Кашеваров курил трубку с прямым мундштуком, Пестель — тонкую сигариллу. Молчали. Капитан подошел к рулевому проверить курс по компасу, удовлетворенно кивнул и, похлопав матроса по плечу, вернулся к Пестелю. – Мой старший сын Александр тоже готов был выйти на Сенатскую, — пыхнув ароматным дымком, негромко сказал он. – Сколько ему? — спросил Пестель. – Шестнадцать. В училище Штурманском учится. Я прошлым летом был в Петербурге по делам Компании, отговаривал его от этого безумства. Так ведь слушать не желал. «Я, говорит, свободы для народа хочу. Я против крепостного права!» А я ему: «Где ты на Аляске или в Калифорнии видел крепостных?» Он мне: «Ты сам был крепостным!» А я, и верно, был крепостным, аж до осьмнадцатого года, а теперь записан мещанином Курской губернии. Все никак не соберусь переписаться в нашу автономную провинцию. Жена моя, алеутка крещеная Александра Петровна, и детки младшие записаны гражданами Русама — так правитель наш, адмирал Гагемейстер, Русскую Америку прозывает. А я вот все не соберусь, — и Филипп Артамонович сокрушенно покачал головой. Пестель слушал, не перебивая. Сигариллу он докурил, теперь просто стоял, крепко держась за железный поручень: морской болезнью, к счастью, не страдал, но мерная качка донимала. Да и басовитый ровный говор Кашеварова действовал завораживающе. Так, что хотелось закрыть глаза и ни о чем не думать. Но не думать Пестель не умел — голова была в состоянии постоянной работы. Еще в годы учебы в Дрезденском университете его кумиром стал диктатор Наполеон, только-только возложивший на себя императорскую корону. Властитель Европы потому и возвысился до небес, что не позволял себе праздничать, и юный студент Пауль Бурхард, еще до того, как превратился в Павла Ивановича, офицера русской армии, следовал великому примеру. Недаром и в проекте «Русской правды» он был представлен как будущий диктатор. Однако диктатор не состоялся, и, похоже, слава Богу, что не состоялся. Если все, что было сказано Бенкендорфом, правда, то, как был уверен Пестель, адепты этой самой «Правды» смогут доказать императору благотворность своих замыслов (исключая, разумеется, уничтожение царской фамилии; пускай остается империя — лишь бы процветали страна и народ). – Давно построен этот пароход? — спросил Павел Иванович, когда пауза затянулась. – «Святой Николай»? Да лет девять тому. А что? Думаете, устарел супротив винтовых? Это как посмотреть. С виду неуклюж, конечно, однако узлов-то дает поболе иного винтового. Первенец нашего нового флота! Даже повоевать успел, когда штатников с Гавайев выгоняли. И браконьерам перцу давал. Говоря, капитан выбил из трубки пепел в железный коробок, привязанный к поручню, и снова зачерпнул ею табаку из расшитого кисета. Примял пахучую траву большим желтоватым пальцем, достал из кармана белых форменных брюк блестящую коробочку, откинул крышку — под ней оказались маленькое зубчатое колесико и нитяной язычок. Кашеваров прикрыл коробочку сбоку широкой ладонью, крутанул колесико, брызнули искры, и нитяной язычок вспыхнул бледно-желтым пламенем. (Фитиль, изумленно догадался Пестель.) Филипп Артамонович, пыхнув пару раз, прикурил и закрыл коробочку крышкой, погасив огонек. – Позвольте? — Павел Иванович протянул руку. Кашеваров взглянул с недоумением на него, на коробочку, и, поняв суть, улыбнулся: – Вам удивительно? И то сказать — новинó! В России об ней мало кто знает, почитай, никто. Мы ж ее называем просто — зажигалка. Механики Черепановы мастерят. Вот, гляньте: тут кремешок зажат, колесико по нему чиркает, искру высекает, а искра фитиль поджигает. Здорово?! – Здорово! — искренне похвалил Павел Иванович. — А что в коробочке? Масло? – Не-а, — по-мальчишески весело мотнул головой капитан. — Это раньше горным маслом называли, а теперича — нефть! Белая нефть! Есть черная, та, что с подземли добывается, а это — белая. Какой-то ученый из Европы ее керасином называет. А у нас шуткуют: мол, не керасин это, а переиначенный герасин. — Заметив непонимание на лице собеседника, Филипп Артамонович заторопился пояснить: — Химик у нас самоучка, Герасим Дубинин, белую нефть из черной получает. Их, сказывают, три брата Дубинина… не припомню, как старшо́го и мало́го кличут, а середний — наш Герасим. Ну, нашенским-то он совсем недавно стал, его братовья сюда прислали — придумку свою тут приноравливать. Они, вишь, первыми догадались, как черную нефть в белую перегонять и перегонку свою на Кавказе поставили — там черную вроде как из колодцев черпают. А у нас на Аляске Антон Захарыч Козырев… слыхали про такого? Нет? Жаль! Отменного ума человек — все, что под землей, наскрозь видит. Так вот он нашел у нас цельные озера черной нефти — куда там Кавказу с его колодцами! Пестель крутанул колесико — полетели искры, крутанул еще раз — загорелся огонек, но тут же был потушен порывом ветра. – Гениально, — задумчиво сказал он. — Равноценно изобретению колеса. Всегда огонь в руке — и для костра походного, и для очага мирного, и для бомбы или гранаты. Кто это придумал, интересно? – Кто придумал — не ведаю, — честно признался Кашеваров. — Может, сами Черепановы — они люди головастые. Вот на нашем «Святом Николае» паровая машина ими сработана. От рудников к заводам железные дороги они проложили — руду возить. Не сами, конечно, проложили — алеуты да колоши трудились, но по их чертежам. Паровозы опять же… Теперь вот… – Паро… возы? — перебил Пестель. — Это что такое? Пар возят? – Нет, что вы! — засмеялся капитан. — Это машины такие, паром двигаются и тележки за собой цугом тянут. По железным дорогам. А тележки есть грузовые, есть пассажирские. Да все скоро сами увидите. Павел Иванович вспомнил, как их караван полтора месяца прорубался через дебри Охотского тракта, и поежился. Это что же получается? Дикая Аляска по железным дорогам катается, а Россия-матушка — все на лошадках да по рытвинам и ухабам? И тут наконец-то ему стал ясен смысл слов Бенкендорфа о проверке в провинциях революционных идей. Это же так просто! Эксперимент! Не ввергать всю огромную страну в хаос революционных преобразований, не подвергать народ страданиям перестройки — а страдания при этом неизбежны! — но спокойно, без риска больших потерь опробовать на ограниченной территории новые идеи, а потом все хорошее перенести в Россию. И стократно прав император, простив заговорщиков: зачем бессмысленно отправлять в расход превосходно образованных людей, когда можно их ум и таланты пустить в дело? Да похоже, что все эти автономии — сплошной эксперимент! Какой же станет Россия, когда его результаты хлынут на ее просторы?! Дух захватывает, господа! Павел Иванович улыбнулся и всей грудью вдохнул солоноватый, с легкой горчинкой воздух. Он словно впервые почувствовал себя по-настоящему свободным от висевшей долгие месяцы над головой мрачной петли, и это невероятно волнующее ощущение подлинной свободы наполнило его душу таким счастьем, какого он не испытывал никогда. – Филипп Артамоныч, — взлетел на мостик запыхавшийся Алексей Тараканов, — у нас, похоже, беда! – Что за беда? Гардемарин, доложите, в чем дело. Кашеварова, похоже, невозможно выбить из равновесия, подумал Пестель. Или он красуется передо мной? – Я проходил по пассажирской палубе и заметил, что забыл убрать карточку с двери каюты, предоставленной баронессе. Она осталась незанятой, и я зашел проверить, все ли в порядке. Тут нас крепко качнуло, и из-под койки вывалилось что-то вроде сундучка. Небольшой такой, как раз в саквояже можно пронести. Подумал, что баронесса забыла в спешке, подобрал, поставил на стол, а у него крышка вроде как стеклянная, и что-то тикает! Как часы. – Так что же мы стоим? А ну, пошли! Невозмутимость капитана как рукой сняло. Алексей первым рванулся к трапу, Кашеваров и Пестель поспешили за ним. Однако молодые ноги опередили намного: когда старшие только ступили с трапа на коврик коридора, гардемарин уже выскочил из каюты с «сундучком» в руках. – За борт его, за борт! — крикнул капитан и посторонился, пропуская юношу наверх. Каблуки Алешиных сапог простучали по железу палубы и затихли. Кашеваров поднял руку ко лбу, видимо, хотел перекреститься, но не успел: послышался грохот, пароход резко качнуло на левый борт, и множество криков возвестило о том, что страшное что-то все же произошло. Глава 27 Через три недели Контр-адмирал Гагемейстер, правитель Аляски и одновременно главный правитель всего Русама, с удовольствием оглядел новоприбывших. Они расположились прямо на траве на пологом склоне холма. Внизу, на утоптанной дорожке, ведущей к двухэтажному зданию правления, служащие поставили стол с бумагами (с моря задувал ветерок, и Леонтий Андрианович придавил бумаги камнем, подобранным на обочине дорожки) и три стула — один для Гагемейстера, а два заняли его ближайшие помощники — правители: Русской Калифорнии — Павел Иванович Шелихов (Иван Александрович Кусков, основатель крепости Росс, скончался в 1823 году) и Русских Гавайев — Тимофей Никитич Тараканов. В сентябре главный правитель обычно подводил итоги за прошедший год, за Шелиховым с Таракановым отправлялся корабль, и они являлись с отчетами и своими семьями — отдохнуть в стольном граде и немного попраздновать. К этому времени в Ново-Архангельске всегда скапливалось довольно большое количество новопоселенцев с Большой земли, и правители отбирали из них тех, кто был годен, а главное — нужен, для работы в их «хозяйствах». В этот раз к распределению подгадал караван декабристов. Сто двадцать пять еще не старых высокообразованных мужчин — как же Леонтию Андриановичу не радоваться и не быть довольным?! А кроме того, на «Святом Николае» прибыли долгожданные атрибуты награждений и повышений в чинах служащих Русама (те же Шелихов и Тараканов получили по «Владимиру» 4-й степени, благодаря чему перешли из мещан в сословие дворян), в том числе высочайший указ о присвоении Леонтию Андриановичу звания контр-адмирала. Главный правитель, солидный остзейский немец, обрадовался новым эполетам как ребенок и тут же водрузил их на плечи черного морского сюртука, чтобы появиться перед офицерами при полном параде. Пускай они и бывшие, а некоторые даже в отставке, но, вообще-то, бывших боевых офицеров не бывает. Пусть увидят, что их судьбами распоряжается не чиновный штафирка, и попусту не оскорбляются. Да-а, прибыть-то они прибыли, а ведь могли и не доплыть. Кому-то очень хотелось, чтобы прощенные бунтовщики исчезли в пучине океана. Но — кому? Неужто господину Бенкендорфу? А что — отличный ход для неизбежного наказания: государь являет милосердие ко всем, даже жаждавшим его смерти, но у Бога свой суд, и суд этот беспощадный. Мало ли кораблей гибнет на пути в Русам?! То бишь прежде гибло, теперь это — большая редкость, однако бывает, можно и не дойти. Что делать — стихия! А вот бомба — отнюдь не стихия! И весьма любопытственно, как была устроена: что-то там тикало… До воды не долетела — взорвалась. Ежели это случилось бы в каюте возле машинного отсека, «Святому Николаю» пришел бы капут. А так — в борту образовалась лишь вмятина с трещинами, пришлось пластырь брезентовый накладывать. Ну да это — пустяки! Вьюноша героический, весь переломанный, в госпитале лежит, но главное — живой. Вечор Таракановы всем семейством его навещали, да и от декабристов Пестель с Трубецким и Волконским приходили с благодарностью. А поэт Рылеев сочинил даже нечто вроде оды. Вот и сам он, главный правитель, контр-адмирал, сегодня с утра почтил героя-гардемарина… Гагемейстер и хотел начать свою речь со столь яркого примера исполнения гражданственного долга. Но подумал, что это прозвучит выспренно, особенно перед людьми, которые сами готовы были пожертвовать жизнью ради блага Отечества (они так думали — ради блага, а во что бы вылилось их выступление — ведает лишь Господь Бог), и поступил очень просто. – Господа, перед вами правители автономных провинций Российской империи, — звучным, «летящим» голосом, каким отдаются команды на корабле, начал контр-адмирал. — Меня зовут Леонтий Андрианович Гагемейстер. Волею ныне почившего в бозе государя Александра Благословенного и Главного правления Российско-Американской компании восемь лет назад я был назначен правителем всей Русской Америки, или Русама, как мы ее называем промежду собою. Наши Аляска, Калифорния и Гавайи — места, с нетерпением ждущие приложения ваших незаурядных умственных и физических сил. Я адмирал российского флота, говорить красиво не умею, поэтому предлагаю вам задавать вопросы, а мы, — он оглянулся на сидящих за столом Тараканова и Шелихова, — мы все постараемся на них ответить. Да, вот еще… Вопрошающих покорнейше прошу называть себя, поскольку мы пока что не имеем чести знать вас всех в лицо. Первым поднялся Пестель, представился, поклонившись Шелихову и Тараканову, поскольку с Гагемейстером был уже знаком, попросил разрешения обращаться по имени-отчеству. – Разумеется, господа, разумеется, чувствуйте себя свободно, — поспешил главный правитель, прекрасно поняв мягкий упрек: вот, мол, сам назвался, а остальные как бы на обочине. — Прошу извинить, что не представил моих коллег, и исправить ошибку. Павел Иванович Шелихов и Тимофей Никитич Тараканов — люди в Русаме весьма известные и уважаемые. Кстати, Тимофей Никитич — зять императора Орегона Маковаяна Ютрамаки. — На этих словах Леонтий Андрианович невольно оглянулся на сидевшего за спиной Тараканова, успел заметить, как недовольно дернулась его борода, и поспешно добавил: — Я это говорю не ради повышения авторитета господина Тараканова — он в этом не нуждается, — а чтобы всем стало понятно, насколько тесно с нами связано молодое индейское государство. — Он хотел было сказать, что гардемарин, спасший всех новоприбывших, — прямой племянник того же индейского императора, но это посчитал уже излишним. Пестель снова поклонился. – Леонтий Андрианович, а не соблаговолите ли немного подробней поведать нам о достижениях Русама? Тех, кои послужат всей России? Гагемейстер мог поведать о многом. Например, об Антоне Козыреве, чьи открытия нефти, железной и медной руды, черного каменного угля, песков для производства стекла и многого другого решительно двинули вперед горнозаводское хозяйство. Правда, не будь Черепановых с их талантами и необычайно изворотливой смекалкой, столь успешного развития могло и не быть. Взять хотя бы железные дороги с паровозами или укатанные шоссе опять же с паровыми повозками — Мирон Черепанов придумал заливать эти дороги «варом» — густыми отходами от перегонки черной нефти в белую — и выравнивать специальным катком. Ехать по ним потом — одно удовольствие! А для необъятной России отсутствие хороших дорог — это же не просто бедствие, это — бездонная пропасть на пути развития! Вот черепановские придумки и станут мостами через эту пропасть. Можно рассказать и о дубининском керосине, который те же Черепановы используют в паровых машинах для кораблей; об Уильяме Райте, приблудном англичанине, оказавшемся отличным доменным мастером, который наладил выплавку чугуна и литье стали в таком количестве, что в новом поселении Шелихове поставили завод по производству всего железного — от сковородок и плугов до пушек и ружей. Можно и о школах для местных ребятишек, начало которым положила Наталья Алексеевна Шелихова, а теперь этих школ более трех десятков, да вот учителей не хватает. Можно о святителе Иннокентии, который переводит Священное Писание на местные языки, чем привлекает в лоно православной церкви сотни аборигенов, при том что в необъятной России тьма народов и народностей, не ведающих на родном языке Слова Божьего… Да мало ли еще о чем мог поведать главный правитель, однако на просьбу Пестеля ответил коротко: – Что у нас сделано, господа, вы скоро увидите собственными глазами, а что сгодится для России, решать будут Правительствующий Сенат и государь император. — Передохнул и продолжил, уже проникновенно: — От вас же нам потребно живейшее участие в тех прожектах, где остро ощущается нехватка ученых и образованных мужей, как то: строительство кораблей для Тихоокеанского флота здесь, в Ново-Архангельске, в Якутате, крепости Росс и Шелихове, строительство базы флота на Гавайях, основание военно-морского, пехотного и артиллерийского училища, строительство военного завода по производству пороха, пушек, ружей и даже ракет конструкции генерала Засядко, а также бумажной фабрики, основание технического училища с отделением высшего разряда, помощь архиепископу Иннокентию в возведении православных храмов. Нам нужен оптический телеграф, нужны хорошие мосты и еще много чего, а рук и умных голов не хватает. Катастрофически не хватает толковых руководителей, а без них появляются уныние и брожение в умах… – Нас не поставят руководителями, — послышался чей-то голос. — Мы — вне закона. – А вот это не так! — воскликнул Гагемейстер. — Я уже заготовил распоряжение о назначении господина Пестеля начальником упомянутого военного училища, а господина Юшневского — начальником управления по снабжению. Господин Кристиан Вольф возглавит лечебное управление, а господин Берстель займется пушками и ракетами. Господин Рылеев заведовал канцелярией в Главном правлении нашей компании, так что ему и карты в руки. Важнее всего, господа, чтобы каждый на своем месте служил с таким же рвением, как наш юный герой гардемарин Тараканов. Если бы каждый гражданин так относился к своему долгу, Россия была бы величайшим государством на планете. Среди слушателей возник ропот. – Она и сейчас величайшая, — донесся высокий голос из центра сидящих на склоне холма. — Правда лишь за счет территории. Слишком жадно откусила от общего пирога, а прожевать не может — давится и задыхается. Леонтий Андрианович окинул взглядом новоприбывших — все смотрели на него в ожидании ответа на явный вызов. Заявленному пафосу следовало соответствовать. – Простите, сударь, вы — кто? — первым делом поинтересовался главный правитель. Встал длинный и худой, обросший рыжеватой бородкой молодой человек: – Лейтенант Восьмого флотского экипажа Дмитрий Иринархович Завалишин. – Завалишин… Дмитрий Завалишин… Мне знакомо это имя… Не вы ли служили на фрегате «Крейсер» под началом Михаила Петровича Лазарева, помогали нам против штатовских и прочих браконьеров? – Так точно, — кивнул Завалишин. – Но ведь вы уже тогда могли видеть, как меняется Русская Америка, — откуда же такой пессимизм по отношению к России? — удивился Гагемейстер. – Русская Америка, да, меняется, но вот вы, Леонтий Андрианович, можете назвать хотя бы одно большое начинание в России, которое бы не провалилось, благодаря высокому патриотизму наших чиновников, да и высшей власти — тоже? — Пропитанные ядом сарказма слова лейтенанта, казалось, отравляли сам воздух вокруг него, и сидящие рядом невольно отодвигались. Наступила пауза, довольно напряженная. – Я могу, — встал из-за стола Шелихов. — Наша Российско-Американская компания. Ее зачинали русские купцы и промышленники, в числе первых — мой брат Григорий Шелихов, и Компания не только не провалилась, но и процветает, благодаря патриотизму именно высшей власти. Мы нашу Компанию называем РАК, но наш РАК, в отличие от крыловского, не пятится назад, а совсем даже наоборот — движется вперед. Первыми зааплодировали бывшие князья Трубецкой и Волконский. Спустя мгновение к ним присоединились остальные декабристы. Растерявшийся Завалишин оглянулся по сторонам, махнул рукой и опустился на траву. – Ты бы, Андреяныч, про свои дела поведал, ли чё ли, — подал голос Тараканов, дотоле будто бы равнодушно взиравший на происходящее. — Не то господам побла́знится, что все у нас делается само собой, по щучьему веленью, по твоему хотенью. Гагемейстер, не оглядываясь, неодобрительно покачал головой — на лице его явно читалось раздражение — и снова обратился к декабристам: – То, что делал я, господа, можно сказать, делали все мы. Ежели у кого-то будет интерес — найдутся и желающие рассказать, и не все эти рассказы будут хвалебными. Однако таков уж удел власти — вершить не только то, что нравится гражданам, но и то, что необходимо… Леонтий Андрианович, наверное, хотел сказать что-то еще, но его остановил разбойничий посвист. Взоры всех присутствующих обратились в сторону въездных ворот, из которых появилась живописная конная группа. Впереди на пегих пони ехали два мальчугана лет 6–7 в индейских нарядах — один ярко-рыжий, голова второго светилась светлым золотом кудрей. За пони спокойно вышагивали каурый жеребец и вороная кобылка, неся на себе соответственно мужчину и женщину. Мужчина был, можно сказать, богатырского телосложения, индейские куртка и штаны, украшенные кожаной бахромой, словно подчеркивали ладность фигуры; но главное, что привлекло внимание декабристов, это наличие на плечах золотых эполетов с канителью, которые, несомненно, свидетельствовали о высоком воинском звании, не ниже генерал-майора. Завершала экзотический образ широкополая шляпа с большим золотым значком, красовавшаяся на буйных рыжих кудрях. Судя по всему, свистел именно он.