долгу, не без его стараний, конечно, проводила с ним вечера. Правда, частенько озираясь и косясь по сторонам, словно боясь, что её родители или их знакомые увидят её в обществе этого в сущности бедного и без должного рода, молодого человека. А один раз она даже одарила Брюмера лёгким воздушным поцелуем, когда он случайно, или намеренно, смотрел на окно её спальни. И хотя это было давно, молодой человек думал об этом жесте, как о чём-то большем, нежели об обычном дружеском выражении чувств с её стороны. Поэтому когда Штольц завалил его работой, Брюмер стал очень скучать по своей возлюбленной и невольно думать о ней гораздо чаще. Приказ же о временном переселении в церковь Святого Бурхарда окончательно оградил его от этих сердечных мук. Пришлось полностью сосредоточиться на своём новом задании, которое сводилось к тому, чтобы вести наблюдение за единственным свидетелем, дабы выудить из него хоть какую-нибудь полезную информацию о «достопочтимом» докторе Штанце. Находясь в выделенной ему келье вторую неделю, Брюмер уже выучил почти все псалмы, которые пелись в храме по утрам и вечерам. А благодаря протекции Штольца его стол был всегда уставлен самыми разнообразными блюдами, многие из которых молодой человек и ни ел-то никогда. Хотя они и состояли в основном из приносимых даров часто зажиточных прихожан. Главный же электорат церкви питался куда скромнее. Назвавшийся Жоржем Лабуле незнакомец жил за стенкой в соседней келье и обедал отдельно. Но Брюмер не раз замечал насколько разнился их стол. Монахи приносили незнакомцу лишь похлёбки и каши. Но тот, ничего – не роптал. Выходил Жорж Лабуле из своей кельи довольно часто, но прохаживался лишь до площадки у реки, и всегда сопровождаемый конвоем из двух человек. Они терпеливо ждали, пока их арестант насладится прекрасным видом на реку, и возвращались с ним обратно, провожая до дверей кельи. Странно, но незнакомец даже не выказывал никакого удивления или возмущения при виде эти двух вооружённых солдат, всегда находившихся рядом. Он подолгу задумчиво смотрел на них, словно пытаясь что-то понять, а затем так же задумчиво, продолжал проводить свой ежедневный моцион. Брюмер давно заметил столь странное поведение незнакомца и часто с любопытством, откуда-нибудь со стороны, часами рассматривал его. У мужчины всё время брови были сдвинуты, лоб нахмурен, а взгляд убегал куда-то вдаль, как будто он действительно пытался что-то вспомнить, но никак не мог. Эти исчезнувшие воспоминания очень терзали его и накладывали на весь его облик бесконечную тоску. Тоску по тому, чего он пока и сам не знал. Несколько раз Брюмер пытался заговорить с незнакомцем, но их разговор всегда резко обрывался на одном и том же месте. Со стороны это выглядело примерно так; Брюмер приветствовал мужчину, обменивался с ним любезностями, а затем резко подводил к главному: – Так значит, вы сегодня себя чувствуете лучше? – спрашивал он. – О, да! Намного! – радостно отвечал незнакомец, и лицо его просветлялось. – Тогда скажите, что же вы делали в усадьбе доктора Штанца и кем вы ему приходитесь? – резко задавал следующие вопросы Брюмер, применяя известный полицейский приём внезапности, и надеясь, что на этот раз получит исчерпывающие ответы. – Ах! – сразу восклицал незнакомец, меняясь в лице, и прикладывал к своему нахмуренному лбу ладонь. Затем разворачивался и просто уходил; склонив голову и о чём-то задумавшись. Оставляя при этом Брюмера в полной растерянности. Хотя этим странности в поведении незнакомца не заканчивались. Находясь в церкви уже третьи сутки, Брюмер отчётливо слышал, как мужчина стонет и странно хрипит по ночам. А с падающим на пол кельи, через маленькое зарешёченное окно, первым золотым лучом солнца, Лабуле издавал кратный душераздирающий крик. И так он просыпался каждое утро. На исходе четвёртого дня в церковь пожаловал посыльный из жандармерии. Он застал Брюмера тогда, когда тот наблюдал с крыльца за любующимся на реку незнакомцем. В переданной новому инспектору записке герр Штольц писал: «Завтра состоится первое судебное заседание по делу о Штанце. Будут зачитаны обвинительные заявления и, обличающие его преступные дела, протоколы. Надеюсь, что ко второму заседанию ваш подопечный хоть что-нибудь, да вспомнит и хоть как-то поможет нам в этом трудном и путаном деле, потому как начнутся слушания показаний живых свидетелей и потерпевших. Очень надеюсь на вас и вашу компетентность. С нетерпением жду известий». Брюмер вздохнул, отпустил посыльного, который так и не дождался ответного письма и, свернув листок, опять посмотрел на незнакомца. Тот сидел на берегу и, приложив подбородок к колену, поднятой на камень ноги, задумчиво смотрел на бегущую тёмную воду Майна. Лёгкий весенний ветер с неистовой силой трепал его светлые волосы. И окажись рядом с ним Тёрнер, он бы с радостью взялся за кисть и палитру, потому что только он бы смог перенести на холст то буйство и разнообразие красок, которое царило вокруг. Вечерело. Голубой тон неба становился прозрачным и оттого на нём загорались первые звёзды. Вода в реке стала похожа на чёрное зеркало, в котором эти звёзды отражались. Зеленеющий на крутых берегах ковёр из молодой травы потихоньку накрывал собой прошлогоднюю солому, которую золотили лучи заходящего солнца. Брюмер ещё раз вздохнул и, стукнув кулаком по перилам крыльца, резко спустился к реке. На этот раз он решил, во что бы то ни стало, выбить из незнакомца информацию о Штанце. Хоть какую-нибудь, всё равно. Однако когда он уже почти подошёл к незнакомцу, с крыльца церкви неожиданно донёсся окрик человека. Обернувшись, Брюмер увидел подзывающего его к себе жестами руки, отца Густава, одного из главных викариев данного прихода, входящего в ректорат. Немного удивившись, он, хоть и с досадой, вернулся обратно. – Что случилось, преподобный? – раздражённо задал Брюмер вопрос священнику, взбираясь по ступеням паперти. – Простите, сын мой, что прерываю вашу прогулку, но вам только что передали вот эту записку, – и он протянул молодому человеку маленький листочек бумаги. – Кто передал? – удивился молодой человек, открыв рот. – Какой-то проворный мальчишка, – ответил священник. – Он вручил её в руки нашему канонику, который отдал её мне. Я подумал, что может быть это послание делегировано вам из жандармерии? – Отнюдь, – отрицательно завертел головой Брюмер, разворачивая маленький, надушенный женскими духами, розоватый клочок бумажки. И более тихо, добавил: – Такие послания пишут только дамы. И действительно, к его великому изумлению, записка оказалась написана его возлюбленной, фрейлейн Либлинк. Он, конечно, никогда не видел её почерка, но подпись «Ребекка Либлинк» говорила сама за себя. «Мой дорогой друг, очень соскучилась по вас, и уже не знаю, когда же мы сможем увидеться. Надеюсь, вы не откажете в просьбе девушке, желающей встретиться с вами сегодня, ну хотя бы на Торговой площади, в семь часов вечера. Понимаю, как это выглядит, но ничего не могу с собой поделать. Только оставим нашу встречу в строжайшей тайне, и это будет вашим первым испытанием мне в верности. И не заставляйте мёрзнуть и ждать вашу даму сердца, потому что это будет вашим вторым испытанием. А заодно и проверим, что вам дороже, ваша служба или моя любовь. И если вы меня не подведёте, то я завтра же осмелюсь говорить о нас с вами со своим отцом». – Всё в порядке? – задал Брюмеру вопрос викарий, дождавшись, когда тот закончит читать. – Всё отлично! – радостно воскликнул молодой человек, захлопав в ладоши, и сорвался с места, как ошпаренный. – Но куда же вы? – окликнул его отец Густав, весьма удивлённый таким поведением полицейского. – Извините, нет времени, – отозвался Брюмер, оборачиваясь и отвечая на ходу, – ведь уже почти шесть часов. – И что? – Потом, потом…, – помахав рукой, ответил молодой человек и скрылся в конце трансепта, ведущего к главному выходу из церкви.