Бокк вопросительно уставился на застывшего перед ним часового. В дрожащих руках часового была зажата стопка листов, и, когда они легли на стол, у ефрейтора глаза полезли на лоб. Это были совершенно секретные анкеты с истинными и вымышленными данными на готовившихся к заброске агентов группы Загоруйко. Как они оказались во дворе, ни часовой, ни начальник караула не могли вразумительно ответить. Инструктор Шевченко, отвечавший за них головой, исчез. Бокк тут же поднял группу по тревоге и отправил посыльного в штаб, в Крымскую. Не прошло и часа, какво двор влетел «опель» Штайна. Он на ходу выскочил из машины и бросился к застывшей шеренге инструкторов и агентов. В ней не хватало двоих. Наихудшее предположение — их уход к партизанам — не подтвердилось. Шевченко еле живого нашли на сеновале. Он был в стельку пьян и сказать что-либо вразумительное не мог. Не лучше выглядел Петренко, обнаруженный в конюшне. Лишь к обеду взбешенный Штайн смог прояснить картину. Все оказалось до банальности просто. Накануне оба отмечали завершение работы с группой и перебрали норму. От этого Штайну легче не стало. Заброску группы Загоруй-ко пришлось отложить. До завершения служебного расследования забулдыг посадили под замок. Судьба Петренко повисла на волоске. Срыв задания мог стоить должности Штайну, и ему с Шевченко в лучшем случае грозила отправка на фронт. В памяти еще были свежи последствия засветки группы в Краснодаре. Все находились в тревожном ожидании. На этот раз в штабе «Валли-1», в Варшаве, дело не стали раскручивать. Штайн остался в своем кресле. Петренко отделался легким испугом, отсидев трое суток в «холодной». Козлом отпущения стал Шевченко. Под охраной караула его отправили в Запорожье к начальнику абверкоманды-101 подполковнику Гемприху. Заброска группы Загоруйко в тыл 56-й армии была отложена. Вскоре стало не до нее и не до диверсии в Туапсе. Весна не принесла радости сотрудникам абвергруппы-102. В апреле части Красной армии снова перешли в наступление. Предгорья и окраины Крымской содрогались от взрывов. Войска Закавказского фронта начали штурм мощной оборонительной «Голубой линии» — системы немецких укреплений на Западном Кавказе, воздвигнутой лучшими инженерами рейха. Станица потонула в облаках пыли и клубах дыма. Штайну и Райхдихту пришлось начать спешную эвакуацию группы. Серая лента из машин и повозок выползла за ворота и поехала по дороге, ведущей к приморскому городу Темрюку. Там их встретил обер-лейтенант Краузе и передал приказ подполковника Гемприха: следовать дальше к порту Тамань и оттуда переправляться в Керчь. Дорога к переправе заняла пять часов и лишь поздним вечером группа вышла на берег Керченского пролива. В порту Темрюка царил хаос. С одних судов выгружали прибывшие из Крыма немецкие и румынские резервные части и маршевые подразделения, боевую технику и различные грузы, на другие спешно грузили раненых. Порт был забит разномастными автомашинами и повозками. Воздух сотрясала режущая слух какофония: ревели моторы танков и автомашин, испуганно ржали лошади, неистово орали офицеры и солдаты, стонали раненые. С неба на землю падал надрывный клекот мощных моторов истребителей, схватившихся в сметрельной схватке… Искать в этом бедламе коменданта порта, чтобы попросить у него помощи, было бесполезно. И Штайн решил действовать на свой страх и риск. По его команде комендантское отделение, усиленное инструкторами, ринулось на штурм ближайшей баржи. Там тоже царила суматоха. По одному трапу сходили испуганно озиравшиеся по сторонам солдаты румынского стрелкового батальона, по другому уже шла погрузка раненых; над их головами непрерывно сновали судовые стрелы с какими-то тюками, ящиками и сетками с мешками. Осипший и заросший густой щетиной майор-пехотинец попытался было преградить путь здоровяку Райхдихту и сунул ему под нос бумагу, усыпанную лиловыми печатями. Тот отмахнулся от него, как от назойливой мухи, и пошел напролом. На борту баржи возникла короткая и яростная потасовка. Конец ей положили автоматные очереди, просвистевшие над головами румын. Через час баржа взяла курс на Керчь. Четыре с небольшим километра, разделявшие берега, показались Штайну и его подчиненным дорогой в ад. Русские штурмовики проносились на бреющем полете и раскручивали свою смертельную карусель. Вода вокруг пузырилась от пулеметных очередей и вздымалась чудовищными фонтанами от разрыва авиационных бомб. Пролив был покрыт пятнами мазута и обломками погибших плавсредств. Баржа получила две пробоин в правом борту, но все же дошла до Керчи и ошвартовалась у причала порта. Краузе, не раз наезжавший в Керчь из Темрюка для координации разведывательной работы с командиром морской форт-группы корвет-капитаном Роттом, несмотря на кромешную темноту, быстро нашел в хитросплетении узких улочек штаб базы. Здесь группа оставалась несколько дней. В конце недели из Запорожья пришел приказ от Гемприха. Он предписывал Штайну передислоцировать группу в Евпаторию и там приступить к работе. Тихий приморский городок на западном побережье Крыма не привлекал внимания советской авиации. Здесь царил настоящий немецкий порядок. Штайн со штабом наконец смог заняться своим непосредственным делом. Пока инструктора и агенты-курсанты занимались оборудование учебной базы, Краузе вместе с Самутиным объезжали лагеря военнопленных и занимались вербовкой. Но развернуть работу по-настоящему таки не удалось. Гемпр их распорядился перебазировать группу под Винницу, в местечко Вороновицы. Украинская провинция встретила ее патриархальной тишиной и покоем. О далекой войне напоминал лишь гул ночных дальних бомбардировщиков, направлявшихся для бомбардировок Курска, Воронежа и Ростова. Сельская школа в Вороновицах, отведенная под центр подготовки диверсантов и агентов-разведчиков, подходила для этих целей как нельзя лучше. Вековые дубы и липы парка надежно укрывали штаб от посторонних глаз. Здание штаба служило одновременно и учебным корпусом. Соседство с батальоном СС отпугивало партизан и местных подпольщиков не только от села, но и от ближайших хуторов. Впервые за последние месяцы Штайн и его подчиненные получили идеальные условия для работы и окунулись в нее с головой. Меньше чем за неделю Райхдихт, Самутин, Коляда и Петренко подобрали из числа военнопленных, местных полицейских и украинских националистов полный комплект кандидатов в агенты. На этот раз работа не пошла насмарку; контингент оказался весьма перспективным, особые надежды подавали националисты. Они люто ненавидели советскую власть и были готовы живьем перегрызть горло комиссарам и чекистам. Петр оказался отрезанным от своих. Не нашел он надежного курьера и среди жителей Вороновиц, через которого можно было бы переправить за линию фронта собранные разведывательные материалы. Тем не менее у него не опустились руки. В его голове вызрел новый дерзкий план, как одним махом покончить с осиным гнездом абвера. Он решил его сжечь! Старое здание школы, где размещались штаб и офицерское общежитие, а также деревянные бараки для курсантов должны были, по его расчетам, вспыхнуть как порох. Одному сделать это было не под силу, и тогда Петр привлек к выполнению задуманного уже проверенного на краснодарской акции Матвиенко и Ивана Коваля, к которому присматривался как к еще одному своему помощнику. Первая же беседа с Ковалем убедила Петра в том, что он в своем выборе не ошибся. Иван с Василием поддержали разработанный им план и начали активно готовиться к его выполнению. Василий, пользуясь своим положением водителя, тайно накапливал запасы бензина, а Петр с Иваном оборудовали для него хранилище. Подходил к концу май. Все было готово. Они ждали только подходящего случая. И он представился. Очередная, на сей раз удачная, заброска группы агентов в советский тыл по уже сложившейся традиции должна была закончиться грандиозной попойкой инструкторов. Всего несколько часов оставалось до того момента, когда с абвергруппой-102 было бы покончено. Но роковая ошибка Ивана сорвала их план и поставила всех под удар: он проговорился о нем своему другу. Тот оказался осведомителем и немедленно донес Штайну. Ивана с Василием тут же арестовали. Шансов спастись у них не было. На руках у Штайна находились неопровержимые улики — емкости с бензином. Гитлеровцы жестоко пытали Ивана и Василия, но они не выдали Петра. Оставшись один, разведчик не смирился с потерей товарищей и не спасовал, а продолжил свою опасную работу. Втайне от Самутина изготовил дубликаты фотографий, анкет на агентов и ждал подходящего случая, чтобы переправить материалы советским контрразведчикам. К началу осени 1943 года положение гитлеровских войск значительно ухудшилось. Под ударами Красной армии они оставили Донбасс. Фронт стремительно откатывался на запад. В двадцатых числах сентября передовые части 13-й и 60-й армий форсировали Днепр и закрепились на правом берегу. Грозный гул артиллерийской канонады уже был слышен в Вороновицах. Командование абвергруппы-102 сидело на чемоданах и ждало команды на эвакуацию. Петр решил воспользоваться этим, чтобы выйти на связь со своими. Рапорт к руководству группы с просьбой отпустить его на несколько дней повидаться с семьей был удовлетворен. По мнению Штайна, ветеран, за спиной которого была не одна ходка в тыл к красным, своей добросовестной службой заслужил это как никто другой. 25 сентября 1943 года Петр, спрятав под подкладкой плаща материалы на личный состав абвергруппы-102, покинул Вороновицы и двинулся на восток. Спустя сутки он перешел линию фронта на участке 57-го стрелкового корпуса, у села Бряусовка, и оказался в расположении стрелкового батальона. Измотанный боями и бессонницей капитан-пехотинец не стал связываться с загадочным перебежчиком и отправил его к особисту. Тот встретил Петра с еще большей настороженностью. Его ссылки на начальника отдела военной контрразведки 6-й армии капитана Павла Рязанцева не помогли. Старший оперуполномоченный отдела контрразведки Смерш лейтенант Анатолий Ивонип по-прежнему с недоверием смотрел на него. Петр не стал больше тратить слов и вспорол подкладку плаща. На стол с тихим шелестом посыпались фотографии в форме бойцов и младших командиров Красной армии, бланки служебных документов с печатями и штампами, на которых бросались в глаза лиловые и фиолетовые свастики с хищными орлами. Последняя фотография, как поздний осенний листок, легла на горку документов. Ивонин склонился над фашистским архивом, долго разглядывал, затем обернулся к разведчику и, не стесняясь своего порыва, крепко обнял. Лицо Петра дрогнуло. На глазах навернулись слезы. Он не пытался их скрывать. Остались позади полтора года постоянного риска и смертельной игры с фашистами. Теперь ему не требовалось таиться, выверять каждое сказанное слово и взвешивать каждый свой шаг. Ушли в прошлом коварные проверки обер-лейтенанта Райхдихта, патологическая подозрительность Самутина и изматывающее душу состояние двойной жизни, когда он сам порой не мог понять, где кончается советский разведчик, а где начинается кадровый сотрудник абвера Петренко. Он был среди своих. Своих! Петр счастливыми глазами смотрел на Ивонина, и в этот миг ему казалось, что ближе и роднее человека для него нет. А когда схлынули эмоции, он энергичным движением расправил рубашку под ремнем, Ивонин невольно подтянулся, и доложил: — Старший лейтенант Прядко, оперативный псевдоним Гальченко, после выполнения задания Особого отдела НКВД шестой армии в абвергруппе-102 прибыл! Ивонин в ответ загадочно улыбнулся, а затем ринулся к тумбочке, вытащил фляжку со спиртом, краюху черного хлеба и банку тушенки. Первый тост — за возвращение из разведки, второй — за победу, третий — за погибших — они выпили стоя. Ивонин снова принялся хлопотать вокруг стола. На нем появились добродушно попыхивающий чайник, горстка сахара-рафинада и горка сухарей. А когда был выпит последний стакан чая, Петр попросил дать ему бумагу с карандашом и сел писать рапорт. Тот самый, который он не раз мысленно набрасывал в Краснодаре, Крымской и Евпатории. Время шло. За окнами забрезжил рассвет. Строчки перед глазами стали расплываться, а мысли начали путаться и теряться. Свинцовая усталость сморила Петра. На непослушных ногах он добрел до топчана, без сил рухнул и тут же уснул. Сквозь сон доносились шум шагов, жужжание телефонного аппарата, обрывки неясных фраз. Сознание разведчика непроизвольно продолжало работать. В разговоре Ивонина речь шла о нем. Впервые за многие месяцы Петр поймал себя на мысли, что его совершенно не волновало происходящее. Он вернулся домой! Ивонин в ту ночь так и не уснул. Ему с трудом удалось дозвониться до отдела Смерш армии — на линии связи оказался порыв. Машину за разведчиком обещали прислать в ближайшие часы, и, чтобы скоротать время, Ивонин принялся за чтение рапорта Петра. Девять листов были заполнены убористым почерком. За сухими и лаконичными строчками крылась поистине титаническая работа блестящего разведчика. Данные на 24 официальных сотрудников, 101 агента абвергруппы-102 и 33 фотографии из алфавитной картотеки позволили органами Смерш в короткие сроки разыскать многих из них. В последующем, после освобождения Полтавы, на основе добытых Петром материалов Управление контрразведки Смерш 2-го Украинского фронта арестовало еще семь агентов и содержателя конспиративной квартиры, оставленных гитлеровцами для проведения разведывательно-диверсионной работы. Это было далеко не все, что удалось совершить Прядко-Гальченко. Добытая им разведывательная информация о военных планах командовании 8-й армии вермахта представляла несомненный разведывательный интерес. Лейтенант Анатолий Ивонин, за два с лишним года службы в стрелковой роте, а потом в военной контрразведке немало хлебнувший своего и чужого горя, повидавший такого, что многим с лихвой хватило бы на две жизни, был поражен. В них было все: казалось бы, неминуемый провал, сначала в Ростове и Абинске, а потом в Вороновицах, и удача, как это случилось в Краснодаре. Заканчивался рапорт Петра Ивановича предложением о направлении его с новым заданием в тыл гитлеровских войск. В тот же день рапорт и все добытые разведчиком материалы на абвергруппу-102 были направлены в Москву. А спустя двое суток Петр уже сам находился в столице. На встрече с полковником Г. Утехиным, начальником 3-го отдела ГУКР Смерш, он доложил о выполнении задания и свои предложения по дальнейшей работе в абвере. В руководстве контрразведки Смерш, проанализировав сложившуюся вокруг разведчика ситуацию, пришли к выводу, что на этот раз удача могла отвернуться от него — вероятность расшифровки была слишком велика. И тогда по настоянию Петра его направили в армейскую часть на фронт. На новом месте службы он тоже не потерялся. В воинском звании вырос до майора, а в должности — до заместителя командира полка по тылу и был награжден несколькими медалями и орденом. Не забыли своего боевого товарища и военные контрразведчики. Начальник ГУКР Смерш НКО СССР генерал-полковник В. Абакумов лично доложил Верховному главнокомандующему И. Сталину о результатах выполнения задания зафронтовым агентом Гальченко. 24 июня 1944 года Указом Президиума Верховного Совета СССР за «проявленное мужество и героизм в тылу противника» Петр Иванович Прядко был награжден орденом Красного Знамени. Но самая большая награда ждала его после окончания войны. Прозвучали победные залпы, и майор Прядко, следуя к новому месту службы в Закавказский военный округ, никак не мог проехать мимо столицы Дона — Ростова. Туда бывшего разведчика влекли не прошлые воспоминания о «службе» в абвергруппе-102. В его сердце жила она — Вера Пивоварчук. Город только начал подниматься из руин, но Петр безошибочно нашел знакомый домик на 1-й Баррикадной улице. Весна на Дону была в самом разгаре. Аромат буйно цветущего вишневого сада кружил голову. Петр взлетел на крыльцо. Там стояла ОНА — «надежный и проверенный товарищ, комсомолка Вера»! Его единственная женщина, подарившая разведчику Великую любовь, которой они остались верны до конца своих дней! Петр Прядко, Иван Данилов, Александр Козлов, Алексей Скоробогатов и десятки других зафронтовых агентов особых отделов НКВД СССР, ГУКР Смерш НКО СССР своей самоотверженной работой существенно подорвали разведывательную и диверсионную деятельность абвера и «Цеппелина». Только за период с 1 октября 1943-го по 1 мая 1944 года военными контрразведчиками задействовалось в зафронтовой работе 343 разведчика. Из них 57 удалось не только внедриться в абверкоманды, абвергруппы и специальные центры «Цеппелина», но и закрепиться в их кадровом составе. Эти успехи дались дорогой ценой — 112 разведчиков погибли. Несостоявшееся «сватовство» обер-лейтенанта Биттига 25 сентября 1943 года части 10-й армии в результате стремительного наступления освободили от гитлеровцев город Рославль — крупный транспортный узел. На западной окраине и у железнодорожных мастерских еще продолжали звучать автоматные очереди и греметь разрывы гранат — это красноармейцы добивали остатки 52-го армейского корпуса 4-й армии группы армий «Центр», а в центре города уже налаживалась мирная жизнь. В столпотворении, царившем в приемной военного коменданта города, мало кто обращал внимание на молодую, лет двадцати, девушку, робко державшуюся в дальнем углу. Она терпеливо ждала своей очереди. Пожилой майор-комендант с лицом, посеревшим от хронической бессонницы, устало отбивался от наседавших горластых пехотинцев и нагловатых интендантов. Постепенно толпа рассосалась, и девушка, собравшись с духом, нырнула в клубы сизого дыма, плававшего в кабинете. Комендант оторвал взгляд от документов, которыми был завален стол, и с недоумением посмотрел на посетительницу. Она переминалась с ноги на ногу и, видимо, не знала, с чего начать разговор. Вымученная улыбка на лице майора придала ей уверенности. Краснея и пряча глаза, девушка упомянула про какого-то «очень хорошего немца» и осеклась. Брови у коменданта поползли на лоб, а в глазах полыхнул гневный огонек. За два года войны ему попадались только такие немцы, кто только стрелял, вешал и поджигал. Анна Астафьева, так звали посетительницу, набравшись смелости, продолжила рассказ. Из него следовало, что на ее квартире находится немецкий солдат, который решил порвать с фашизмом и дезертировал из части во время отступления из Рославля. Опасаясь попасть под руку какого-нибудь заведенного боем красноармейца, он решил отсидеться, а потом попросил Анну сообщить о нем советскому командованию. Здесь взгляд майора смягчился, жесткие складки, залегшие у рта, разгладились. Анна приободрилась и принялась его уверять, что Клаусу можно верить, что он хороший человек. Битый жизнью и начальством, опытный комендант не стал морочить себе голову «хорошим немцем» и направил девушку к военным контрразведчикам. Отдел Смерш 10-й армии располагался поблизости, занимал чудом уцелевшие первый и второй этажи бывшей школы. Часовой на входе остановил Анну и поинтересовался, к кому направляется. Наученная общением с комендантом, она не стала распространяться о «хорошем Клаусе» и заявила, что у нее есть важное сообщение для контрразведчиков. Ее проводили в кабинет старшего оперуполномоченного старшего лейтенанта Старинова. Царившая в коридоре и кабинете тишина, ровный и спокойный тон контрразведчика расположили Анну к разговору. Она без утайки рассказала необычную для военного времени романтическую историю своих отношений с ефрейтором Клаус Биттигом. Познакомились они, по словам Анны, в начале октября 1943 года при обстоятельствах, воспоминание о которых ее бросало в дрожь. В тот вечер она задержалась у больной подруги. Приближался комендантский час, и ей пришлось срезать путь. Позади остались развалины хлебозавода, впереди уже виднелся родной дом, как вдруг из проулка вывалила едва державшаяся на ногах кучка пьяных немецких солдат. Секундная растерянность, и Анну окружила гогочущая толпа. Грубые, похотливые руки уже лапали ее. Вырваться из плотного кольца ей не удалось, а просить помощь было не у кого. Улица будто вымерла. И тут произошло чудо. Из вечернего полумрака, словно ангел хранитель, возник ефрейтор. Он решительно стал на защиту Анны. После короткой перепалки с ним насильники оставили девушку в покое. Ефрейтор представился: Клаус Биттиг. Клаус проводил ее до двери дома, но от предложения зайти и выпить чаю вежливо отказался. С того дня минула неделя, и Анна стала забывать о жуткой истории, когда в дверь квартиры кто-то тихо постучал. Она открыла дверь. На пороге стоял Клаус. Смущаясь, он протянул ей небольшой сверток. В нем оказались хлеб, сахар, масло и палочка копченой колбасы. На этот раз они вместе пили чай и говорили о жизни. Ломаный русский Клауса не был им помехой. Прошло несколько дней. Он снова появился у Анны и принес с собой коробку дорогих конфет и бутылку французского вина. В тот вечер они долго говорили о несправедливости и жестокости войны и о маленьком человеческом счастье. Вскоре между ними сложились добрые отношения, которые, как показалось Анне, со стороны Клауса переросли в глубокое чувство. В разговорах с ней он со все большей симпатией отзывался о России и русских людях, осуждал Гитлера и развязанную им войну. Во время наступления советских войск Клаус решил порвать с фашизмом. Воспользовавшись хаосом и неразберихой, он покинул часть и спрятался у нее на квартире. История отношений Анны и Биттига заинтересовала Старинова в первую очередь с профессиональной точки зрения. В ней он увидел хорошую возможность для ведения через влюбленного немца зафронтовой разведывательной работы и отправил на ее квартиру командира комендантского взвода. Не прошло и часа, кактот доставил Биттига в отдел. Ефрейтор держался скованно, но страха в его глазах Старинов не заметил. Вместе с ним и переводчиком он поднялся в кабинет начальника отдела капитана Москалева. В ходе допроса Биттиг подтвердил рассказ Астафьевой. Дополнительно рассказал, что воспитывался в семье, в которой читали и восхищались произведениями Достоевского и Толстого. На вопросы о характере службы и составе части дал развернутые ответы. Ряд из них подтверждались захваченными документами 52-го армейского корпуса и показаниями других военнопленных. Последним местом службы Биттига был отдел штаба того самого корпуса. По его словам, он отвечал за хранение всей секретной документации. Москалев моментально оценил перспективного перебежчика. Его доступ к секретам в случае вербовки и переброски за линию фронта открывал прямой путь ко многим тайнам гитлеровского армейского командования. Медлить с решением было нельзя. Фашистская контрразведка тоже не дремала и тщательно проверяла всех, кто прорывался из окружения. И чем дольше окруженец блуждал в советских тылах, тем больше к нему возникало вопросов. Приняв решение о вербовке Биттига, Москалев, несомненно, рисковал, так как слишком мало знал о нем, а то, что тот сообщил о себе, не поддавалось глубокой перепроверке. В приемно-пересыльном армейском пункте военнопленных Старинову не удалось найти его сослуживцев. В самом городе, как выяснилось, кроме Астафьевой, Биттиг никому не был знаком. Ее соседи ничего существенного контрразведчикам не добавили. Вместе с тем добровольная сдача в плен, ненависть к фашизму и любовь к Астафьевой являлись весомыми, но недостаточными аргументами для вербовки. Опытный контрразведчик Москалев не исключал того, что за этим крылась тонкая игра гитлеровской разведки. Тем не менее, взвесив все «за» и «против», он решился на вербовку и подготовку Биттига к заброске за линию фронта. Соблазн иметь своего агента в штабе 52-го армейского корпуса оказался слишком велик. Бойкий ефрейтор охотно дал согласие на сотрудничество, написал подписку и для конспирации в работе избрал себе псевдоним Штабист. Однако предложение Москалева сфотографироваться вместе воспринял без особого энтузиазма и довольно кисло поглядывал на Старинова, который выставил на стол литровую бутылку водки с небогатой закуской. Окончательно настроение у него испортилось, когда капитан предложил на обратной стороне фотографии еще раз подтвердить контрразведчикам свою преданность и готовность к выполнению заданий Смерша. Теперь, когда у Биттига все пути к своим были отрезаны, Москалев направил докладную записку начальнику Управления контрразведки Смерш Центрального фронта генерал-майору А. Вадису. В ней изложил существо полученных на перебежчика материалов, поставил в известность о его вербовке и представил оперативный замысел по использованию в разведывательных целях. В управлении предложение Москалева поддержали и потребовали не затягивать с отправкой Штабиста на задание. С того часа началась его интенсивная подготовка к разведывательной работе в гитлеровском штабе. Времени на это у Москалева катастрофически не хватало. Советские войска добивали разрозненные остатки фашистской группировки. Москалев и Старинов спешили и потому работали с Биттигом день и ночь. Они на ходу обучали его азам разведки, шлифовали детали легенды возвращения в штаб, отрабатывали способы связи и передачи секретной информации. Ефрейтор оказался на удивление смышленым и способным учеником, все схватывал на лету. На второй день они уже говорили на одном языке — языке разведки. Подготовка шла настолько успешно, что Москалев уже подумывал о ее сокращении. К тому времени контрразведчики разработали в деталях и окончательно согласовали с руководством Управления контрразведки Смерш фронта два варианта задания.