3 апреля 2006 года Русский приехал в Москву и сразу направился в Наро-Фоминск. Чтобы лишний раз не светиться перед родными Юрени и его сослуживцами, поселился в городской гостинице. Там и состоялась встреча. Юреня сообщил информацию о структуре части, выполняемых учебно-боевых задачах, порядке взаимодействия с другими подразделениями Вооруженных сил России при различных степенях боевой готовности и т. п., а также отдельные сведения, касавшиеся некоторых военных объектов, дислоцировавшихся под Наро-Фоминском. Не забыл он и про прежнее место службы в Беларуси. Но и этого ему показалось мало. Не пожалев родственника, мужа сестры, Юреня рассказал то, что ему стало известно из разговоров с ним: об истинном назначении завода и номенклатуре выпускаемой военной продукции. Русский не обманулся в своих ожиданиях. Ему было чем отчитаться перед Мартином. Теперь предстояло решить еще одну его задачу: поставить Юреню на «мертвый шпионский якорь». Дело подошло к написанию подписки о сотрудничестве с польской военной разведкой, и здесь Русский заволновался. В душе он опасался, как бы будущий агент не заартачился. Но все прошло на удивление гладко. Юреня без дрожи в руках подписал свой будущий приговор — подписку, охотно сфотографировался и позволил отснять страницы своего удостоверения личности офицера. В дальнейшем разговор перешел на отвлеченные темы, словно беседуют два друга, тесно связанные общим делом. Затем Русский снова возвратился к «работе». Он напомнил Юрене о его неудачной попытке устроиться на службу в органы КГБ Республики Беларусь и, развивая эту тему, в качестве очередного задания поручил повторить такую попытку в России. Для этого рекомендовал войти в доверие к сотрудникам ФСБ, предложив им свои услуги. В таком случае, убеждал Русский, Юреня получил бы «надежную крышу», которая могла бы прикрыть его от подозрений и существенно расширить возможности по сбору информации. Новое задание Юреня принял к исполнению без колебаний. Об истинной цели этого задания польской разведки вряд ли догадывался и сам Русский. Кажущаяся забота о безопасности агента только представлялась таковой. Подставляя Юреню под российскую контрразведку, в польской спецслужбе знали, что делали. Собственный опыт агентурной работы в России и опыт других партнеров по блоку НАТО говорили о том, что в России установился эффективный контрразведывательный режим. Даже опытные разведчики оставались нераскрытыми в лучшем случае два-три года. А так называемые одноразовые агенты, к которым польская спецслужба относила, вне всякого сомнения, и Юреню, и того меньше. Мартин и те, кто стоял за его спиной, видимо, цинично рассчитывали подобным ходом выиграть у российской контрразведки месяц-другой, и за это время выжать Юреню как лимон. Расстались Русский и Юреня преисполненными радужными надеждами на успешное выполнение намеченных планов. Резидент возвратился в Белоруссию и принялся готовиться к встрече с Мартином. Как и прошлый раз, она прошла в Пружанах. На встрече они обсудили результаты вербовки Юрени и наметили план дальнейшего его использования. А тот, все еще надеясь получить свои 50 тысяч долларов, ломал голову над тем, как подступиться к выполнению второй части задания — внедрению в аппарат органов безопасности. Внутренний страх перед ФСБ долго удерживал Юреню от первого шага на пути к этой цели. В конце концов он его сделал. В беседе с сотрудником военной контрразведки Юреня рассказал в выгодном для себя свете о службе в белорусской армии, упомянул о том, что рассматривался как кандидат на работу в КГБ Республики Беларусь, и затем поинтересовался возможностью своего перехода в органы ФСБ России. В заключение разговора высказал готовность «оказывать необходимую помощь органам безопасности в войсках в решении оперативных вопросов». Военные контрразведчики не спешили с ответом. И для того имелись основания. Покидая кабинет, Юреня не подозревал, что его ухищрения не могли ввести их в заблуждение. К тому времени они вместе с коллегами из Комитета государственной безопасности Республики Беларусь уже вели оперативную разработку резидентуры польской военной разведки, занимавшейся сбором секретной и иной информации о вооруженных силах России и Беларуси. Теперь шпионам противостояла хорошо отлаженная организация спецслужб двух государств. В польской военной разведке словно предчувствовали близкий крах резидентуры. Русскина торопили с добычей материалов, суля ему солидный денежный куш. А тот лез из кожи вон в поисках новых источников информации и одновременно наседал на Юреню. Возникла реальная угроза вовлечения в их преступную деятельность новых лиц и утечки к польской спецслужбе важных секретных сведений, имевших большое значение для обороноспособности России и Беларуси. Российские и белорусские контрразведчики не могли допустить этого; используя права и полномочия, предоставленные законами своих стран, они задействовали в полном объеме весь имевшийся в ихраспоряжении арсенал оперативно-технических и иных средств. Созданные оперативно-следственные группы ФСБ России и КГБ Республики Беларусь сосредоточили основные усилия на документировании преступной деятельности Русскина и Юрени. Теперь каждый их шаг и каждое произнесенное ими слово контролировались средствами технического и оперативного контроля. Развязка неумолимо приближалась. Очередная попытка Юрени обезопасить себя была обречена на провал. 1 февраля 2007 года, выполняя задание резидента, Юреня снова вышел на сотрудника военной контрразведки и в очередной раз предложил свои услуги. Не получив ответа, он решился на рискованный ход. Стремясь создать впечатление о наличии разведывательных возможностях, он в общих чертах рассказал о якобы имевших место вербовочных подходах к нему со стороны польских граждан во время проживания на территории Беларуси. Сам того не подозревая, Юреня выдал себя с головой. Кто и когда его вербовал, это уже не составляло тайны для сотрудников ФСБ России. Они ждали результатов заключительной операции белорусских коллег, которые готовились к захвату с поличным резидента польской военной разведки Русскина. Выезжая на встречу с Мартином, на этот раз в Польшу, тот и не предполагал, что проводил на свободе последние часы. С собой он вез солидный «шпионский багаж», в котором содержалась информация не только от Юрени, но и от других агентов. Всего сотня метров нейтральной полосы на границе отделяли его от Польши и Мартина. Но преодолеть их ему так и не суждено было. Русский был задержан с поличным. Его арест послужил сигналом сотрудникам ФСБ России для начала действий. Операция по пресечению деятельности польского агента Юрени перешла в заключительную стадию. В тот же день его доставили в Управление ФСБ Московского военного округа. Перед лицом очевидных фактов он был вынужден признаться в сотрудничестве с польской военной разведкой и ведении по ее заданию разведывательной работы на территории Российской Федерации. 29 октября 2007 года Московским окружным военным судом Юреня Сергей Алексеевич был признан виновным в совершении государственной измены в форме шпионажа и приговорен по ст. 275 УК РФ к лишению свободы сроком на семь лет с отбыванием наказания в колонии строгого режима. Суд также лишил его воинского звания майор. В тот день Юреня, бывший польский агент, навсегда потерял свое доброе имя гражданина России и честь офицера. Ясновельможного пана из него не получилось. Впереди его ждали мордовские леса и бензопила «Дружба». 8.08.2008 — совсем не Олимпийские игры Часть первая От картлийских царей до меньшевистских вождей 8.08.2008 — эти цифры в человеческой памяти останутся не только годом выдающихся по своим масштабам и спортивным достижениям XXIX Олимпийских игр. Многим они еще долго будут напоминать о вероломстве и подлости тбилисских правителей. М. Саакашвили и компания, вскормленные могущественными покровителями, попытались осуществить блицкриг под названием «Чистое поле». Замышляя захват Южной Осетии, а затем Абхазии, они самонадеянно полагали, что средства массовой информации всего мира будут заполнены олимпийскими новостями и им будет не до канонады орудий и зова о помощи осетинского и абхазского народов. До открытия Олимпийских игр оставались считаные часы. В ту ночь миллиарды землян независимо от цвета кожи, расы и языка ложились спать в предвкушении наслаждения фантастическим праздником красоты, силы и радости, чем так щедро дарит его величество спорт. С особой надеждой ждали этого события и в крохотной, истерзанной непрерывными вооруженными провокациями Южной Осетии, затерянной среди суровых гор. В полуразрушенном Цхинвале и приграничных с Грузией осетинских селах впервые за последние месяцы уснули в надежде, что в ближайшие недели не придется вздрагивать от разрывов артиллерийских снарядов и искать спасения в подвалах. Ночная мгла легла на горы. Густая россыпь ярких южных звезд высыпала на небе. В распадках гор клубился туман; по склонам крутых скал он языками сползал вниз и пушистым ковром стелился на дне глубоких ущелий. В густом кустарнике, соревнуясь друг с другом, стрекотали цикады. Все дышало миром и покоем, и только очень чуткое ухо могло уловить в обманчивой тишине приглушенный гул моторов и лязг гусениц. Грузинская армия заняла исходные позиции и ждала часа «Ч». А когда он пробил, море огня обрушилось на многострадальный Цхинвал. То, что в тот день россияне увидели на экранах телевизоров, не воспринималось здравым рассудком. Пекин сиял феерическим шоу и купался в море счастливых улыбок, а крохотный Цхинвал корчился в нечеловеческих муках и умирал под огнем систем залпового огня «Град». Последовавшая после провала агрессии истеричная реакция грузинской элиты, пытавшейся свалить все с больной головы на здоровую — обвинить руководителей России во всех смертных грехах, вызвала в российском обществе сложные чувства. У одних огонь этой вероломной войны сжег последние иллюзии относительно того, что многовековая культура, история и общая победа в прошлой Великой Отечественной войне удержат вероломных правителей Грузии от новых безумств. Другие, экзальтированные поклонники песен Грузии печальной и вина киндзмараули, уже не могли спокойно слышать голос некогда популярного певца советской эстрады Бубы Кикабидзе. Третьи отказывались верить собственным глазам и продолжали пребывать в плену обаятельных образов, созданных экранными героями в замечательных фильмах «Отец солдата» и «Мимино». Вместе с тем если отрешиться от эмоций и посмотреть на историю грузинского государства и стиль поведения его правящей элиты за последние столетия, то вырисовывается совершенно иная и далеко не благостная для России картина. Старый миф о том, что Грузия начиная с екатерининских времен стойко стояла на страже российских интересов и была ее оплотом на Кавказе, окажется всего лишь мифом, который искусно формировался грузинской княжеской, а затем партийной знатью и охотно принимался в монархическом Петербурге, а позже — и в большевистской Москве. Беспристрастный взгляд на недавние события и «предания старины глубокой» создают впечатление дежавю. Правители Грузии, будь то цари, партийные вожди или нынешние ультрадемократы, во все времена действовали одинаковым образом и демонстрировали одну и туже модель поведения — искусную мимикрию под личиной верного союзника очередного властителя Кавказа. Формироваться такая модель поведения начала в середине XVI века, когда в схватке за этот стратегически важный регион сошлись два таких титана, как Персия и Турция. Территория, которая в современных представлениях ассоциируется как собственно Грузия, была поделена между ними. Имеретия и Менгрелия отошли к Турции, а Картли и Кахетия — к Персии. Этот раздел многие картвелы (грузины) отказались принять. В 1615 году шесть тысяч монахов монастыря Давида Гареджи пытались сохранить христианскую веру, но были убиты во время праздника Святой Пасхи. Грузинский священник К. Тевдори за пять лет до И. Сусанина совершил подобный подвиг. Он вывел турецкие войска не к дворцу царя Луарсаба II (1592–1622, царь Картли в 1606–1614 гг.), а в труднопроходимые горы. Были и другие грузины — правители Картли. Во многом их стараниями была заложена существующая поныне модель поведения и правления грузинской элиты. В своих отношениях с сильными мира сего она стала исповедовать известный принцип: «Не можешь победить — задуши в объятиях». И он принес свои плоды. Грузинская знать очень быстро и органично вошла в высшее сословие персидского общества. Вскоре в столице Персии она стала своей и была допущена к решению важнейших государственных вопросов. Могущественный шах Аббас I (1571–1629) поручил проведение военной реформы в армии не кому-нибудь, а князю Ундиладзе — Алаверди-хану. В результате реформы была создана мощная армия. Управление Исфаганом, столицей Персии, в течение почти столетия осуществлялось выходцами из грузинских княжеских родов. Герой народного эпоса Великий Моурави — Георгий Саакадзе во главе персидского войска одержал ряд блестящих побед в Индии и Турции. Особое положение грузинской знати при дворе персидского шаха отразилось и на состоянии ее подданных в Картли и Кахетии. По его приказу и на средства казны на территории грузинских княжеств содержалось постоянное войско, защищавшее их от набегов горских племен. На Картли и Кахетию не распространялась часть податей, взимавшихся с других покоренных Персией царств. Так продолжалось до середины XVIII века. К тому времени оба «льва» Малой Азии, Персия и Турция, растеряли былую мощь. После смерти Надир-шаха (1688–1747) Персия распалась на несколько враждующих государств и уже не могла служить грузинской элите гарантией ее особого статуса. И здесь ее чуткое ухо уловило тяжелую поступь Российской империи, которая все отчетливее звучала на Кавказе. Тут же посланцы от грузинских княжеских родов выстроились в очередь к императорскому трону в далекой Северной столице. Они просили о «величайшем покровительстве и защите света христианства от диких и кровожадных варваров». В Петербурге не спешили направлять полки в Картли и Кахетию. Российская империя была еще недостаточно сильна и потому посылала собратьям по вере деньги, товары и укрывала беглецов. Положение изменилось к концу XVIII столетия. Окрепшая русская армия начала теснить турок. И тогда царь объединенной Картли и Кахетии Ираклий II (1744–1798, царь Картли-Кахетинского царства в 1762–1798 гг.) добился наконец своего. 24 июля 1783 года в крепости Георгиевская светлейший князь Григорий Потемкин вместе с князьями Иваном Багратионом и Герсеваном Чавчавадзе подписали Георгиевский трактат. С того дня Восточная Грузия перешла под покровительство российской короны. Ей была гарантирована автономия во внутренних делах и защита от внешних врагов. Взамен царь Ираклий II отказывался от проведения самостоятельной внешней политики. 3 ноября того же года два батальона егерей с четырьмя орудиями под общей командой полковника А. Бурнашева вступили в Тифлис. Народ ликовал. На всех церквях били колокола, а под сводами храмов возносились благодарственные молитвы во славу русского воинства. Во дворце царя Ираклия II знать клялась в вечной дружбе и любви посланцам императрицы Екатерины II. В Исфагане от подобного вероломства потеряли дар речи. И было отчего. Ираклий II, выросший и получивший воспитание в Персии, пользовался особым расположением шаха. Но с того дня утекло много воды. И потому грозный рык терзаемого междоусобными войнами «персидского льва» уже не пугал его. Он торопился засвидетельствовать преданность новому хозяину. В Тифлисе посланцы русской императрицы таяли от радушия грузинской знати. А в холодном Петербурге ее пылкие речи во славу России и заверения в самоотверженной борьбе Грузии за интересы империи на Кавказе согревали сердца Великой Екатерины и ее двора. При этом лукавые царедворцы Ираклия II стыдливо умалчивали о том, что новые приобретения осуществлялись русскими руками. Предав своего прежнего хозяина — персидского шаха, Ираклий II первым делом принялся захватывать лакомые куски разваливавшейся империи. Опираясь на мощь батальонов кавказских егерей, он совершил завоевательный поход в Эривань, отколовшуюся от Персии. В ответ Турция, все еще крепко стоявшая на ногах, угрожающе забряцала оружием. И тогда Ираклий II, чтобы не дразнить грозного соседа, вступил с ним в тайные переговоры. Переговоры закончились тем, что в 1786 году Ираклий II в нарушение положений Георгиевского трактата заключил за спиной России договор с Турцией о ненападении. В Петербурге, узнав об этом, потребовали его денонсации. Около года шли напряженные переговоры, но результата они не дали. В 1787 году Турция, пользуясь поддержкой Великобритании, Франции и Пруссии, выдвинула ультиматум Российской империи с требованием восстановления вассалитета Крымского ханства и Грузии. Ираклий II бросился в объятия Османской империи. В июле 1787 года в Стамбуле договор был ратифицирован. А 13 августа 1787 года Турция, получив отказ в выполнении требований, объявила войну России. В Петербурге откровенного вероломства грузинскому царю простить не могли. Русские батальоны в октябре 1787 года покинули неверного союзника. Судьба Грузии повисла в воздухе. Спустя четыре года, в 1791 году, турецкие войска потерпели серьезное поражение в войне с Россией, и Ираклий II остался один на один не только с потрепанной и озлобленной Турцией, но и с набравшей силу Персией. К тому времени шах Персии Ага Мухамед-хан Каджарский (1741–1797, шах Персии в 1779–1797 гг.) железной рукой сумел собрать большую часть осколков бывшей империи. Армия персов двинулась на Тифлис и в Крцанисской битве 8-11 сентября 1795 года наголову разбила войска Ираклия II. Сам Ираклий с сыном спасся бегством. В наказание за его предательство около 20 тысяч мирных жителей Тифлиса были вырезаны персами. На бывшем поле боя ныне находится, по грустной иронии судьбы, резиденция президента Грузии. После столь оглушительного поражения судьба династии Ираклия II и Восточной Грузии была, казалось бы, предрешена. Но удача повернулась к ним в очередной раз. Россия возвратилась на Кавказ, чтобы закрепиться на берегах теплых морей — Черного и Каспийского. Под ударами русской армии персы отступили. Дряхлеющий Ираклий II понял, что время его политических игр закончилось, и сделал свой последний хитрый ход, сохранивший династию на плаву. Он передал власть над Картли и Кахетией сыну Георгию XII (1746–1800, царь в 1798–1800 гг.). Прилежный ученик отца, он сделал Петербургу предложение, от которого трудно было отказаться. Георгий просил уже не о покровительстве, а о принятии в российское подданство Картли и Кахетии. В конце 1799 года русская армия снова вступил в Восточную Грузию и стала гарнизонами на границах с Турцией и Персией. И буквально на глазах крохотное грузинское царство приобрело в составе Российской империи особый статус, который ни тогда, ни позже, за исключением Великого княжества Финляндского, не имела какая-либо другая территория. В Грузии с населением 300 тысяч человек местных князей и дворян оказалось не меньше, чем во всей 50-миллионной России. От фамилий грузинской знати, князей Шервашидзе, Чавчавадзе, Церетели, Орбелиани, Мачабели, Абашидзе и других, находившихся в царской свите и гвардии, рябило в глазах и звенело в ушах. Грузинская речь теперь все чаще звучала в обеих столицах, а берущие за душу грузинские песни трогали даже каменные сердца. В русском обществе к грузинам и Грузии стало складываться особое отношение, которое не наблюдалось по отношению ни к какому другому народу и губернии. В нем смешались чувства восторженности, влюбленности и наивного представления о том, что более преданного союзника на Кавказе у России нет и быть не может. Эти настроения образно выразил великий Александр Пушкин в своей известной строфе: «Не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальной». Но не столько песни, чарующая природа и умение принять начальственного гостя вышибали из русских чиновников слезу умиления, сколько щедрые денежные вливания, растекавшиеся золотыми ручейками по карманам грузинских князей и вороватых петербургских чиновников. Так продолжалось до 1917 года. Первая мировая война подорвала мощь Российской империи. Грянувшие затем Февральская революция и Октябрьский переворот вынудили грузинскую элиту лихорадочно искать нового хозяина перед лицом извечной угрозы со стороны не раз обманутых ею Персии и Турции. Весной 1918 года вожди Грузии Н. Жордания, А. Чхенкели и Н. Чхеидзе вступили в переговоры с Германией. Страх перед Турцией вынуждал их делать самые фантастические предложения. Они готовы были расстаться даже с суверенитетом, неожиданно свалившимся на них после Октябрьского переворота в Петрограде, и просили принять Грузию в состав Германии в качестве федеральной земли. Вскоре в Тифлис для консультаций с неожиданно объявившимся союзником в составе представительной германской делегации прибыл граф Фридрих фон Шуленбург. Но не обаяние грузинской элиты, а запах бакинской нефти, к которой рвалась соперница Британия, заставил его форсировать переговоры. 13 мая 1918 года Грузия, заручившись поддержкой Германии, объявила о своем выходе из Закавказской Республики. Спустя два дня кайзеровские войска высадились в Поти и взяли под контроль основные стратегические объекты. 26 мая Грузия объявила о своей независимости. А 28-го ее признали в Берлине. В благодарность за защиту от Турции и от теперь уже советской России грузинские вожди передали в эксплуатацию германским компаниям порт Поти сроком на 60 лет, чиатурские марганцевые рудники на 30 лет, а также железные дороги и многое другое. Такая их уступчивость пробудила у Берлина волчий аппетит. Там уже почувствовали вожделенный запах бакинской нефти и рассчитывали добраться к ней через Грузию, позабыв об испытанном союзнике, Турции. Позже известный германский военный и политический деятель генерал пехоты Э. Людендорф так вспоминал об этом: «Для нас протекторат над Грузией был средством независимо от Турции получить доступ к кавказскому сырью и эксплуатации железных дорог, проходящих через Тифлис. Мы не могли в этом отношении довериться Турции. Мы не могли рассчитывать на бакинскую нефть, если не получим ее сами». Прошло всего несколько месяцев. И на грузинских вождей пролился золотой дождь, а затем посыпались награды. Награды, о которых не могли мечтать офицеры в окопах на Восточном фронте. По ходатайству Шуленбурга министр иностранных дел Чхенкели был награжден высшим военным орденом Германии — Железным крестом. Чуть позже он направил в Берлин представление о награждении главы правительства Н. Жорда-нии, бывшего заклятого врага Германии. Всего год назад Н. Жордания, в то время входивший в так называемую группу оборонцев второй Государственной думы Российской империи, И. Церетели, возглавлявший в ней фракцию меньшевиков, и Н. Чхеидзе, руководивший при А. Керенском Петербургским советом, стояли за продолжение войны с Германией до победного конца. Теперь же от их ненависти к немцам не осталось и следа. Они взахлеб пели хвалебную оду немецкому порядку и просвещенной власти. А для России других слов, как «варварская», у них не осталось. Такое вероломство поразило даже видавшего виды Л. Троцкого. Возмущенный беспардонным поведением грузинских вождей он писал: «Мы знали этих господ (Жордания, Чхеидзе, Чхенкели, Церетели. — Авт.} раньше, и притом не как владык независимой демократической Грузии, о которой они сами никогда и не помышляли, а как русских политиков Петербурга и Москвы. В качестве идеологов буржуазной республики Церетели — Чхеидзе, как и все их единомышленники, непримиримо отстаивали единство и неделимость республики в пределах старой царской империи. Притязания Финляндии на расширение ее автономии, домогательстваукраинской национальной демократии в области самоуправления встречали со стороны Церетели — Чхеидзе беспощадный отпор…