– Да, и перерыв на семь минут. В перерыв мы с Мэдди собирались пройти по дороге, держась все время в тени, и попробовать проникнуть в коммуникационную башню – если это вообще была она. Ну, и осмотреться там, внутри. – Ты в порядке? – прошептала я. – Ага. Страшно, но и весело тоже. Я еще как понимала, о чем она. Сидеть тут, в канаве, под покровом ночи, было дико, опасно… но я наконец-то чувствовала, что хоть что-то делаю, что сама управляю своей жизнью – впервые с тех пор, как проснулась в той белой кровати. И да, я наконец-то что-то делала для Тодда. Послышался хруст гравия. Мы пригнулись еще пониже. Ожидаемая пара солдат прошла мимо и удалилась. – А теперь пошли, – скомандовала я. Мы распрямились, насколько могли себе позволить, и быстро побежали по канаве прочь из города. – У тебя еще осталась какая-то семья там, на кораблях? – тихо спросила Мэдди. – Ну, кто-то еще кроме мамы с папой? Я поморщилась – тише, надо тише! – но ей явно было надо говорить, чтобы как-то совладать с нервами. – Нет, но я там всех знаю. Брэдли Тенч – он главный смотритель на Бете… и Симона Уоткин с Гаммы – она очень умная. Канава загибала вбок вместе с дорогой. Впереди маячил перекресток, с которым еще предстояло разобраться. – Так Симона – это та, с которой… – Тссс! Кажется, я что-то услышала. Мэдди вся вжалась в меня: она дрожала с головы до ног и пыхтела, коротко и поверхностно. В этот раз ей пойти пришлось, потому что она знала, как найти башню, но больше я ее просить не стану. Когда пойду еще раз – пойду сама. Потому как если что-то пойдет не так… – Кажется, все в порядке, – сказала я. Мы медленно вылезли из канавы, чтобы перейти перекресток – поминутно оглядываясь и как можно легче ступая по гравию. – Куда направляетесь? – поинтересовался голос. Мэдди позади резко втянула воздух. К дереву прислонился солдат – даже ноги скрестил, вальяжнее некуда. Даже в лунном свете я разглядела лениво покачивавшееся у него в руках ружье. – Чутка поздновато, не? – Мы заблудились, – быстро выдала я. – Отстали от… – Ага, как же, – перебил он. Чиркнул спичку об молнию своего мундира. Во вспышке мелькнуло «сержант Моллот» на кармане. Спичка подожгла сигарету. Сигареты мэр, между прочим, запретил. Хотя если ты офицер… Офицер без Шума, который может прятаться в темноте… Он шагнул вперед, и мы наконец-то увидели лицо. За сигаретой маячила улыбка, на редкость гадкая – гаже я прямо-таки в жизни не видела. – Ты? – В голосе проглянуло узнавание. Он шагнул к нам. И поднял ружье. – Ты – та самая девочка. Он смотрел прямо на меня. – Виола? – прошептала Мэдди, шагая за меня и вправо. – Мэр Прентисс меня знает, – предупредила я. – Ты мне ничего не сделаешь. Он затянулся, осветил сигаретой лицо, нарисованный огоньком штрих на секунду повис в воздухе. – Президент Прентисс тебя знает, – подчеркнул он. И перевел взгляд на Мэдди, ткнув в нее стволом. – А вот тебя – навряд ли. И прежде чем я успела хоть что-то сказать… Безо всякого предупреждения… Словно это было так же естественно, как сделать вдох… Сержант Моллот спустил курок. 9 Война окончена [Тодд] – Твоя очередь заниматься сортиром. – Дэйви кинул мне канистру известки. Мы никогда не видели, штобы спаклы пользовались тем углом, где они выкопали себе нужник, – словно вообще свои дела нигде не справляли, – но каждое утро он становился как-то малость больше и вонял хуже прежнего, так што приходилось регулярно засыпать его известью, штобы, значит, предотвращать вонь и распространение инфекший. Надеюсь, хоть с инфекшиями оно работало лучше, потомуш с запахом – никак. – Почему твоей никогда не бывает? – проворчал я. – Потому что па может сколько угодно думать, что как мужчина ты меня лучше, свиная ты ссанина, – сияя сказал Дэйви, – но за главного все равно ставит меня. И ухмыльнулся еще вдобавок. Я поплелся к нужнику. Дни шли и шли, пока не прошло полных две недели, а потом и больше. Я был жив и как-то справлялся. (а она?) (она-то как?) Каждое утро мы с Дэйви ехали верхами в монастырь, и там он «надзирал», как спаклы сносят заборы и корчуют колючки, а я цельный день греб лопатой фураж, которого никогда не хватало, и без особого успеха пытался починить последние два водяных насоса. Ну, и сортир – потому што очередь была всегда моя. Спаклы молчали. Не делали ничего, штобы спастись, – все пятнадцать сотен (это мы их, наконец, посчитали), втиснутые в загон, где я и двухсот овец бы не разместил. Прибыла еще охрана, встала поверху каменной стены, просунула ружья через ряды колючей проволоки. Но спаклы все равно не делали ничего угрожающего.