Часть первая На пути в Берлин Сталин медленно, в глубокой задумчивости ходил по мягкой ковровой дорожке. Казалось, он не замечал беспокойно переминавшихся Меркулова, Абакумова и Судоплатова. Нарком государственной безопасности, начальник военной контрразведки Смерш и руководитель 4-го разведывательно-диверсионного управления НКВД СССР были вызваны на Ближнюю дачу в таком составе впервые. Интуиция им подсказывала: Сталин стоял перед каким-то важным выбором. Перед выбором, который, вероятно, должен был решительно повлиять на дальнейший ход войны. Восточный фронт на какое-то время стабилизировался. Однако складывавшаяся оперативно-стратегическая обстановка свидетельствовала, что танковая армада вермахта готовится обрушить свою сокрушительную мощь на оборону советских войск. Но в те майские дни 43-го года в Москве точно никто не знал, когда и где это может случиться. План операции «Цитадель», летнего наступления вермахта под Курском и Орлом, только еще обретал зримые контуры. Накануне предстоящей битвы противники пытались предугадать шаги друг друга и как в банальной карточной игре блефовали, чтобы затем, когда придет время, использовать придержанные козыри. В сложившейся ситуации пролить истинный свет на тайные замыслы штабов могли только спецслужбы. Последние разведывательные сводки, касавшиеся действительных и мнимых планов гитлеровского наступления на Восточном фронте, лежали на столе у Сталина. Спецсообщение 1-го управления НКГБ СССР, основанное на донесениях лондонской резидентуры, не оставляло сомнений в том, что в ближайшие месяцы гитлеровцы предпримут новое наступление. Ссылки Меркулова на таких информированных лиц, как бывший чехословацкий президент Бенеш, военный атташе Японии в Берлине генерал-майор Кумацу и редактор финской газеты «Ууси Суоми» Лаури, выглядели убедительными. Эти данные подтверждались особо ценным агентом — Джоном Кэрнкроссом, работавшим в самое сердце британской разведки, в службе радиоперехвата. 25 апреля ей удалось перехватить переговоры командующего группой армий «Юг» гитлеровских войск генерал-фельдмаршала фон Вейхса с оперативным отделом Генерального штаба вермахта. Речь шла о подготовке крупной наступательной операции вермахта на Восточном фронте. Основываясь на данных материалах, Меркулов делал осторожный вывод о том, что основной удар гитлеровцы нанесут в полосе Центрального и Брянского фронтов. При этом он не исключал повторения наступления как на Ленинград, так и на столицу. Его оценки подтверждались разведывательными данными, полученными спецгруппами 4-го управления НКГБ СССР. В частности, агент Святой, внедренный в абверкоманду-103, в последнем сообщении доложил: «8 мая в бюро находился лейтенант из абверкоманды-103. При нем находилась карта разведотдела с обстановкой на фронте по состоянию на 5 мая. В беседе он рассказал, что гитлеровское командование решило наступать в направлении Орел — Елец и Белгород — Малоархангельск с задачей окружить и уничтожить группировку наших войск, находящуюся на этом участке фронта. К настоящему времени, по его словам, в район Орла стянуто девять армий, из которых половина танковых. На участке фронта от Великих Лук до Дорогобужа гитлеровское командование решило перейти в оборону, там сейчас находится всего две армии». Информация Святого перекликалась с данными, добытыми зафронтовым агентом Смерша Гальченко. Курск? Москва? Ленинград? Где на сей раз ожидать удара гитлеровских войск? Весной 43-го этот вопрос не давал покоя Сталину. И здесь невольно на память приходили трагические события годичной давности. Тогда гитлеровским спецслужбам и вермахту удалось его провести. 29 мая 1942 года командующий группой армий «Центр» фельдмаршал Клюге ловко подкинул «убойную» дезу — директиву «Кремль» Генштаба вермахта. А чтобы в Москве отпали последние сомнения в плане захвата столицы, издал по армии аналогичный приказ. Спустя несколько дней оба «сверхсекретных» документа обнаружила поисковая группа красноармейцев в самолете, упавшем на советской территории. Не успели еще остыть его обгоревшие обломки, как план «Кремль» был уже в Москве. Тогда в Генштабе Красной армии поверили, что вермахт снова готовится обрушиться на столицу. И он, Сталин, тоже поймался на эту уловку и не принял в расчет данные лондонской резидентуры. Ее резидент Иван Чичаев сообщал совершенно обратное — о наступлении гитлеровцев на Южном фронте. Заблуждение дорого обошлось стране. Красная армия потерпела сокрушительное поражение, ее войска откатились к берегам Волги и предгорьям Кавказа. Спустя год история повторялась. На этот раз намерение Гитлера захватить и уничтожить Москву не выглядело таким уж беспочвенным. Как всякий авантюрный игрок, он, лишившись за два года войны многих своих козырей, собирался, видимо, одним махом сорвать весь банк и решил любой ценой сокрушить советскую столицу. В этом имелась своя логика. Впереди было целое лето, то, чего Гитлеру не хватило в 41-м. Очевидны были и политические дивиденды подобной рискованной игры. Успех мог поднять боевой дух вермахта, а Япония, союзник Германии, решилась бы наконец нанести удар на Дальнем Востоке. Сталин вновь оказался перед трудным выбором и потому потребовал от Меркулова, Абакумова и Судоплатова получения достоверной информации о предстоящем наступлении гитлеровцев, чтобы своевременно принять ответные меры. На них была возложена задача не только по обеспечению в глубочайшей тайне плана подготовки контрнаступления Красной армии, но и проведения стратегических дезинформационных операций, которые бы ввели в заблуждение гитлеровскую разведку, а вместе с ней и командование вермахта относительно ответных действий советских войск. После совещания у Сталина Абакумов, несмотря на поздний час, поехал сразу на Лубянку. Его мысли были заняты только одним: как выполнить задание Сталина? Он не замечал буйства природы весенней Москвы и не чувствовал пьянящего аромата молодой листвы и первых цветов. Скрип тормозов и часовой, вытянувшийся в стрункуу входа в 4-й подъезд, на время отвлекли его от назойливых мыслей. На приветствие часового Абакумов машинально кивнул головой, поднялся на лестничную площадку и, не дожидаясь лифта, энергично зашагал на четвертый этаж. Там его встретил дежурный по главку, кратко доложил обстановку в управлениях Смерша и проводил до двери кабинета. На приставном столике надрывалась звонками батарея разнокалиберных телефонов. Абакумов прошел к креслу и, не обращая внимания на трезвон, приказал дежурному «поставить на связь» начальников 3-го и 4-го отделов, а затем потянулся к папиросам и закурил. Начальник 3-го отдела полковник Барышников находился на месте. Начальник 4-го отдела полковник Тимофеев был в командировке, и вместо него ответил заместитель полковник Утехин. Не вдаваясь в детали, Абакумов потребовал от них немедленно представить материалы на всех перспективных зафронтовых агентов и только потом стал принимать доклады руководителей фронтовых управлений Смерша. Первым на связи был начальник управления Брянского фронта генерал-майор Железников. Он сообщил важные разведывательные данные о прибытии в Орел бронетанковой дивизии «Мертвая голова» и нескольких отборных подразделений СС. Комиссар госбезопасности Вадис (вскоре, 26 мая 1943 г., он стал генерал-майором) с возмущением доложил об обнаружении в некоторых артиллерийских частях Центрального фронта бракованных реактивных снарядов. В танковой армии Воронежского фронта оперативные работники генерал-майора Осетрова выявили пропажу шести совершенно секретных документов. Из управления Забайкальского фронта сообщили об оперативной разработке некоего Де До Суна, подозреваемого в связях с японской разведкой. Стук в дверь прервал разговор Абакумова с начальником управления Смерша Северо-Западного фронта генерал-майором Едуновым. В кабинет вошли ведущие разработчики разведывательных и контрразведывательных операций Барышников и Утехин. В их руках громоздились пухлые тома дел. Абакумов кивнул головой на стол. Они оставили материалы и также тихо, как вошли, удалились. Закончив разговор с Едуновым, Абакумов переключил телефоны на заместителя генерала Селивановского и принялся за работу над делами. Они пестрели разноцветными закладками. Барышников и Утехин предусмотрительно заострили его внимание на значимых эпизодах в работе перспективных, на их взгляд, зафрон-товых агентов. Абакумов, попыхивая папиросой, внимательно, страница за страницей перечитывал рапорты оперативников и спецсообщения самих разведчиков. В отдельных делах попадались пожелтевшие от времени, со старомодными «ъ» доносы жандармских агентов на родителей разведчиков и копии записей из церковных книг. Контрразведка в работе не знает мелочей. Порой незначительная деталь (например, дальний родственник, занимающий высокий пост) выводила, казалось бы, безнадежную операцию из тупика и обеспечивала ее успех. Досадная мелочь, упущенная на этапе подготовки, — не там поставленная отметка в документе или неточность в легенде прикрытия делала даже самого опытного разведчика легкой добычей абвера и гестапо. Время приближалось к обеду. Стопка дел становилась все тоньше, а Абакумов так и не выпустил из руки красного карандаша. Несколько листов были сплошь покрыты его размашистым почерком. Он вникал в детали и внимательно вчитывался в эту одну из самых захватывающих книг, книгу необыкновенных человеческих судеб. Зафронтовой агент Особого отдела Юго-Западного фронта Мосейчук (Владимир Даниленко) в январе 1942 года был заброшен в гитлеровский тыл и поступил в полицию. Сумел завоевать доверие, вырос по службе до начальника подразделения в Киеве. Михайлов (Алексей Соболев) в июне 1942 года по заданию Особого отдела 20-й армии Западного фронта перешел линию фронта под легендой перебежчика с целью внедрения в гитлеровскую разведку. Задание успешно выполнил. Находясь в смоленской диверсионной школе, подчинявшейся абверкоманде-103, он склонил для работы на советскую разведку 12 курсантов. Борисов (Лев Бретнер) уже в течение нескольких месяцев действовал в составе аппарата управления 721-й группы Тайной полевой полиции (ГФП, GFP — Geheime Feldpolizei). Привлек к сотрудничеству еще одного кадрового сотрудника и создал разведывательную сеть из числа жителей Донецка. Они и ряд других зафронтовых агентов Смершаработали в самом логове врага — в разведцентрах и диверсионных школах гитлеровских спецслужб. Поступающая от них информация позволила разоблачить сотни шпионов и обезвредить десятки диверсионных групп. Отдавая должное их мужеству и самоотверженности, Абакумов как профессионал вынужден был признать, что только двое были способны выполнить задачу стратегического характера. Он взял дело Гальченко, старшего техника-интенданта 1 ранга Петра Прядко, и остановился на характеристике, написанной на него еще в 1941 году начальником Особого отдела НКВД 6-й армии капитаном Павлом Рязанцевым: «Прядко Петр Иванович, оперативный псевдоним Гальченко, он же Петренко, кадровый сотрудник абвергруппы-102, 1913 года рождения, уроженец м. Каневцы Чернобаевского района Полтавской области, кандидат в члены ВКПб, украинец, кадровый военный, в Красной армии с 1937 года. …По своим качествам исключительно толковый работник, грамотный, сообразительный. Быстро и хорошо ориентируется в боевой обстановке. К заданиям относится серьезно и выполняет их точно, в соответствии с нашими указаниями…» Каждое слово характеристики Петр подтвердил делами. Добытые им материалы позволили обезвредить сто одного агента абвера. Такими результатами могли гордиться далеко не все фронтовые управления Смерша. Абакумов вытащил из кармашка на внутренней обложке дела фотографию разведчика. Прядко, молодой, лобастый, с открытым взглядом, в котором таилась лукавинка, вызывал симпатию и доверие. Но одного этого было мало, чтобы обеспечить успех предстоящей операции. При всех своих способностях, смелости и надежности разведчик объективно не мог выполнить задачу стратегического уровня. Петр был уязвим. Только благодаря находчивости и везению он дважды, в Абинске и Краснодаре, избежал провала. Третьего раза могло и не быть — гестапо тоже не дремало. Но главным препятствием на пути к участию в предстоящей операции являлось то, что у него отсутствовали связи, которые могли бы заинтересовать высшее руководство абвера. Из всего списка остался один Северов — Виктор Бутырин. У него было то, что не имел никто другой из разведчиков Смерша. Его родственник Леонов являлся ответственным работником Наркомата путей сообщения (НКПС) и находился на короткой ноге с железнодорожным наркомом Лазарем Кагановичем. Даже человеку, далекому от разведки, одна его должность говорила о многом. Иметь своего агент в таком месте, как НКПС, было не просто находкой, а мечтой для любой разведки. Абакумов вновь внимательно перечитал последние донесения Северова и затем вернулся к характеристике: «Контрразведывательную работу любит. Проявляет находчивость и инициативу. Хорошо ориентируется в сложной обстановке. Успешно участвовал в серьезных агентурных мероприятиях. По личным качествам — волевой, энергичный, дисциплинированный, всесторонне развит. По навыкам, умению и личным качествам может быть использован для выполнения серьезных заданий». И не столько этот вывод, говоривший о высоком разведывательном потенциале Бутырина-Северова, сколько его оперативные возможности предопредели выбор Абакумова. Путь Виктора в разведку мало чем отличался от того, каким пришли в нее Петр Прядко, Алексей Соболев, Владимир Даниленко и другие. В начале войны он добровольцем вступил в Красную армию. Знание радиодела, неплохое владение немецким языком, смелость, находчивость и умение хладнокровно действовать в сложных ситуациях привлекли к нему внимание армейских разведчиков. С октября 1941 года Виктор приступил к выполнению их заданий. Обстановка на участке Северо-Западного фронта сложилась тогда критическая. Танковые клещи вермахта разрывали зыбкую оборону советских войск и тянулись к Ленинграду. На передовой каждый человек и каждый штык были на счету, а в это время десятки тысяч командиров и бойцов Красной армии отчаянно бились в окружении. Перед Виктором стояла нелегкая задача: после десантирования в тыл противника организовать связь окруженцев с Большой землей, а затем в качестве проводника обеспечить их выход к линии фронта. За два с небольшим месяца ему пришлось совершить несколько таких ходок. Последняя закончилась трагически. При приземлении он повредил позвоночник, а когда пришел в сознание, то оказался в руках фашистов поисковой группы Тайной полевой полиции. Рация с парашютом не оставляли ему выбора, и тогда Виктор решил завязать с гитлеровцами игру. Его связи в армейской разведке заинтересовали начальника ГФП-501 майора Гофмайера. После долгих и изнурительных допросов Гофмайер, прежде чем дать Виктору, теперь уже своему агенту Попову, важное задание, решил «замарать» его на партизанах. Он снабдил Виктора фиктивными документами, рацией и в составе поисковой группы направил в район действий партизан с задачей внедриться в их ряды и вести разведку. В псковских лесах Виктор вышел на контакт с партизанами и в беседе с командиром отряда рассказал, что выполняет разведывательное задание командования Северо-Западного фронта. Первым же самолетом его переправили на Большую землю. И здесь он оказался перед сложным выбором. Рассказать или промолчать о том, что произошло с ним во время последней заброски? Как поступают с подозрительными окруженцами, а тем более с теми, кто пошел на сотрудничество с гитлеровцами (пусть даже вынужденное), ему было хорошо известно. В те месяцы трибуналы не скупились на смертные приговоры. И тогда он решил обратиться к военным контрразведчикам. В Особом отделе Северо-Западного фронта ему сразу на слово не поверили и взяли в оперативную проверку. Ее результаты, прошлый послужной список и открывшиеся перед военными контрразведчиками возможности по проникновению в гитлеровскую спецслужбу привели их к решению: через Северова-Попова завязать с ней оперативную игру. Несмотря на опасность снова оказаться перед угрозой расстрела (Гофмайер практиковал подобную проверку возвратившихся из советского тыла агентов), Виктор согласился отправиться к гитлеровцам с новым заданием. Само по себе оно было на грани разумного риска. При встрече с Гофмайером Виктору надлежало сообщить: «В первый же день в районе Старой Руссыя был пойман партизанами и на самолете доставлен в г. Валдай Северо-Западного фронта. Там выдал себя за своего друга Ефимова Виктора, который пропал без вести под Ленинградом. Однажды, узнав о том, что немцы набирают в отряд для борьбы с партизанами, я поступил в отряд с целью при первой же возможности бежать к красным. Из-за ранения (повреждение позвоночника) меня взяли радистом. В одну из карательных поездок, когда группа была обстреляна (что так и было. — Лету, я воспользовался паникой и бежал к партизанам с рацией. Сняв с меня допрос и проверив показания через свою партизанскую агентуру, решили забросить меня обратно с заданием — убить или похитить Гофмайера и пообещали награду — звание Героя Советского Союза». По завершении подготовки, 9 апреля 1942 года, Виктор был сброшен на парашюте в районе между Старой Руссой и станцией Дно. Гофмайера с его штабом он нашел в деревне Скугры и «порадовал» заданием особистов — предстоящей его ликвидацией. Майор на этот раз не высказал особого энтузиазма по поводу благополучного возвращения агента, и полтора месяца Виктор находился не у дел. Растить у себя под боком будущего советского героя Гофмайер, вероятно, не рискнул и убрал его от греха подальше. В июне вместе с другим Виктором — Белинским, который, видимо, должен был за ним приглядывать, их отправили в Ригу, в разведшколу «Абверштеллеостланд». В Риге Виктор не задержался. В числе других наиболее подготовленных и опытных агентов его направили в диверсионную школу, располагавшуюся в местечке Вяцати, а в июле перевели в Балдоне. Там он в течение нескольких месяцев проходил интенсивную подготовкув составе специальной группы к «глубинной разведывательно-диверсионной деятельности на территории республики Коми». В высшем руководстве абверарассчитывали на то, что группа Попова сможет стать ядром повстанческого движения, вокруг которого должны были объединиться находившиеся в ссылке выходцы из республик Прибалтики. Комплектование и работу с группой вел кадровый разведчик Николай Дуайт-Юрьев. Виктор, воспользовавшись тем, что его мать была родом из Ленинграда, сумел сблизиться с ним и установить приятельские отношения. В дальнейшем с его помощью он познакомился с другими преподавателями-инструкторами и через них собрал данные на руководителей и ряд курсантов разведшколы. В сентябре 1942 года группу в полном составе возвратили в Ригу, в распределительный пункт «Абверштеллеостланд». В течение трех месяцев она находилась в готовности для заброски в советский тыл. Преподаватели в обучении курсантов особенно не усердствовали, и Виктор, воспользовавшись этим, принялся исподволь готовить почву для вербовки Дуайта. Под предлогом изучения «Майн Кампфа» Гитлера просил его перевести основные положения книги. В ходе их обсуждения неназойливо сеял у него сомнения в непогрешимости идей национал-социализма. Это, а также недовольство Дуайта топорными методами работы германской разведки и тем, что его, арийца-полукровку, немцы держат за черную кость, привели к тому, что в декабре 1942 года он сам предложил Виктору установить контакт с советской разведкой. К такому решению пройдошливого и прагматичного Дуайта подтолкнуло, видимо, докатившееся до тихой Риги эхо грядущей катастрофы вермахта под Сталинградом. Виктор, опасаясь провокации, не сразу принял это предложение, держал паузу и, чтобы отрезать ему пути назад, предложил сначала собрать компрометирующий материал на личный состав «Абверштеллеостланд», а потом уже искать канал связи с советской разведкой. Дуайт согласился, но довести эту работу до конца им не удалось. В январе 1943 года группу Попова передали из абвера в Главное управление имперской безопасности, в подразделение «Цеппелин-Норд». На базе его учебного центра в Гатчине Виктор с Дуайтом готовились к выполнению специального задания в Ленинграде и одновременно занимались сбором разведывательных данных. У них накопился значительный объем информации. Однако восстановить канал связи с Особым отделом Северо-Западного фронта, в том числе и через местное подполье, Виктору так и не удалось. Заброска в тыл Красной армии также откладывалась. Ни начальник центра гауптштурмфюрер СС Мартин Курмис, ни преподаватели, ни тем более курсанты не могли знать ее причины. Все решалось на самом верху, а там северное направление стало второстепенным. Вермахт готовился нанести сокрушительный удар на центральном участке фронта, под Курском и Орлом. 15 апреля 1943 года Гитлер подписал директиву № 6. И мощный бронированный кулак, состоявший из новейших тяжелых танков Т-6 «Тигр» и Т-5 «Пантера», штурмовых орудий «Фердинанд», начал сосредоточиваться на Курской дуге. Оставаться и дальше без связи с Центром, имея на руках материалы на десятки агентов, которые шпионили и совершали диверсии в тылу советских войск, Виктор уже не мог и решил использовать свой последний козырь. В беседе с Дуайтом он вскользь упомянул о своем высокопоставленном родственнике Леонове в Наркомате путей сообщений. Тот с ходу предложил ему обратиться к гауптштурмфюрер СС Курмису. Виктор отказался, так как опасался, что такой опытный разведчик, каким являлся Курмис, мог заподозрить подвох. Действительно, после четырех месяцев молчания, подобное заявление выглядело бы странным, если не сказать больше — подозрительным. После недолгого спора Дуайт согласился с тем, что информацию доводить до Курмиса лучше через него. Расчет оправдался. Курмис с полуслова понял, какой важный кадр попал в его руки, и незамедлительно сообщил в Берлин. Первый шаг в операции, от успеха которой через месяц-другой будут зависеть жизни и смерти тысяч советских солдат, был сделан. Дальше события развивались с калейдоскопической быстротой. Часть вторая Визит к Кальтенбруннеру На докладную начальника центра «Цеппелин-Норд» гауптштурмфюрера СС Мартина Курмиса на Потсдамерштрассе, 29, где находилось VI управление РСХА — политическая разведка службы безопасности, среагировали оперативно. Шифровка в кабинетах 6-го отдела не залежалась. Вечером того же дня с предложениями ведущего специалиста по русской агентуре штурмбанфюрера СС Вальтера Курека она легла на стол руководителя «Цеппелина» оберштурмбанфюрера СС доктора Гайнца Грефе. После ознакомления с ее содержанием Грефе позвонил Курмису и потребовал немедленно командировать Попова и Дуайта-Волкова в его распоряжение. Ближайший поезд на Берлин отправлялся через час. К тому времени билеты, командировочные и спецпропуска на Дуайта-Волкова и Бутырина-Попова лежали на столе Курмиса. Поднятые среди ночи, они стояли перед Курмисом и сонно хлопали глазами. Гауптштурмфюрер был краток, так как там, в столице, уже вряд ли чем мог им помочь, и потому потребовал только одного — не быть идиотами и использовать подвернувшуюся возможность, чтобы проявить себя. Прифронтовой Псков провожал Виктора и Николая перекличкой ночных патрулей и лязгом затворов автоматов. К вокзалу они добрались одновременно с приходом поездом. Паровоз сердито попыхивал парами. Из приоткрытых дверей тамбуров бледными полосками пробивался свет. На ступеньках застыли заспанные кондуктора и, помахивая фонарями, выкрикивали номера вагонов. Пассажиров оказалось не много. На фронте шли затяжные бои, и командиры не баловали своих подчиненных отпусками в фатерлянд. Бутырин и Дуайт поднялись в полупустой вагон, прошли в купе и по-хозяйски заняли нижние полки. Сиплый свисток паровоза потонул в грохоте и лязге металла. Вскоре под мерный перестук колес Виктор не заметил, как задремал. Проснулся он поздно, солнце вовсю палило в окно. За ним мелькали ухоженные поля, ровные, как армейский плац, и расчерченные, будто по линейке, на идеальные квадраты и прямоугольники дороги без единой выбоины, лужайки, подстриженные словно под гребенку, у сверкающих свежей краской фольварков и кирх. Здесь, в самом сердце военной машины Германии, Восточной Пруссии, эти идиллические картинки мирной жизни представляли разительный контраст с теми чудовищными разрушениями, которые еще вчера стояли перед глазами Виктора. Он уже больше не мог спокойно смотреть на это бюргерское благополучие и слышать звучавшую в коридоре гортанную немецкую речь и раскатистый смех. Перед глазами невольно возникали исковерканные взрывами подводы, машины и вагоны, раздавленные гусеницами танков десятки человеческих тел — женщин, стариков и детей. От жутких воспоминаний Виктор поежился и, чтобы на время забыться, зарылся в газеты и журналы, которые неугомонный Николай натащил в купе. В столицу Германии они приехали поздним вечером. Поезд бесшумно остановился у сверкающей идеальной чистотой платформы. Николай, подхватив чемодан, первым вышел из вагона и завертел головой по сторонам, высматривая встречающего от «Цеппелина». Виктор встал рядом.