Первый учитель Пока тепло, до школы босиком добежать только в охотку. Но вот совсем пожухла трава, стало прихватывать ее по утрам инеем. До школы стрелой летишь, а все одно прибежишь — ноги красные, как у гуся лапы. Говорил я отцу, а он: «Потерпи, сынок. Сладим тебе обутку. Извернусь только чуток с деньгами». Никак ему пока не извернуться. Приходится материны сапоги надевать, не то — сидеть дома. Дров в школу еще не завезли. А пора бы. Председатель колхоза Шомбоев все обещает: «Будут, будут…» Вот и ждем, сидим в классе нахохлившись, как воробьи в стужу. Кто что на себя натянул. Учитель наш, Алексей Иванович, в шинель кутается, покашливает. Он больной, на гражданской войне раненный. Ему нельзя простуживаться. Потому нет-нет, а прихватишь из дома полено. Но это не дело. Да и дома косятся. Алексей Иванович уже и к мужикам обращался: — Помогите школе. — Ты, Иваныч, человек казенный, — отвечают, — и заведение твое казенное. Пускай казна тебе и помогает, что ж мы-то? — Так ведь ваши же дети! — А что дети? Ты у нас человек новый. Вот погоди, морозы ударят, запуржит, дети все по домам на печах сидеть будут. Один останешься в школе. Учи тогда хоть себя, хоть печку. Дров, конечно, в лесу много. И лес рядом. Но у нас тогда не было лошади. Отец еще только собирался завести. Мы с Егором пристали к его отцу. — Пап, съездим в лес, а? — Дядя Федя, холодно же в школе. Нам-то что. Мы посидели и ушли. А учителю целый день в ней… — Ну, черти, вцепились оба, как клещи, — сердито отмахивался дядя Федя, но наконец сдался: — Будь по-вашему. На другой день с утра справили мы их Тучку, взяли пилу, топоры, поехали в лес. Свалили три осины-сухостоины. Хлысты — на смычки, поехали обратно. Приезжаем. Тихо во дворе, урок идет. — Чего там, может, и попилим сразу, — предлагает дядя Федя. — Давайте, — говорит Егор. Пилим, колем. А надо сказать, что окна класса выходили как раз на нашу сторону. Так что мы видели Алексея Ивановича, а он нас. Но по его лицу не заметно было, чтобы он доволен был. Бабушка Ксения прогремела коровьим боталом. Урок кончился, к нам выбежали ребята и вышел Алексей Иванович. Он подошел к дяде Феде. — Большое спасибо вам, Федор Васильевич, — пожал ему руку. — Вы нас просто спасли. — Да что я, — смутился дядя Федя. — Это они все. Пристали — поедем да поедем… Алексей Иванович почему-то строго посмотрел на нас, потер переносицу и вдруг сказал: — А вы, Василий и Егор, сегодня останетесь после уроков. — За что? — заревел Егор. — Я же ничего не сделал! — Балует? — заволновался дядя Федя. — Вы уж, ежли что, мне скажите. Я с ним поговорю… — Да нет, — улыбнулся Алексей Иванович. — Пожаловаться на Егора не могу. А оставлю их потому, что пока вы ездили в лес, прошло два урока. А мы начали новое, вот и будут наверстывать. — А-а, — успокоился дядя Федя. — Понятно теперь. Что ж, надо… За нашим разговором ребята кто колет, кто складывает в поленницу, кто в школу охапки тащит. Прогремел звонок. Отсидели мы с Егором положенное со всеми, остались только вдвоем. — Прямо как двоешники, — с обидой проворчал Егор. — Ну что, ребята, начнем? — сказал Алексей Иванович. — Лучше бы ко мне перебраться, но у меня прохладно. — А давайте затопим! — обрадовался Егор. — Нет, оставим дрова для класса. — Так и спать ляжете в холодной комнате? — Это ничего… — Как хотите, а я не согласен, — вдруг сказал Егор. — Надо затопить у вас и к вам перебраться. Потому что сейчас все равно придет бабушка Ксения, убираться начнет. А дров мы еще привезем, ежли что. Егор вышел. — Ну, брат, и хитер, — с улыбкой вслед ему сказал Алексей Иванович. — Лишь бы от учебного дела подальше, — но спорить не стал. Комната Алексея Ивановича была в конце короткого коридора, налево. В ней помещались: стол у окна, кровать, два стула, этажерка с книгами и большая географическая карта во всю стену. Затопили печь. Дрова схватились весело, разом. Громкий треск поленьев обещал скорое тепло. — Праздничный фейерверк, — задумчиво произнес Алексей Иванович, присевший на корточки у печной дверцы. — Алексей Иванович, вы нам пока про войну. Про гражданскую расскажите. — Про Перекоп. Как вы воевали, Алексей Иванович. — Э-э, нет. Сколько можно об этом рассказывать. И потом, пора делом заняться. — Алексей Иванович, ну чуток только, как… — Стоп! Займемся устным счетом. Егор было заскучал, потом вдруг поднял голову, посмотрел на стену, вдоль которой стояла кровать. — Алексей Иванович, а кто это у вас висит? Ваш дедушка? — Где висит? — с недоумением спросил учитель. — Вон, на стене. Алексей Иванович недовольно взглянул на Егора. — Во-первых, не «кто», а «что» — портрет. Во-вторых, не дедушка, а мой учитель. — Ваш учитель? — К сожалению, — неожиданно смутившись, сказал Алексей Иванович, — я его никогда не видел. Никогда с ним не встречался. Да и не мог встретиться… — А как же он вас учил? — Как?.. Алексей Иванович не сводил глаз с портрета. Лицо его стало печальным. Он рассеянно тер переносицу и, казалось, совсем забыл нас. — Это портрет учителя учителей. Великого педагога Генриха Песталоцци… Удивительный был человек… — тихо сказал он. Алексей Иванович опять помолчал. Потом, взглянув на нас, вдруг оживился. — Это хорошо, что вы о нем спросили. Знаете, ребята, — он быстро подошел к столу, взял карандаш, — Песталоцци родился более двухсот лет назад. А точнее, в тысяча семьсот сорок шестом году. Очень давно. Вот в этой маленькой стране. Видите? Она, пожалуй, не больше нашего вепсского края. Называется Швейцария. Отец Генриха был хирургом. Умер он очень рано. Мальчику было тогда пять лет. Мать Генриха осталась с тремя детьми. Жили очень бедно, но очень дружно. Генрих был старшим. Здесь, в семье, он научился любить людей, потому что видел каждую минуту, как любят друг друга мать, сестра и брат. Генрих пошел в школу. Но там ему приходилось плохо. Он был слаб, некрасив. Учителя считали его тупицей, а школьные товарищи чудаком. Они его так и дразнили: «Вот чудак из чудаков, из страны дураков!» А между тем, ребята, этот неуклюжий, хилый мальчик с великой горячностью, не раздумывая, бросался на защиту слабого, сколько бы у того ни было обидчиков. Тут Генриха ничто не могло остановить. Такое уж у него было сердце. Ему даже не удалось толком получить настоящее образование. Но именно в этом человеке с годами проснулся редкий дар учителя. Песталоцци организует школы и приюты для бездомных, нищих детей, у которых не было ни пристанища, ни хлеба. Он написал много книг о том, как надо учить детей. В его воспоминаниях есть такие слова: «Я сам жил, как нищий, для того, чтобы научить нищих жить по-человечески». За первую книгу об учительском труде ему была присуждена золотая медаль. И ее, эту медаль, пришлось продать. Потому что нужны были деньги, чтобы кормить и учить детей. Неудивительно, что дети любили этого человека. А Песталоцци всю свою жизнь оставался нищим, но стал гордостью Швейцарии. Слава о нем прокатилась по всему миру. Его приглашали в другие страны, но он не захотел покинуть родину. В тяжелых условиях жил и работал этот учитель. Бывало, в школе холодно, не на что купить топливо… — Алексей Иванович, — перебил Егор, — он, как вы… — Почему как я? — опешил Алексей Иванович.