Доктор Менгер открыл в столе дверцу, и, вытащив бутылку вина, моментально приложился к ней. – Этот ребёнок, тайна нашей семьи, – наконец сказал он, посмотрев на Маркуса налитыми кровью глазами. – Не думал я, что мне придётся отчитываться перед абсолютно чужим человеком. Менгер сделал ещё несколько глотков и продолжил: – Девушка к моему приезду была уже мертва. Когда я припал к её сердцу, оно не билось. Зато моё ухо отчётливо расслышало глухие удары маленького сердечка в её животе. Она находилась на восьмом месяце беременности и не случись с ней несчастье, в ближайшее время бы родила. Действовать нужно было незамедлительно. В любую минуту ребёнок мог умереть вслед за матерью, оставшись без поступающего в его организм питания и тепла. Ведь тело девушки получило сильнейшее переохлаждение. Сделав кесарево сечение, мне удалось извлечь из её утробы младенца и тем самым спасти ему жизнь. На удивление малыш оказался очень крепким и здоровым. После того, как граф совершил грех самоубийства, мне стало понятно, что оставлять малыша в доме нельзя. До утра он мог умереть от голода, а слуги заниматься ребёнком просто не стали бы. Шутка ли, в доме находились два трупа. Перебирая в голове варианты спасения малыша, я вдруг вспомнил о том, что жена моего троюродного брата, тоже, кстати, доктора, родила буквально на днях ему сына, моего племянника, а значит, могла бы позаботиться об этом ребёнке, пока ему не будет найдена кормилица и приют. Честно сказать, далеко в будущее я тогда не заглядывал. Хорошо укутав младенца, я сел на лошадь и помчался прямиком к своему брату. Всполошённые на тот момент слуги даже не остановили меня, и я спокойно уехал с чужим дитём. К моему удивлению ко мне и позже, когда улеглись все страсти вокруг этих двух нелепых смертей, никто так и не пожаловал с расспросами. Брату и его жене я строго-настрого наказал держать язык за зубами и всем, кто будет спрашивать, откуда у них появился ещё один ребёнок, говорить, что его подкинули им под дверь. Такое кстати действительно бывало в моей практике; когда родившая мать, отказывалась в силу молодости, несмышлености или бедноты, содержать и выкармливать своего ребёнка, и подкидывала его к порогу какого-нибудь, выбранного ею, богатого дома. Жена моего брата в дальнейшем отказалась мне его отдавать, сказав, что там, где один, там и второй, освободив меня тем самым от хлопот искать этому младенцу кормилицу. А вскоре, она и мой брат и вовсе стали считать ребёнка своим. Он подрос, окреп и отлично ладил с их родным сыном. – Так это всё-таки был мальчик? – перебив доктора, спросил Маркус. – Да, мальчик, – подтвердил герр Менгер, вновь глотнув из бутылки. – Так как у него изначально не было имени, данного родной матерью, мой брат и его жена, вскоре крестили ребёнка под именем, которое выбрали ему сами. – И как они его назвали, – вновь перебил Маркус. – Карлом, – ответил доктор, и тут же повторил, – назвали они его Карлом. И теперь он носит фамилию моего родственника, фон Зидольб. – Так значит, фамилия вашего брата фон Зидольб? – уточнил Фабер. – Вы же слышали молодой человек, к чему повторять, – вздыхая, ответил герр Менгер. – И теперь, Карл фон Зидольб, является вторым, законным сыном моего брата. – То есть, он живёт в Вюрцбурге? – Живёт, и учится в церковной школе при бывшем аббатстве Святого Бурхарда, – подтвердил Менгер. – Кстати, по словам брата, проявляет там великолепные способности к наукам; гораздо большие, чем его собственный сын. Особенно к ботаническим предметам. Их главный учитель, викарий, предлагает моему брату отправить мальчика на обучение в Берлинский Университет, куда обязуется составить и собрать все необходимые бумаги, но у моего брата, нет, к сожалению, средств. Нужны большие деньги, чтобы позволить себе это, и не только на дорогу, но и на начальное содержание. Ведь пока мальчик станет стипендиатом, ему нужно будет на что-то жить. Ах, как жаль! Ведь он действительно очень способный и талантливый ребёнок! После причитаний, уже хорошо подвыпившего доктора, Маркус покосился на обстановку дома и богатый меблированный антураж. По окружающим его предметам и самому жилью Менгера, трудно было поверить, что он не может помочь своему брату, оплатить обучение ребёнка, которого, кстати, сам же ему и подкинул. Ну да ладно, тут уж, как говорится: «Бог ему судья». – Ну а кто же настоящий отец ребёнка, вам случайно неизвестно? – осторожно спросил Маркус. – Что-то вы задаёте очень много вопросов, молодой человек, – икнув, сказал доктор. – А ну, признавайтесь немедленно, откуда вам столько известно и зачем именно вы сюда пришли? Уж не думаете же, вы, на самом деле, что бы я – доктор, профессор, поверил в ваши россказни про привидение? Фабер понял, что пора уходить. Ничего не ответив, он направился к выходу из кабинета. Однако, несмотря на своё состояние и вес, доктор проворно вылез из-за стола и догнал его. Схватив Маркуса за лацканы, и, дыхнув на него винными парами, он громовым голосом спросил: – Говори мерзавец, кто тебя подослал? Кто-то из бывших слуг фон Веберов? – О чём вы? – пытаясь убрать от себя руки доктора, спросил Маркус. – О том, что кто-то хочет меня шантажировать, вот о чём! – отталкивая от себя Фабера, ответил Менгер. «Так вот ты о чём», – пронеслось в голове Маркуса. «Похоже, этого борова много лет терзают угрызения совести, и ко всему прочему, он трясётся за своё богатство». – Я не был никем послан и пришёл лишь по одной причине, которую уже вам озвучил, – поправляя одежду, ответил вслух Маркус. – Если же вы не верите мне, это ваше право. Фабер щёлкнул замком и вышел из кабинета, под напуганным взглядом доктора. Покинув дом, он быстрыми шагами направился в особняк. Уже вечерело, и расхаживать по трактирам у него совсем не оставалось времени. Он и так готовил себя к тому, что управляющий снимет с него сейчас три шкуры. Решив не входить через главный вход, Маркус прошёл вдоль ограды и перелез через неё, подальше от окон дома. Через парк пришлось пробираться почти в темноте. Ночные сумерки сгущались очень быстро. Из-за бегущей по небу серой дымки, луна была едва видна и почти не освещала землю. Услышав полившуюся из окна особняка знакомую музыку, Маркус почувствовал, как его сердце ёкнуло. Он уже столько времени не видел своей возлюбленной, что готов был взмыть ввысь и залететь к ней в комнату словно Икар. Прислонившись к большому тисовому дереву, он вперил взор в раскрытое, но зашторенное окно, и, предался воспоминаниям. Ритмы сердца участились, и он почувствовал, как его накрывает волна любви, нежности и тоски по Аннабелле. Внезапно музыка стихла. Теперь Фабер отчётливо слышал лишь голодное урчание своего живота. Штора шевельнулась, и он вытянулся так, словно хотел своим взглядом отодвинуть её и узнать, что там делает его любимая. Вдруг, среди этой нависшей над землёй тишины, Маркус услышал в своей голове нежный, девичий шёпот: «Через две ночи исходит срок. Через две ночи я приду к тебе, мой любимый». Фабер сразу вспомнил, что срок, установленный ему Аннабеллой, до начала их следующей встречи, действительно исходит через два дня. «Наконец-то!» Свет в комнате погас, и он услышал, как хлопнула дверь. Всё, теперь можно было отправляться в домик для слуг. Однако постоянно напоминающий о себе голод, заставил Маркуса подойти к особняку и осторожно заглянуть в кухонное окно. Рассмотрев через плотный тюль только кухарку, убирающую что-то с плиты, Фабер тихо зашёл внутрь. Увидев его, кухарка немало удивилась, но беспрекословно вернула на стол несколько мисок с едой. Словно голодный волк, Маркус набросился на выставленные блюда, и не успокоился, пока все их не съел. Запив свой поздний обед холодным травяным напитком, Маркус поблагодарил пожилую женщину от всей души и, как, оказалось, вовремя вышел из кухни. Уже стоя на крыльце, он увидел через окно, как, вслед за ним, через внутренние двери в помещение вошёл управляющий. Маркус быстро пробежал парк, и, растопив в домике для слуг печку, юркнул к себе. Буквально через десять минут пришли и остальные слуги. Обрадованный тем, что успел и поесть и затопить печь, Фабер мог теперь спокойно вернуться к интересующему его вопросу. Подойдя к старому бюро, он сначала подёргал его дверцу за ручку. Убедившись, что так её не открыть, Маркус тихо вышел из комнаты, и, взяв стоявшую возле печки железную кочергу, вернулся обратно. Не имея ключа от бюро, Фабер решил пойти на радикальные меры и открыть его с помощью подручного средства. Однако только он вставил толстый прут кочерги лопаткой в зазор между дверцей и внутренним замком, как позади, раздался звон упавшего на пол предмета. Маркус вздрогнул и резко обернулся. Отложив кочергу и подобрав блестящую вещицу, мужчина был не то что сильно удивлён, а просто шокирован. В его руках находился ключ. В том, что ключ должен подойти к закрытой дверце бюро, он даже не сомневался. Не задумываясь о том, откуда этот ключ появился, Маркус вставил его в замочную скважину и повернул. Раздался сухой щелчок, и дверь, придерживаемая поводками, сразу же опустилась. Из-за темноты, сначала ничего не было видно. Фабер зажёг светильник и поднёс его к бюро. В открытой им нише, на полочке, лежало сверкающее колье. – Вот оно! – воскликнул вслух, обрадованный находкой Маркус. Взяв колье в руки, он заметил под ним колечко. Осматривая украшения в свете лампады, Маркус оценил, насколько это дорогие вещи. Колье было сделано из чистого золота и имело подвеску в виде чудо птицы, усыпанной мелкими блестящими камушками, сразу ясно, что драгоценными. Кольцо тоже представляло ценность, хотя из-за своего размера едва налезало на кончик мизинца Фабера. Маркус решил не убирать эти вещи обратно в бюро, а оставить их на столе, надеясь, что являющийся после полуночи призрак девушки, увидев украшения, перестанет его преследовать. Погасив лампу, он, как и прежде, сел в самый тёмный угол, и стал оттуда наблюдать. Только дневная усталость от длительных пеших прогулок и общения с разными людьми, сделала своё дело и вскоре погрузила Маркуса в крепкий, здоровый сон. 6 глава Бывшее аббатство Святого Бурхарда, в прошлом, принадлежавшее бенедектинцам, располагалось в чертогах крепости Мариенберг, и выполняло теперь роль приходской католической церкви, при которой была организована школа претендентов на каноников с самыми завидными должностями. Среди отданных в эту школу детей нередко встречались и такие дарования, о которых потом говорил весь свет. Хотя времена, когда великими учёными могли становиться люди, принадлежащие только к какому-нибудь церковному ордену или члены кафедрального либо коллегиального капитула, давно прошли. Сегодня, несмотря на будний день, все места центрального нефа церкви Святого Бурхарда были заняты. Помимо прихожан, на скамьях расположенных ближе к алтарю, восседали восемь каноников и двенадцать викариев, а перед приступком алтаря, на готических стульях, сидели ректор, декан и приехавший с проверкой, епископ, возле которого поставили амвон. Вдоль правой западной стены нефа, выстроились в два ряда несколько молодых дарований, отобранных для состава церковного хора, должного в будущем вещать псалмы, панегирики и вирши, с эмпора верхней галереи. Зычное, тонкое, трогательное и берущее за душу пение хора, многогранным эхом отражалось от шатров купола, каменных колонн и арочных сводов, а исполняющий соло «Аве Мария», ученик, мог бы достойно встречать новоприбывших в эмпирее. Все, кто находились в церкви, замерли, и походили больше на восковые экспонаты музея, чем на живых людей, настолько их заворожило дивное пение детского хора. Однако сердце зашедшего в церковь человека оно не коснулось, и поэтому, спокойно пройдя по центральному нефу до трансепта, он стал внимательно рассматривать сидящих священнослужителей. – Мужчина, займите, наконец, свободное место, – попросил его вдруг один из прихожан. – Мне нужен викарий приходской школы, – чуть наклоняясь, ответил человек. – Тогда, пройдите вперёд и спросите среди тех людей, которые сидят в третьем ряду, – пояснил вежливо другой прихожанин. Мужчина продвинулся вперёд и постарался занять место на плотно забитой священниками в рясах, третьей от алтаря, скамейке. Задев одного из них, локтем, мужчина невольно привлёк к себе его внимание. – Что вы здесь делаете? – задал ему вопрос, полный священник, которого он пихнул. – Вы разве не видите, что у нас смотр и тут сидят только церковные служители? Займите место где-нибудь позади. – Извините, но я не могу, – ответил мужчина. – Мне нужен викарий, который преподаёт в приходской школе Бурхарда. – Сейчас? – выпучив глаза, возмутился священник. – Именно, – ответил странный прихожанин. – Тогда вам нужен Преподобный отец Густав, он сидит на первой скамье, сразу за деканом и ректором. Во-о-он там, впереди, – указал священник. – Только не советую вам, сейчас, его отвлекать. Но мужчина уже встал и, наклоняясь так, чтобы не мешать смотреть на хор людям, направился к крайней скамье. Здесь было чуть посвободнее, и он спокойно занял место рядом с сидящим в сутане человеком. – Извините, вы отец Густав? – обратился к нему с вопросом мужчина, не обращая внимания на исполнение солистом хора верхней кантаты. Человек в сутане резко посмотрел на странного прихожанина и поднёс указательный палец правой руки к губам, призывая к молчанию. Однако мужчину это не устроило, и он продолжил свою речь: – Мне необходимо с вами поговорить. – Где вас учили манерам, сын мой? – раздражённым голосом, возмутился викарий, и, видя, что прихожанин не собирается успокаиваться, молча привстал и отвёл мужчину под своды трансепта. – Как вы себя ведёте, сын мой? Почему такое неуважение к сану и тому, что сейчас поют эти дети? И как поют, – качая головой и закатывая глаза от восхищения, проговорил он. Затем вновь посмотрев на мужчину, опять задал ему вопрос: