– Моя служба безопасности поймала еще восемь шпионских дронов, – говорит он. Водка с самого заседания совета была в морозильнике. Во влажном тепле Орлиного Гнезда над бутылкой и стаканом вьется пар. Лукас наливает. Он видит неприкрытый голод во взгляде Евгения Воронцова. – Это лишь те, которых ты должен был поймать. – Несомненно, – говорит Лукас и вручает гостю стакан, покрытый льдом. Тот исчезает в кулаке громадного русского. Так много колец, подмечает Лукас, и все врезаются в плоть. – Saúde. – Не присоединишься ко мне? – Водка – не мой напиток. – Джин – выпивка для маленьких девочек. – Евгений поднимает кулак. – Будем. – Он ставит стакан на широкий подлокотник кресла, не притронувшись к водке. – Она отличная, я не сомневаюсь. Им нравится, когда я пью, Лукас. И они всячески подталкивают меня к выпивке. А я пью, раз им так хочется. – За Драконом не должны шпионить его собственные внуки. – Но ты шпионил за братом, – возражает Евгений Воронцов. – Мой брат был очаровательным, пылким, щедрым, красивым и совершенно не годился на роль главы «Корта Элиу». – Они пугают меня, Лукас. Мы понимали этот мир. Мы знали, когда брать, а когда отпускать. Мы знали, когда нужно действовать, что необходимо, а что чересчур. Это был танец, Лукас. Вы, мы, Суни, Маккензи, Асамоа. Круг за кругом. А этих ничто не сдерживает. Они думают, что к ним неприменимы ограничения. Не знают ни долга, ни преданности. Ты-то понимаешь, в чем суть? – Я знаю, что такое преданность, – говорит Лукас. – Я думал, мы союзники, Евгений. За стеклянной стеной в пространстве хаба вьются знамена и воздушные змеи. Кто-то летит. Там всегда кто-то летает. Водка нагрелась, ледяной покров растаял и превратился в линзу воды, а Евгений Воронцов все равно не может отвести глаз от стакана. – Так и есть, Лукас. Старейшие из союзников. – И все же Рауль-Хесус Маккензи знал о предполагаемом ударе по Морю Познанному из электромагнитной катапульты. Евгений Воронцов ерзает в кресле. – Либо мы вместе, Евгений, либо мы все покойники. – Они хотели, чтобы я тебя проверил, – бормочет Евгений Воронцов. – Молодежь. Они хотели тебя спровоцировать. – Ты выставил меня дураком перед землянами. – Они хотели поглядеть, в какую сторону ты склонишься. – И что, я правильно склонился? Десятилетний Лукас Корта совершает с матерью и братом официальный визит в Святую Ольгу – столицу ВТО. Он охает и ахает при виде строительных площадок, где краны беззвучно вращаются в вакууме, в лунной ночи вспыхивают тысячи сварочных дуг, напоминающих звездообразные актинии, а боты собирают из панелей, сетей и каркасов путеукладчики, плавильни и агломераторы, капсулы «лунной петли» и лунные бульдозеры. Мадринья Амалия ведет Лукаса за руку в старый купол, где плохо пахнет и в воздухе витает пыль, и он чувствует, как сквозь реголитовую крышу просачивается радиация, и там его представляют – как положено при встрече королевских особ – Григорию Воронцову, его сыновьям и дочерям, их детям. Юный Лукас понимает, что должен вести себя дружелюбно, общаться с ними и играть, хотя все они по меньшей мере на три года старше и гораздо массивнее, чем он. Рафа берется за дело самозабвенно, и через несколько минут он уже бегает, гоняется вверх-вниз по лестницам, бросает мячи, перекидывается сообщениями. Лукас отстраняется, держится поближе к мадринье, которую знакомят с наследниками Воронцовых. Эти большие женщины и мужчины – вот с кем он должен разговаривать, вот к кому перейдет дело Григория Воронцова и кого он однажды попытается обмануть и победить. Драконы должны разговаривать с Драконами. Он подходит к Евгению Воронцову. Крупный и самоуверенный юноша что-то замечает в мрачном, хмуром, расчетливом мальчишке, который, ни на шаг не отходя от матери, запоминает имена и лица. Он наклоняется, протягивает руку. – Как ваше имя, сэр? – Лукас Арена ди Луна Корта, – говорит Лукас, прежде чем Адриана успевает ответить за него, и пожимает протянутую большую ладонь. – Однажды я буду главным в «Корта Элиу». Все смеются, но не Евгений Воронцов. – Меня зовут Евгений Григорьевич Воронцов, и я буду главным в «ВТО-Луна». Тридцать пять лет спустя Лукас Корта наблюдает, как превратившийся в развалину Евгений снова и снова поглядывает на стакан уже теплой водки. Равновесие в комнате зависит от этого стакана. Евгений Воронцов ерзает в кресле. – Этот финансист… – Видья Рао? – Ты собираешься воплощать в жизнь эйное предложение? – Лунную биржу? Э умеет убеждать. Евгений Воронцов наклоняется вперед. – Ну, а я говорю – на хрен финансиализацию. Воронцовы не торгуют. Наш бизнес не в том, чтобы покупать и продавать, а в том, чтобы строить. У нас великие души. И великие души глядят вверх. Там есть миры, Лукас. Миры! Их надо просто взять как драгоценные камни. Это будущее, Лукас, мать твою. А Видья Рао… я тебе скажу то, что э не скажет. Чтобы управлять эйной Биржей, не нужны люди. Хватит двух сотен роботов, чтобы заниматься рынком, гелием и солнечным поясом, на радость Земле. – К чему ты клонишь, Евгений? – В какую сторону ты склоняешься, Лукас Корта? Ты падаешь к Земле или к Луне? Приезжай в Святую Ольгу. У всех прочих ублюдков уже побывал. Ты у нас в долгу. Лукас стряхивает на стол блестящую пыль от раздавленного бота-шпиона. – Увы, Орел Луны не может принять ваше предложение. Евгений мог бы с ревом вскочить с кресла, схватить край стола Лукаса своими ручищами и раздавить его. Но он читает послание, которое передал уничтоженный бот: «За нами наблюдают». – Однако ради старой дружбы между нашими семьями могу ли я послать свою Железную Руку? Она – Корта. – Все три подразделения ВТО с радостью примут Железную Руку Орла Луны в Святой Ольге, – говорит Евгений Воронцов. «Земля, Луна и Космос соберутся в одном месте, – размышляет Лукас. – У Воронцовых важные новости». – Я сообщу своей Мано ди Ферро, – говорит Лукас. – Тогда выпей со мной, ты, бразильский засранец! – рявкает Евгений Воронцов и хватает с подлокотника стакан. Напечатанная кожа сохраняет белеющий влажный круг. – За семью! – Похоже на город, – говорит Луна Корта. Она летит над бесконечным городским ландшафтом из железнодорожных путей и кварталов, протягивает руку и дает волю воображению: – Люди, кафе и принтеры. Дороги, фуникулеры, поезда. – Это иллюзия, проекция на ее линзе, но притворяться забавно. – Вы вкладываете ему в голову целый город. – Города, – уточняет доктор Гебреселасси. Она – врач, отвечающий за исцеление Лукасинью. Она гораздо больше, чем врач, и процесс – гораздо больше, чем исцеление. Она снова растет. Эта штука на ее линзе, которая, с одной стороны, похожа на город, но с другой – не похожа ни на что, виденное Луной раньше, один из ключей к исцелению. Луна – другой ключ. – Почему вы не разрешаете мне посмотреть на него? – спросила Луна, едва Дакота Каур Маккензи все уладила в приемном покое медицинского центра. – Это тонкая работа, – сказала доктор Гебреселасси, быстро уводя Луну в отдельную комнату. – Настолько тонкая, что операционная расположена на колыбели, поглощающей вибрацию. Мы выполняем нанохирургию, вкладываем в его мозг белковые чипы – такие маленькие, что их нельзя увидеть, – и подключаем к его коннектому [23]. – Я это знаю, – сказала Луна. – Я имела в виду – посмотреть через фамильяр. Вы его заблокировали. – Смотреть не на что, Луна. Просто молодой человек в медицинской коме и много машин. – Вы отпилили ему макушку? – спросила Луна. Гебреселасси вздрогнула, ошеломленная прямотой девочки. – Хочешь посмотреть на белковые чипы? – спросила доктор, наклонившись вперед в своем кресле. Она не присела на корточки, чтобы оказаться вровень с Луной. Это было бы оскорбительно. – Покажите, – попросила Луна, и ее линза заполнилась чудесами: похоже на Меридиан, если бы стены и искусственный небосвод были как проспекты, а огромные каньоны разделялись на десятки других, а те в свою очередь рождали еще по десятку ответвлений. Она моргает, убирая изображение, и оглашает свой вывод: – Города, в которых живут люди. – Люди и голоса, – соглашается доктор Гебреселасси. – И воспоминания. Вот где ты нам нужна. Мы можем дать ему основные навыки, вроде умения ходить и говорить, но вещи, которые делают его самим собой, настоящим Лукасинью – воспоминания, – повреждены. Очень сильно. Однако сеть полна воспоминаний. Мы можем передать ему их на белковых чипах, и со временем, когда восстановим коннектом, они превратятся в подлинные. – Поняла, – говорит Луна. – Вы хотите, чтобы я отдала ему свои воспоминания. Доктор Гебреселасси мотает головой – она так делает всякий раз, когда в ее мире что-то идет не совсем правильно. – Мы не можем войти туда, – говорит доктор и пальцем тянется к разрисованному лбу Луны. Жесткий взгляд смертоносного глаза Доны Луны не дает ей завершить жест. – В сети есть и его воспоминания, и твои. Нам нужно твое разрешение, чтобы их использовать. – Она видит разочарование на лице девочки. – Если хочешь, можешь их перепроверить, пока мы будем все загружать на чипы. – С удовольствием, – говорит Луна. – Это все равно что быть с ним. Куда мне идти? – Никуда идти не надо, – говорит доктор Гебреселасси. – Мы можем получить к ним доступ где угодно. – Она опять преувеличила, и Луну это удручает. – Но мы подыщем для тебя комнату. Особую комнату. – Девочка все равно хмурится. – И особую кровать. – А граниту? – Какая твоя любимая? – У меня нет любимой, – говорит Луна. – Я исследовательница. Клубника, мята и кардамон. – Договорились, – отвечает доктор и протягивает руку. – Это не вы со мной договорились. Я Корта из «Корта Элиу». Это я с вами договорилась. Луна торжественно протягивает руку, и доктор Гебреселасси столь же торжественно ее пожимает.