Пахло догоревшими дровами — камин недавно топили. Повсюду валялись влажные полотенца, кто-то явно второпях вытирался и не озаботился повесить их на сушилку. Сладкий аромат пены для ванны щекотал ноздри. Еще пахло коньяком, и встроенный в дубовый буфет бар был открыт. Лубоцкий сидел на краю потертого кожаного дивана и пытался влить в рот Дейнен коньяк из кофейной чашечки. Лиза лежала с закрытыми глазами, мертвой хваткой сжимая блокнот с Коньком-горбунком. — Мальчик, вы давно пьете коньяк по утрам? — спросила Ольга сурово. — У нее шок, — ничуть не удивившись и не смутившись их появлению, ответил Лубоцкий. — Я слышал, что коньяк надо дать. — По мозгам вам надо надавать! — Ольга отобрала у него чашечку, понюхала, удивленно качнула головой и залпом выпила коньяк. — Ничего себе… нектар… Тащи мокрое полотенце! Только выжми! И лед! — И шампанское, — мрачно сострил Петя. — Что с ней? Полицейских испугалась? Метнувшийся было на кухню Лубоцкий остановился и продемонстрировал синяки на руках. — Полицейских? Видал, чтобы полицейские хватали несовершеннолетних, били дубинками и кидали в машину? — Ну… — Петя запнулся. — Если подумать… Вы что, драться с ними начали? Или убегали? Лубоцкий покрутил пальцем у виска и ушел на кухню. Зашумела вода в кране. — На самом деле странно, — задумчиво сказала Оля. — Без всякого повода, не на запрещенном митинге, не при сопротивлении… В центре города, на глазах у людей… Избивать двух школьников дубинками? Да их собственное начальство сожрет и выплюнет, никому такие новости не нужны! К тому же перед выборами. — И полицейские какие-то странные, — добавил Петя. — Два амбала и два кощея. Хоть в комедии снимай. Вернулся Лубоцкий с пакетом льда и полотенцем, с которого капала вода. Оля вздохнула, выжала полотенце прямо на пол и положила его Лизе на лоб. — Колись, Лубок, — сказал Петя. — Ты что-то знаешь и понимаешь о происходящем. И ты мне обязан. — За что? — удивился Лубоцкий. — Да хотя бы за этот бардак! — возмутился Петя. — Ты взял запасные ключи из стола? Без спроса? Тебе не кажется, Лубок, что это свинство? — Я — Андрей, — вяло сказал Лубоцкий. Он и впрямь смутился. — И я все уберу. И постираю. — Красава! — Петя понял, что Андрей и впрямь чувствует свою вину, и продолжал давить: — А то, что мы укрываем беглых преступников? За это не обязан? — Хорошо, хорошо. — Лубоцкий взмахнул рукой, словно рубя невидимую стенку. — Как Лизка? — Да все с ней будет в порядке, — успокоила Ольга. Попыталась вынуть из рук девочки блокнот. — Надеюсь. Ей поспать бы надо… Она склонила голову набок и с неожиданным умилением сказала: — Бедная девочка. Совсем малышка. Сопит себе как… как бобренок… Ты давай, рассказывай. Я ее за руку подержу, ей так явно спокойнее. Лубоцкий глубоко вздохнул: — Петя… Оля… В общем, это я во всем виноват. Ну и Лиза… немного. Но она бы ничего, если бы я ее не подначивал… Я виноват. — В чем? — Петя не выдержал и принялся собирать полотенца и вещи с пола, брезгливо поднимая их двумя пальцами. — Во всем! Дело в том, что Лиза… она, ну… — Андрей вздохнул. — Помнишь, Петь, как мы с ней подружились? — Твоя подруга — ты и помни. Вы с первого класса вместе. — Нет, в первом классе я на нее и внимания не обращал, — вздохнул Андрей. — Мне Соня нравилась. И Леля немножко, она красивая. И чуточку Наташка. — Да ты у нас Казанова… — бросила Оля. — А во втором классе я вдруг в Лизу влюбился. Разом. Сижу, смотрю, как она что-то в блокноте калякает. И вдруг понимаю, что не могу глаз отвести. На перемене подошел и говорю: «Давай с тобой дружить!» Лиза глаза опустила и шепчет: «Давай». — Да, вспомнил! — оживился Петя. — Мы же вас дразнили полгода! — Ну вот… она уже потом мне сказала. В пятом классе. — Андрей вздохнул. — Мне никак не удавалось трапецию накачать. Она узнала и говорит: «Я помогу». Взяла блокнот и написала… ну вроде рассказ такой… как я легко накачался… Я и накачался. Быстро. — Она тебя так хорошо мотивирует? — спросила Оля. — Она так пишет, — сказал Андрей шепотом. — У нее дар, понимаете? Если Лизка чего-то хочет или во что-то верит, то ей надо только написать про это. Убедительно и лучше без ошибок. Тогда это происходит. Если бы она жила лет двести назад и писать не умела — никаких чудес бы не происходило. Наступила тишина. Лиза все так же лежала с мокрым полотенцем на лбу, Оля сжимала ее ладонь, Петя смотрел на Андрея. Андрей, похожий на юного греческого бога, по ошибке облаченного в современную одежду, понуро стоял возле дивана. — Шутишь? — спросила Оля. Не дожидаясь ответа, взяла кофейную чашку и двинулась к бару. Остановилась и поставила чашку на стол. — Нет, правда? Все что угодно? — Не всё, — сказал Андрей. — То, что совсем невозможно, не получится. Ты не станешь негром… — Чернокожим, — поправила Оля, поморщившись. — …потому что ты уже белый, — продолжил Андрей. — И если руками взмахнешь, не полетишь, ведь люди не птицы. И то, что уже случилось, назад не вернуть, — про то, что мы убежали от полиции, Лизка написала, и все получилось, но совсем отменить задержание не смогла… А вот если придумать, что женщина повелевает водой и лечит всякие водянки и прыщи, то это хоть и глупо, но получится. — То есть тут дело не в законах физики или здравом смысле, — сказала Оля задумчиво. — А в ее способности поверить… Она вернулась к Лизе и попыталась взять ее блокнот. — Дело не в блокноте, — сказал Андрей. — Дело в ней самой. — Обидно. — Ольга задумалась. — Да. Но мне кажется, у нас появились перспективы! Глава 12 Меня зовут Эрика Валерий Бочков[23] Память возвращалась фрагментами. Обрывками, не связанными между собой ни временем, ни местом. Всплыла фамилия — Эрхард. Доктор Эрхард. Этот лечил ее в Швейцарии: из темноты проступили его руки, тонкие, почти женские. На мизинце стальное кольцо. И запах — странный, холодный. Но разве запах может быть холодным? Конечно, может — так зимой пахнет промерзшее железо. А вот и голос: «Земля имеет оболочку, и эта оболочка поражена болезнями. Одна из них называется „человек“». Нет, это не доктор, это сказал кто-то другой. А доктор сказал вот что: «Будь добра к Эрике. Это в твоих же интересах». Аня открыла глаза. Ванная комната. Теплый мрамор под щекой. Она попыталась подняться, встала на четвереньки, дотянулась до края ванной. Пол неожиданно куда-то нырнул, комнату качнуло, сталь и хром ослепительно блеснули. Аня зажмурилась. Не отпуская край ванны, медленно выпрямилась. — Меня сейчас вырвет… — пробормотала. Держась за стену, она добралась до раковины, открыла холодный кран. Сунула голову под струю. Чей-то голос, женский и строгий, произнес: — Nabelküsser ist tod[24]. Аня оглянулась. В ванной комнате никого не было. Она закрыла воду. Где-то рядом звякнул мобильник. На полу возле унитаза лежал ее телефон. Аня осторожно опустилась на колени, дотянулась до мобильного. На экране была та же фраза: Nabelküsser ist tod. Чуть ниже крутился кружок, проценты загрузки добежали до ста, телефон снова звякнул и выдал надпись: «Активация прошла успешно». На место тошноты пришла слабость. Даже не слабость — немощь: когда нет ни сил, ни воли пошевелить даже пальцем. Состояние было знакомое, так отходишь от анестезии. Так было в Швейцарии. Много раз. После операций. Сперва появляется свет — его кто-то делает все ярче и ярче. До ослепительно белого. Потом — звуки. Под конец появляются запахи. Аня подошла к зеркалу. Она была совершенно голая. Только сейчас до нее дошло, что она находится в ванной комнате матери. Аня приблизила лицо к своему отражению, от дыхания на зеркале появился туманный кружок. Она стерла его ладонью. Потом потрогала пальцем нос, провела по губам. Оттянула вниз веко правого глаза. На полке среди материнского хлама — целого хоровода разноцветных бутылочек, стеклянных баночек, пузырьков и флакончиков — лежала упаковка бритв. Ярко-розового цвета. Аня вынула одну, сняла с лезвия защитный пластик. Аккуратно, стараясь не пораниться, сбрила брови, сначала правую, потом левую. На месте бровей остались бледные полоски, впрочем, совсем незаметные. Оказалось, что если сбрить брови, то очень сложно изобразить на лице удивление. Да и другие эмоции тоже. Аня отступила, разглядывая отражение. Лицо, шея, тощие ключицы. Груди были острые и неубедительные — «козьи сиськи», как обозвала их Лелька Абрикосова в раздевалке. У самой Лельки был крепкий третий номер уже в восьмом классе. — Корова… — Аня ладонями провела по плоскому животу. — Поглядим на тебя через десять лет. — Ну что, Анна, — обратилась к своему отражению. — Знакомиться будем? Я — Эрика. * * * Калачёвка напоминала зону военных действий. На месте водокачки высилась гора строительного мусора и колотых кирпичей. Большой Трофимовский был перегорожен забором. Тут же стояла патрульная машина. Два мрачных мента молча курили, изредка сплевывая под ноги.