– Апостатом. И все потому, что я показал маме этот кроненберговский фильм. «Видеодром», ты же его вроде видел. И вдруг оказывается, что он от дьявола. – А я-то думал, что все фильмы от Бога. – Нет, Берри, есть фильмы, которые точно от Сатаны. Во всяком случае, так говорит преподобный Фаллон. Вот и кроненберговские тоже от Сатаны, все до единого. – Он что, тоже в Парадизе? – Нет, помилуй господи, – почти испугался Саблетт. – Он на этих островах, между Англией и Францией, в старых бункерах. Не может оттуда и носу высунуть, прячется. – От кого? – От налогов. А знаешь, Берри, кто их построил, эти бункера? – Кто? – Гитлер. С применением рабского труда. – Никогда не слышал, да у меня и вообще с историей не очень. Райделлу живо представился этот кошмарный замухрышка с усами вроде черных зубных щеток, как стоит он на большом камне – чтобы за всеми, значит, уследить – и щелкает длинным бичом. И еще один знак, грубый деревянный щит и надпись от руки, черной аэрозольной краской – никакого сравнения с тем, профессиональным: ТЫ ГОТОВ[40] К ВЕЧНОСТИ? ОН ЕСТЬ И ПРЕБУДЕТ! А ТЫ? СМОТРИ ТЕЛЕВИЗОР! – Смотреть телевизор? – недоуменно спросила Шеветта. И когда же это она проснулась? – Фаллониты, они же верят, что Бог вроде как там и находится. В телевидении, во всем сразу. – Бог в телевизоре? – Ага. Вроде как на заднем плане, фоном. Саблетт, он отошел от этой Церкви, не знаю только, совсем или не совсем, а мама его, так та страстно верит. – И они что, смотрят телевизор и молятся или как? – Ну, я думаю, это скорее похоже на медитацию. Если пересмотреть все старые фильмы, смотреть их по многу раз и внимательно, то на тебя вроде как Дух Святой сойдет, это им так преподобный Фаллон объяснил. – А у нас в Орегоне есть Новоявленные Арийские Назареи[41], – сказала Шеветта. – И Первая Иисусова Церковь[42]. И Выживанцы. Злые как собаки, любого, кто не ихний, с дерьмом съесть готовы. – С такими христианами лучше не связываться, – согласился Райделл. Ар-Ви перевалил невысокую гряду, и впереди открылся Парадиз, залитый светом уличных фонарей. (Уличных? Улиц в нем не было вовсе.) Полтора акра земли, обнесенные колючей проволокой. Никакими высокими вольтами и не пахнет, хотя сигнальные ревуны, развешанные по колючке с крохотными, фута по два-три, промежутками, обеспечивают щедро разрекламированному «высоковольтному заграждению» вполне удовлетворительную надежность. Подъездная дорога упирается в приличные ворота со сторожкой, только что тут, собственно, сторожить? Может, они за антенны свои боятся? Гордый поселок Парадиз состоял из неполной дюжины старых разнокалиберных трейлеров. В самом его центре высилось нечто вроде древней радиобашни, ажурную конструкцию густо усеивали приплюснутые шары из темно-серого пластика – миниатюрные спутниковые антенны, очень современные и очень дорогие. Как там было написано? «Бесплатное купание»? Перегороженный земляной запрудой ручей разлился, образовав нечто вроде лужи, однако вода в ручье сильно смахивала на промышленные отходы, трудно было представить, чтобы кто-то стал купаться в этих помоях бесплатно и даже за деньги. А вот освещения здесь хватало, даже с избытком, воздух дрожал от тяжелого гула электрогенераторов. – Мамочки, – сказала Шеветта. Райделл притормозил у ворот и опустил чудом уцелевшее стекло дверцы. Секунд через десять из сторожки появился мужик в махровой ослепительно-оранжевой куртке и шапочке того же приятного оттенка. – Частные владения. – Мужик перехватил поудобнее крупнокалиберную с откидным металлическим прикладом двустволку. – А что это случилось с вашим лобовым стеклом? – Олень, – небрежно бросила Шеветта. – Мы тут хотим повидать наших знакомых, Саблеттов, знаете таких? – затараторил Райделл в надежде отвлечь внимание охранника от машины; пулевые пробоины – их ни оленем не объяснишь, ни тюленем. – Саблетты нас ждут, мы договорились, вы только позовите кого-нибудь из них. – Что-то не очень вы похожи на христиан. Шеветта перегнулась через Райделла и окинула христианнейшего стража ледяным взглядом. – Не знаю, кто уж там такой ты, брат, но мы – Арийские Назареи, из Юджина. Нам не очень-то и хочется заезжать внутрь, у вас же тут, говорят, кого только не встретишь – мулаты, полукровки, любое смешение рас. В наши дни куда ни плюнь, везде расовые предатели. – Назареи? – с сомнением переспросил охранник. – А чего вы тогда не бритоголовые? – Шибко умный? – презрительно фыркнула Шеветта. – Ты скажи мне еще, что Христос был евреем. Ты дурак или только притворяешься? Знаешь, что это такое? – Она тронула свою голову, короткие шипастые пучки волос. Охранник растерянно молчал. – У нас там священные гвозди. Ну что, дошло? Пора выручать беднягу, подумал Райделл. Вон как побледнел, того и гляди в обморок хлопнется. – Слышь, приятель, – лениво бросил он, – так ты позовешь старину Саблетта или как? Охранник молча повернулся и исчез в сторожке. И чего он, спрашивается, так дрожит? – Какие еще гвозди? – спросил Райделл. – Долго рассказывать, – отмахнулась Шеветта. – Это я от Скиннера слышала. Страшные дела. Дора, Саблеттова мать, пила мексиканскую водку с кока-колой. Пьют и такое, пьют и похуже, но чтобы безо льда, при комнатной температуре… Да и наливалось все это из больших пластиковых бутылок, купленных, судя по внешнему виду, еще до Рождества Христова – может, последнего, а может, и того, самого первого. Водка-то еще и ничего, а вот кока-кола выдохлась напрочь, ни одного пузырька; по некотором размышлении Райделл решил, что ему и вообще не хочется водки – ни теплой, ни холодной. В гостиной Дориного трейлера не было ни стульев, ни табуреток, только диван и кресло с откидной спинкой. Дора полулежала в кресле, положив ноги на край столика, – это я, извинилась она, для кровообращения. Райделл и Шеветта примостились на крошечном, чуть побольше банкетки, диванчике, а Саблетт сидел прямо на полу, подперев коленями широкий костлявый подбородок. Гостиная поражала стерильной чистотой, полным – несмотря на изобилие безделушек – отсутствием пыли. Саблетта берегут, догадался Райделл. А украшалок быта было действительно много – картинки и фотографии, декоративные теремки и статуэтки, резные полочки с теми же самыми статуэтками и знаменитые молельные платочки. Ну крыса крысой, подумал Райделл, взглянув на плоский голографический портрет преподобного Фаллона. Кожу себе на морде подтянул, загар искусственный навел, а все равно как был крысой, так и остался. Большой портрет Джей-Ди Шейпли действовал Райделлу на нервы, его глаза, казалось, все время смотрели на тебя. Самые, нужно думать, любимые в семье вещи, включая портрет Фаллона, группировались вокруг старомодного телевизора – большого, сверкающего хромировкой ящика, разительно непохожего на современные ультраплоские модели. По экрану беззвучно метались герои какого-то черно-белого фильма – громкость Саблетт убрал до нуля. – А может, вы все-таки выпьете? – Большое спасибо, – чуть поклонился Райделл, – но мне правда не хочется. – Джоэлю я не предлагаю, он у нас трезвенник. Аллергия, и никак с ней не справиться. – Да, мэм, я знаю. Джоэль? До этого момента Райделл даже и не задумывался, что у Саблетта есть какое-то имя, Саблетт себе и Саблетт. Одежда Джоэля Саблетта сверкала непорочной белизной – новехонькие белые джинсы, белая футболка, белые нитяные носки и белые одноразовые тапки. – Джоэль всегда был очень чувствительным мальчиком, мистер Райделл. Один раз он взял у кого-то из других детей волчок, немного пососал ручку – и вы не поверите, что с ним тогда было, ну прямо рот наизнанку вывернуло. – Мама, – вмешался Саблетт, – ты забыла, что сказал доктор? Тебе нужно побольше спать. – Понимаю, Джоэль, понимаю, – вздохнула миссис Саблетт. – Вы, молодежь, хотите поговорить. И все-таки, – она повернулась к Шеветте, – это просто ужас, что сделалось с твоими волосами, и ведь такая красивая девушка. Но ничего, отрастут они, и все будет как надо. Помню, в Галвестоне еще, я хотела опалить на газе курицу, а плита была старая, никудышная, давно это было, когда Джоэль был совсем еще маленьким, он у нас очень чувствительный, очень, так плита взорвалась, чуть меня совсем не убила. Я тогда только что сделала себе перманент, и от него просто ничего… Шеветта промолчала. – Мама, – твердо сказал Саблетт. – Выпила ты вполне достаточно, так что пора бы… Он помог матери встать и повел ее в спальню. – Господи, – прошептала Шеветта, – да что это с его глазами? – Ничего особенного, – пожал плечами Райделл. – Просто повышенная чувствительность к свету. – Уж больно это выглядит жутко, прямо мурашки по коже. – Да он и мухи не обидит, – ухмыльнулся Райделл. Саблетт вернулся в гостиную, взглянул на бегущее по экрану изображение, вздохнул и выключил телевизор. – Ты знаешь, Берри, а ведь мне запретили выходить из трейлера. – С чего это? – Нечто вроде карантина. Я же апостат, а ну как кого-нибудь заражу. Он примостился на краешке кресла.