— Скажите, а оккаметрон действительно существует? — вмешалась Лиза. — И да и нет. Я знаю, что вы за ним и приехали, только вполне ли вы понимаете, что это такое? Андрей принялся перечислять произошедшее за последнее время, и Лиза поразилась тому, как можно, не соврав ни в одной детали, так обыденно и нестрашно рассказать о тех чудесах, что они видели. Старик вдруг переспросил что-то, и Лиза поняла, что он знает об их приключениях гораздо больше, чем они предполагали. Андрей, кажется, этого не заметил. Адъютант Никита Васильевич, все так же мягко ступая, заменил обеденные приборы на китайские чашки с иероглифами. Над столом поплыл аромат Востока. «Жасмин? Нет, не жасмин», — но спрашивать было лень. — Кто такой был Оккам, ты помнишь, Андрюша? Андрей пробормотал что-то про бритву, которой нужно отрезать ненужные объяснения. — Какая же у тебя каша в голове. Уильям Оккам был знаменитым философом, а от него осталась фраза «не умножай сущностей сверх необходимого». Он писал Людвигу Баварскому: «Я буду защищать тебя пером, а ты меня будешь защищать мечом». Слова про меч старик произнес с видимым удовольствием. — Оккаметрон действительно вывезли из Германии осенью сорок пятого. Но вы поймите, что сейчас модно в каждом изобретении искать оккультный смысл и тайны Третьего рейха, а никаких тайн нет и не было. Миром правят не тайные общества, а явные организации — концерны и корпорации, церкви и правительства. Чудес нет, а есть прибавочная стоимость, промышленный потенциал и людские ресурсы. Ну и идеи, овладевшие массами. Но главная тайна в том, что оккаметрон — это воображаемый прибор. Мы разобрали его и обнаружили только две лампочки, две ручки, амперметр и генератор с ручкой, как в полевом телефоне. Ну и красивый дубовый корпус, как у шкатулки с драгоценностями. В нем нет ничего, поэтому-то он и остался у меня на даче как сувенир. Какие-то дураки пытались приехать и снять о нем фильм, притворившись моими друзьями. Так наш добрый Никита Васильевич показал им из-за забора мой наградной карабин. После чего они и бежали несолоно хлебавши. Андрей был явно разочарован, а старик продолжал: — Немцы использовали этот прибор для психологического воздействия на допросах. Знаешь притчу о том, как один восточный мудрец искал вора? Мне рассказали, когда я воевал в Китае. Этот мудрец повесил в темной фанзе мертвого петуха. Он сказал, что мертвый петух закричит, когда его коснется вор. Все чиновники должны были зайти и коснуться мертвого петуха. Петух, как ты можешь догадаться, Андрюша, висел молча. И не кукарекал, даже когда из фанзы вышел последний чиновник. И вот тогда мудрец велел чиновникам поднять руки. У всех они были в саже, и только у одного ладонь была чистая — потому что он не трогал измазанного сажей петуха. Так и работает этот прибор — как мертвый петух, Андрюша, как мертвый петух. Нет в нем никакого волшебства, а только динамо, эбонит и полированная деревяшка. Но в честь твоего визита мы займемся этим мракобесием. Адъютант вынес откуда-то из глубины дома коробку в брезентовом чехле. Внутри оказался деревянный ящик, действительно очень красивый. — Садитесь сюда. Ты, Андрюша, возьми ручку… Старик указал на какую-то черную загогулину, и Андрей вставил ее в отверстие сбоку, будто ручку стартера в старинный автомобиль. Лиза видела такое же странное приспособление, только раз в десять больше, в немом кино. После нескольких оборотов на панели затеплились две лампочки. После десяти они засияли ярко. — А не страшно тебе, Андрюша? — вдруг спросил старик. — А то ведь узнаешь что-то такое, что все потеряешь? Вот ее, например? Андрей быстро взглянул на Лизу, и она увидела, что глаза его налились вдруг страхом, как стоявшие перед ними чашки — чаем. Чай дрожал от вращения ручки, и страх плескался в такт этому движению. Лизе почему-то это стало приятно, и она неожиданно для себя улыбнулась Андрею. Он шумно выдохнул, ничего не ответив прадеду. Тогда генерал велел правнуку держаться за левую ручку, а Лизе взять правую. Над черной эбонитовой поверхностью их пальцы коснулись, и между ними проскочила искра. Кажется, от нее зажглась даже лампочка в старом абажуре над столом, и в этот момент началось волшебство. Они переплелись пальцами, комната поплыла, будто раздвигаясь в бесконечность, не было уже ничего, кроме них самих. Не было старого дачного дома, живущего своей скрипучей жизнью, не было ни стариков, населявших его, ни прошлых и будущих войн, где они, не ставшие еще стариками, дрались насмерть с такими же, как они, юношами, не было огромного города рядом, и исчезли миллионы людей, которые хотели власти, денег, славы, бессмертия и множества глупых вещей. Искрами в отдалении возникли их друзья, они определенно существовали, и на эти светящиеся огоньки было приятно смотреть. Но все же Лиза и Андрей висели в этом космосе вдвоем, вокруг медленно вращались звезды-люди, но ярких было совсем немного: вот родители, вот одноклассники, да и то не все. Вот несколько черных дыр, имевших имена, которые Лиза была не в силах прочитать. Лиза в этот момент подумала, что, может, все дело в ударе током и в этих восточных чаях, которые они пили, но скоро ей стало не до того. Реальность перед ними действительно изменилась, все пространство покрылось множеством разноцветных линий, и одна из них, голубая, связывала Лизу с Андреем. Она была то очень толстой, то истончалась и едва не рвалась. Другие линии тянулись за границу дачного участка, какие-то из них уходили вверх и вниз, и все они двигались, перемещались, но только та, что связывала ее с Андреем, не двигалась никуда, пульсировала, не меняла своего голубого цвета. Они плыли между звезд, как два космонавта, потерявшие свой корабль, и это было главным знанием, а не мерцавшие разным цветом опасности и тайны. — Ишь, очнулись. Чайку попейте. — Это у вас был что, чай с коньяком? — спросил, переводя дух, Андрей. — Вот еще, — поджал губы старик. — Стану я на тебя переводить коньяк. Ты по малолетству еще всем скажешь, так сраму не оберешься. Мне самому запретили пить, правда, те врачи, что запретили, уже сами давно перемерли. Он засмеялся, и смех был похож на маленький шерстяной клубочек, который выкатился на стол, прыгнул и снова исчез под столом. — А сколько мы?.. Сколько нас тут не было? — Нисколько. Прикоснулись да руки отдернули от искры. И что вы видели? — Ничего, практически ничего, — быстро произнесла Лиза. — Правильно отвечаете, — медленно улыбнулся старик, как, наверное, улыбнулась бы черепаха. Адъютант отсоединил ручку, упаковал ящик обратно в брезентовый мешок и ушел с ним куда-то. Хозяин сказал устало: — Это хорошо, что мы повидались. И хорошо, что ты приехал не один, это очень ценно. Потому что я успею сказать тебе важную вещь: ты должен не понять, а ценить то чувство, что у тебя есть. Поймешь потом. Родители тебе твердят наверняка про оценки в табеле. Не спорь с ними, но те друзья, которые есть у тебя сейчас, всегда будут главнее. Самое важное у тебя именно сейчас, хотя потом будет казаться, что пора вырастать из детской дружбы и влюбленности. Вы будете расставаться и, быть может, заживете порознь, но это все глупости. Дружба, которая сейчас, навсегда, я тебе говорю, и предательство тоже навсегда. Очень важно, чтобы с тобой были люди, которые помнят тебя с детства. Они, как часовые, не дадут тебе сделать неправильного шага. Ты, конечно, все равно его сделаешь, но они успеют крикнуть тебе «Стой!», и ты, возможно, услышишь. Впрочем, я устал. Прощаться не надо, сейчас я укачусь от вас в комнаты, а Никита Васильевич довезет вас до станции. Он все равно туда собирался. Зажужжал мотор коляски, и Лиза с Андреем увидели, как старый генерал исчезает в проеме двери. Кажется, навсегда. Глава 21 Дуэль Евгений Сулес[38] Андрей и Лиза возвращались в Москву на электричке. После пережитого на даче говорить не хотелось. Слова казались лишними и ненужными. Ехали молча, смотрели в окно на пробегающий мимо убогий пейзаж. Украдкой поглядывали друг на друга. Каждый думал о своем. Андрей почему-то вспоминал, как обнял Аню дома у Пети, когда все просили друг у друга прощения. Аня прижалась к нему и выплакала на его плечо водопад слез. Ему хотелось держать ее и не отпускать. Он никак не мог этого забыть. Усилием воли заставил себя не вспоминать. А сейчас снова вспомнил, и на душе стало тоскливо, будто кто-то умер. Рядом ехала Лиза, такая близкая, доступная — протяни руку, прижми к себе и не отпускай. Его Лиза, верная Лиза, которая всех спасла, вернула в реальность, стерла дурную бесконечность фантомов, исправила бытие, починила, навела резкость мира. Пожертвовав своим даром. Бедная Лиза. Андрей знал, что Лиза его друг, он любил Лизу, но влекло его к Ане. Терзания Андрея прервало сообщение, пришедшее в общий чат. Андрей и Лиза одновременно посмотрели в черное зеркало, каждый в свое. С понедельника школу закрывали на карантин. — О дивный новый мир! — сказала Лиза, глядя в окно на полуразрушенную железнодорожную станцию. * * * Ночью Андрею снился сон. Все старики умерли, на всей планете не осталось ни одного. Умер его прадед и верный старый адъютант Никита. Даже бессмертный Платон Платонович, и тот умер. Затем умерли люди среднего возраста. Остались одни дети. Опустевшая планета принадлежала им. Лизе, Пете, Дяде Федору, сестрам Батайцевым, ему и… Аня наклонилась к нему, стало темно и сладко. Андрей проснулся в начале шестого. Долго смотрел на проявляющийся из темноты день. В одном из случайно попавшихся постов на «Яндекс. Дзене» Андрей прочел, что некоторые хасиды учили: ночью творение умирает, а наутро Сущий создает его вновь. Ему в последнее время часто казалось, что каждую новую главу — мир другой и люди другие. Те же, но другие. Откуда у него появилось деление жизни на главы, он не знал, но определял границы глав очень четко. Иногда прямо так себе и говорил: началась новая глава. Ему представлялась компания беззаботных богов, которые по очереди пишут книгу бытия. И все вокруг выполняют их причудливую волю, делают то, что боги напишут. А боги пишут, что на душу ляжет, играют ими, как кубиками, — переставляют, меняют местами, убирают — от нечего делать, заполняя пустоту. Этот образ и раньше приходил Андрею в голову, но с той минуты, как его начало неотвратимо тянуть к Ане, стал навязчивой метафорой мира. В висках стучало ее короткое имя. Хотелось взять баллончик с краской и написать на всю стену: «Я хочу быть с тобой, Аня!» Андрей оделся и вышел на улицу. В Замоскворечье было безлюдно, только одинокий дворник, сгорбленный старик с черточками глаз, неторопливо мел улицу. Увидев Андрея, он прервал работу и поклонился, произнеся нараспев: — Я уже здесь! Андрей поклонился в ответ. Старик добавил еще что-то и долго смотрел ему вслед. Покачал головой и опять принялся за свое. Андрей брел с детства знакомыми переулками, он не заблудился бы в них даже с закрытыми глазами. Шел, сам не зная куда. Но ноги и сердце знали. Он шел, пока за очередным поворотом не встретил Аню. Они не удивились, словно договорились о встрече. Из глаз Ани исходил видимый только ему зеленый свет. Так на границе дают добро, и человек въезжает в чужую страну. Андрей осторожно, но крепко прижал Аню к себе. Они стояли обнявшись посередине пустого и тихого переулка, затерянного в центре Москвы, и им казалось, что они одни на всем белом свете. * * * Днем Андрей встретился с Лизой в их любимом кафе. — Лиза, я должен тебе что-то сказать, — начал Андрей и осекся. Прадед в Лысых горах упоминал о предательстве. Что он сейчас делает? Предает? И если да, то кого, ее или себя? — Скажи, — Лиза смотрела ему прямо в глаза. Андрей, не выдержав ее взгляда, опустил глаза в черный океан, микрокосмос в белой кофейной чашке с пеной Млечного Пути в центре. И, будто хотел поведать этому непроницаемому океану свою тайну, тихо произнес: — Между мной и Аней что-то происходит. Какое-то электричество. Когда я с ней, по мне словно пускают ток. А когда ее нет — меня выключают. — Понятно. — Лиза улыбнулась. Попыталась улыбнуться, но вышло не очень. И снова добавила: — Понятно. — Что тебе понятно?