— Вот уж нет, — сказал он приказным тоном. — А мне так интересно посмотреть, — робко пробормотала мама. — И ехать еще рано. Мы двинулись к прилавку всей процессией. Увидев торговку окорочками, мама оробела, а деда ее вид не шокировал, он лучезарно улыбнулся: — Доброго дня, красавица! — Ой да ладно вам, — улыбнулась она, и я заметил, что у нее нет одного зуба сверху. — Какая я… — Это вам! — Дед выудил абрикос и протянул ей. — Из солнечной Армении. Женщина цапнула абрикос, вытерла о замызганный передник и принялась есть, а я застелил прилавок и начал выкладывать товар: абрикосы, черешню, орехи. — Че-то кислые ваши абрикосы, — чуть ли не проорала она, отпугивая покупателей. Я дал ей примятый, спелый. — О, это, в натуре, мёд! — обрадовалась она, распробовав. — Мне вот таких. — Ма, выбери восемь штук янтарных, — распорядился я, видя, что к прилавку подошли покупатели. — Чейто восемь? — возмутилась соседка. — Потому что это полкило, — ответил я, глядя на мужчину, отправившего в рот черешню. — Сколько? — спросил он. — Семьсот. — Килограмм сделай. Понеслась! Дед наблюдал со стороны, мама отдала абрикосы мужикобабе, которая так и не представилась, та положила их на чашу весов и сразу же сгребла, потому что там было немного больше, чем полкило. — Абрикосы! — крикнул я. — Ни у кого нет, у нас есть! Удиви соседей! Порадуй девушку! Заткни рот теще! Соседка хрипло расхохоталась, хлопнув себя по ляжкам. Взвесила окорочок покупателю, прогнала бабульку, которая просила самый маленький, вон тот, который вмерз, и попутно возмутилась цене. — Крохоборы, — ворчала бабка, удаляясь. — Там дешевле! — Так и вали туда, покупай гнилье с опарышами! — Торговка объяснила мне: — Там есть точки, где сбывают просрочку вполцены. Вот и прут, и прут. Рыба с глистами, мясо с опарышами, вонючее. Склизкая колбаса. Правильно, что я внутри здания не остался, там не наш покупатель. Слышавший наш разговор дед подтвердил: — Соседка аж из Перово ездила, пока с отравлением не слегла. Вспомнились очереди из, теперь ясно, студентов и пенсионеров. Вот оно что! Дед с мамой то отходили от прилавка, то приближались к нему, изображая покупателей, и к часу дня я распродал почти все, осталось по пару килограммов черешен и абрикосов и восемь — орехов. Не шли они сегодня. Мама сказала: — Я поеду, уже пора, а то мало ли. — Знаешь, как добраться? — спросил я. Она развернула тетрадный листок, где была нарисована и расписана схема перемещения. — Не знаю, но разберусь. Шевкет Эдемович написал. Удачи, Павлик! — Это тебе удачи! Мы разговорились с мужикобабой. Оказалось, ее звали Яна, она «с Ростова» приехала покорять Москву. Покупает окорочки оптом на мытищенских складах, продает здесь. Выгодно! Наценка 100%! Вон, одна коробка осталась. Я понял, что она — бесценный источник информации, задал пару вопросов и выяснил, что на тех складах очень многие закупаются, а еще есть оптовики в Балашихе, но в Мытищах лучше и удобнее. Я молчал. Мотал на ус и больше слушал, а Яна охотно делилась историями из жизни, приправляя их крепким русским словцом. Дед играл в телохранителя и топтался неподалеку. Когда товара осталось мало, спрос резко упал, и мы застряли. Я снизил цену на орехи с полутора тысяч до тысячи трехсот. Не помогло. Потом — еще на сотку. И все равно никакого интереса к ним. Н-да, погорячился с десятью килограммами, пять осталось, а это шесть тысяч! Жаба не давала нести их домой, на них можно целую поляну накрыть! От нечего делать я спрятался за прилавком, пересчитал деньги: 26000. Если вычесть вложенное в товар, получится 21000, да еще пять в орехах. Неплохо. Если торговать каждый день, получится 630000 в месяц. Шестьсот тридцать долларов. Сумма и по нашим временам немалая. Дас ист фантастиш, одним словом. Кто бы мог подумать! А если наладить канал и поездом передавать продукты, купленные в Мытищах, к нам, то сумма удвоится. Только нужно сгонять на те склады, разведать, что там и как. Если я купил кофе в ларьке со стопроцентной наценкой, сколько же оно на опт? По шесть тысяч? От перспектив закружилась голова, замелькали цифры возможной прибыли. Если сбывать кофе не по 20000, а по 12, то выстроится очередь. Допустим, я возьму пак, там, скажем, 24 штуки. Умножаем на 6000 чистой прибыли — та-дам! — 144000. Сколько таких паков можно продать? Предположим, по одному в неделю, четыре в месяц. Перемножаем — 576000. Прибавляем к 630000. Миллион двести! А если на кофе будет больший спрос? Допустим, сделаю я меньшую наценку и ножками пробегусь по тем, кто, возможно, заинтересуется: торговцы жвачками, всевозможные ларьки… Почему бы и нет? Единственное, в чем проблема — люди. Нужны помощники, как ни крути, я один не справлюсь. — Наверное, поехали к тебе, что здесь высиживать? — предложил я деду. — Завтра остатки продам вместе с новым товаром, там орехов не будет. Хоть поговорим нормально. — Я только рад, — улыбнулся он. Собирая коробки, я перевел взгляд на Яну и спросил: — Завтра будете здесь? Можно к вам на тех же условиях? — Завсегда да. Где бы я еще черешен поела. — Она выплевывала косточки в ладонь, зажимала пальцами и стреляла по мухам. — Хорошей охоты, — пожелал ей дед, она расхохоталась; поглядывая на него, кокетливо пригладила ежик седых волос. Дед еще ого-го мужчина в его-то годы! Вон, молодухи глазки строят. Когда вышли из рынка и отдалились от гомона и броуновского движения тел, я сказал: — Ты извини, но я даже не знаю, сколько тебе лет и когда твой день рождения. — Одиннадцатого июня исполнилось шестьдесят восемь. — С прошедшим! — Спасибо. — Вы ровесник бабушки по маме, Эльзы Марковны! А выглядите хорошо если на пятьдесят пять! — Ну вот, как возраст узнал, сразу — вы. А до того так хорошо по-родственному общались. — В голосе деда проскользнуло столь явное сожаление, что стало неловко. Не думал, что в мои годы такие простые слова могут меня смутить. — Не курю, бегаю, в проруби купаюсь, — похвастался дед. — Теперь будет для кого жить долго. На языке вертелось: «И девок портишь» — но я решил соблюдать субординацию. — Так а родители чего развелись? — спросил он. — Оля молчит, как партизан. — Отец любит другую, а на нас срывался, мать затюкал, сестру с братом тоже. Может, это прозвучит цинично, но от того, что он ушел, всем стало лучше. — Не понимая, как сыграет моя честность, все-таки я нелестно отозвался о его сыне, я немного сгладил острые углы: — На расстоянии он проявляет себя как примерный родитель. Иногда лучше, когда близкие далеко. — Да, Рам сложный человек. С детства таким был. Я рад, что ты не держишь на него зла. «Зла не держу, но держу себя подальше от него», — подумал я. — А откуда ты родом? — сменил тему я. — Мой отец и твой прадед был крымским татарином. Разбойником был, лихим человеком, за что его сослали на каторгу. Прабабушка — казанская татарка, коммунистка. — Их фотографии остались? — спросил я. — Да, есть немного. Дома покажу. Так вот, отец поехал на Украину порядки наводить, там его и убили в двадцать девятом, мне было четыре года. Мама осела в Краснодаре, родственников откуда-то с севера перевезла, замуж больше не вышла, посвятила себя строительству светлого будущего. Так что счастливый ты человек, у меня нет сестер и братьев. Я поймал себя на мысли, что у меня может быть полно родственников в Краснодаре по линии прабабки, но спрашивать не стал — не время. Да и редко молодые интересуются генеалогией. Дед будто прочел мои мысли и продолжил: — Мы с матерью мало общались. Она делала карьеру, и я воспитывался в интернате. Некоторое время мы шли молча по тротуару вдоль пустой дороги, где изредка проезжали машины. Дед нес кравчучку, я — рюкзак с орехами. Правы местные, такая Москва — добрее, что ли. Проще. Она утопает в зелени, и скоро дорожки засыплет тополиным пухом. Недавно прошел дождь и прибил пыль, было свежо и прохладно — в одной футболке не походишь. Искоса я поглядывал на деда. И вовсе он не похож на татарина: кожа белая, румянец, лицо круглое, скулы… Но у каждого четвертого такие. Волосы темно-русые, у меня и то темнее. И вообще, я в отцовскую породу только мастью, вот Боря — да, сразу видно, дедов родственник. В метро мы больше молчали. Ехали с пересадкой около часа, а когда вышли из подземки, я заметил формирующийся на севере грозой фронт. Это у нас месяцами может не быть осадков, здесь — или каждый день, или через день. Нужно подстраиваться под новые реалии, чувствую, мне тут куковать и куковать. Дедова квартира находилась в десяти минутах ходьбы от метро в длинной хрущовке с желтыми балконами. Двор утопал в зелени, в клумбах цвели пионы и сирень, напротив дома были припаркованы две белые «копейки», «запорожец» и зеленый «москвич». Столица еще не захлебывалась машинами, и не ощущался острый дефицит парковочных мест. Мы поднялись на второй этаж. В подъезде было чисто, но стены, выкрашенные зеленым, уже превратились в поле боя металлистов, панков и кого-то, кто под названием каждой группы и под каждым погонялом писал «лох», «чухан», «сосет» или русское трехбуквенное.