Варвара Петровна, удивительно маленькая для большой белой больничной кровати, была в сознании. Врач, который как раз находился у ее койки, а еще какой-то пожилой человек с бумагами, посмотрели на Розгина с удивлением и страхом. Она – без. Улыбнуться не смогла, но глаза ее, невероятно глубокие, невозможно искренние, зажглись радостью. - Тетя Варя… Он неожиданно захрипел, сделал еще пару шагов и упал к ее кровати на колени, словно все силы потратил, чтоб дойти сюда. Взял ее ладонь, погладил. Она не могла ничего сказать, но смотрела. Я шагнула ближе, попав в поле ее зрения. Но буквально на секунду. А затем взгляд ушел опять на Макса. - Теть Варь… Розгин говорил шепотом, еле слышным, настолько нежным, что у меня сердце буквально останавливалось. - С ней нельзя разговаривать, - врач, видно, вычленив меня, как более адекватную, обратился негромко, но настойчиво, - я уже объяснял это следователю… - Она… С ней все будет в порядке? Я смотрела на сгорбленную спину Розгина у кровати Варвары Петровны, на то, как он аккуратно целует ей пальцы, и плакала. - Нет. Травмы, не совместимые… Удивительно, что продержалась так долго… Он тоже смотрел на Розгина. - Словно ждала… Это сын? Я лишь кивнуть смогла. Наверняка, она считает его сыном. Уж он-то точно именно так и думает. Тут Варвара Петровна закрыла глаза и этим словно отпустила Розгина, потому что он бережно положил ее сухую ладонь на кровать и резко встал, разворачиваясь к нам. И мне в этот момент от его взгляда дикого стало не по себе. Не представляю даже, каково было врачу. На которого Макс смотрел в упор. - Что надо сделать, чтоб она поправилась? – голос Розгина был безжизненным. Лицо – спокойным. Со стороны могло показаться, что он абсолютно невозмутим. Но я-то не со стороны смотрела. - Ничего, к сожалению. Розгин шагнул к врачу, прихватил его за лацканы халата, выдохнул все так же тихо и безжизненно: - Что. Нужно??? Но доктор оказался не робкого десятка, потому что только побледнел немного, повторив все те же слова: - У нее – проникающее в печень, кроме этого многочисленные переломы, сотрясение мозга, я уже молчу о более мелких травмах. Удивительно, что она до сих пор жива. - Сука… Делай, что хочешь, только чтоб она выжила!!! Я стояла рядом, чувствуя, как волосы шевелятся на голове, настолько это было страшно. И абсолютно бесполезно. А потому я оставила Розгина и врача, предоставляя им разбираться между собой, и подошла к Варваре Петровне. Так же, как и Розгин до этого, опустилась на колени. И погладила безжизненно лежащую руку. В отличие от Макса, я сразу поверила в диагноз. И в то, что сделать ничего нельзя. А потому не стала тратить время на слезы и мольбы. Просто позвала мысленно. Просто поблагодарила. Она – единственный, кроме брата, оставшийся в живых человек, помнящий меня такой, какой я была в детстве. Человек, повлиявший на мое взросление, человек, который очень много сделал для меня. И сейчас мне очень хотелось, чтоб она пришла в себя. Чтоб ей, каким-то невероятным способом, стало лучше. Потому что такие светлые, такие чистые люди не должны уходить вот так, мучительно и страшно. Они должны долго-долго жить, чтоб как можно больше людей могли их узнать, могли хоть немного, хоть краем почувствовать то невероятное, искрящееся счастье просто от осознания, что живут в одно время с ними, что разговаривают с ними, что вообще смотрят на них. Варвара Петровна – единственная, кто меня поддержал в ситуации, действительно ужасной, опасной, когда другие отвернулись. Она не должна была вообще… Я гладила ее руку, и все же плакала, слыша за спиной глухой безэмоциональный голос Розгина, твердый ответ врача и увещевание третьего человека, находящегося в палате, следователя. Кажется, он уговаривал Розгина отпустить врача и ответить на его вопросы. А потом раздался писк приборов, и наступило молчание. Мертвое. Я и так мертв. - Я не могу ничего сделать, пойми! Голос Сверчка немного лагал, как программа в компе, и звучал глухо. Но так, что по ушам болью резал. Или Розгину это казалось? Он глянул на потерянно сидящую в углу комнаты Княгиню и ушел в кухню. - Охренительно, что ты мне сейчас это говоришь. Когда его уже выпустили. - Да я сам только узнал! Слушай, - Сверчок помолчал, видно, подбирая слова, - ты это… Не торопись. Его не просто так выпустили, понимаешь? Учитывая наши хлопоты… - То есть, ты мне хочешь сказать, что эта тварь отчего-то настолько неприкосновенная, что даже прямые улики не сработали? Это чего за хрень такая лютая, а? Розгин старался сдерживаться, выходило очень хреново. У него вообще все выходило хреново, вот уже несколько дней. С того самого момента, когда ему Сверчок по телефону рассказал про тетю Варю. И стало откровенно мертвенным после ее смерти и похорон. Розгин так себя не ощущал никогда. Настолько неживым. По большому счету, он всегда был толстокожим говнюком. Потому и в профессии успеха добился. Но вот только тети Вари эта толстокожесть не касалась. И не коснется теперь. Конечность случившегося настигла далеко не сразу. Розгин еще какое-то время метался внутри себя, не веря. Что-то делал, нужное, смотрел, разговаривал. И даже на похоронах присутствовал, хотя терпеть эту показуху не мог. Ее пришла проводить половина города. Она многим, очень многим помогла, как выяснилось. Не ему одному. Не только ему. Говорили что-то важное. Наверно. Словно она могла слышать. Розгин в Бога не верил. И в рай тоже. И потому постоянно подавлял в себе желание оглянуться. Найти ее взглядом. Почему-то думалось, что она за спиной. Княгиня, которая все это время была рядом, не помогала. Хотя, наверно, очень хотела. Но Розгин ее не видел. Он вообще никого не видел. И не чувствовал. Как мертвый. На эти несколько дней он вылетел из жизни, из обычных дел, не думая ни о порушенной негласности, ни о секте с ее Кочегаром, ни о самой Княгине и ее гребанном наследстве, из-за которого вся эта херня и заварилась. И, если б в этот момент что-то случилось… Он не был уверен, что среагировал бы. Адекватно, по крайней мере. Как привык. Потому что сейчас, когда Сверчок сказал про то, что тварь, пойманную с поличным за издевательства над пожилой слабой женщиной, отпустили на все четыре стороны, не найдя состава преступления… Розгин среагировал неадекватно. Со стороны, наверно, так показалось. Для него-то все выглядело верхом адекватности. Он послал Сверчка и его осторожные просьбы нахер, вышел из кухни и молча двинулся к двери. Едва ли замечая ломанувшуюся за ним Княгиню. Она, кстати, вела себя все это время очень даже достойно.