– Ага. – Всякое – в таком вот роде? – Ага. Райделл чуть помрачнел. – Тетратиобускалин, тут и анализа не надо. Запрещенный наркотик. Шеветта взглянула на мешочек с темно-серым порошком, затем на Райделла. Какая разница, ты же теперь не коп. – А как ты сама, балуешься? – Нет. Ну, один там раз или два. Вот Лоуэлл – он почаще. – Дело, как говорится, хозяйское, но на ближайшее время тебе бы лучше воздержаться; я видел, как действует эта зараза. Одна щепотка – и спокойный, вежливый парень превращается в буйнопомешанного. А здесь, – он постучал пальцем по мешочку, – вполне хватит на десяток людей. Ты не представляешь себе, какой это ужас. Райделл отдал пакетик Шеветте и взялся исправлять погнутый контакт. – Представляю, – тускло улыбнулась она. – На живом примере Лоуэлла. – Ну вот, – удовлетворенно возвестил Райделл. – Гудит. Кому будешь звонить? Шеветта чуть задумалась, затем взяла телефон и закрыла наборную панель. – Некому вроде. – У старика твоего есть телефон? – Нет. – Казалось, еще секунда – и она расплачется. – Боюсь, они и его убили. Из-за меня, все ведь из-за меня. Райделлу хотелось сказать что-нибудь ободряющее, но слова не шли на ум. Прежняя усталость навалилась с новой силой. Забыв про пульт, про свою обязанность листать каталог татуировок, он тупо смотрел на экран. Чей-то бицепс, украшенный конфедератским флагом. Ну прямо как дома. Он взглянул на Шеветту. Вон ведь какая бодренькая, даже странно. Будем надеяться, что это возраст, а не «плясун» или еще какая дрянь. А может, она все еще в шоке. Сэмми этого застрелили, и еще там двое то ли живы, то ли нет, в такой ситуации кто угодно дергаться начнет. А парня этого, который впилился в Шитова на велосипеде, его она тоже, конечно же, знает, только не знает, что и его застрелили. Странно, как много эпизодов можно не заметить, когда смотришь на драку. Ну не знает – и хорошо, что не знает, а то завелась бы еще больше. – Фонтейну, что ли, попробовать? Шеветта снова раскрыла телефон. – Кому? – Мужик из наших. Чинит Скиннеру электричество и все такое. Она набрала номер и приложила телефон к уху. Глаза Райделла закрылись, он ударился затылком о валик дивана с такой силой, что едва не проснулся. 27 После грозы – Мочой воняет, – пожаловался Скиннер. Ямадзаки с трудом разлепил глаза. Только что они с Джей-Ди Шейпли стояли посреди бескрайней равнины – даже не равнины, а гладкой, почти геометрически абстрактной плоскости, – перед черной, как обсидиан, стеной, исписанной именами мертвых. Он поднял голову и огляделся. Темно. Сквозь витраж пробивается тусклый предутренний свет. – Откуда ты взялся, Скутер? Что ты здесь делаешь? Крестец и поясница японца тупо, противно ныли. – Гроза, – пробормотал он, все еще не совсем проснувшись. – Какая еще гроза? А где девица? – Ушла, – сказал Ямадзаки. – Вы что, не помните? Лавлесс. – Чушь ты какую-то мелешь. Скиннер приподнялся на локте и елозил ногами, пытаясь скинуть на пол одеяла, на покрытом седой щетиной лице застыла гримаса отвращения. – Мне нужно помыться. И сухую одежду. – Лавлесс. Он нашел меня в баре. Заставил вернуться сюда, сам он дороги не знал. Думаю, он давно за мной следил… – Конечно, конечно. А пока – заткнись, ладно? Ямадзаки смолк. – Нам нужна кастрюля воды. Горячей. Сперва кофе, а в том, что останется, я вымоюсь. Ты умеешь обращаться с примусом? – С чем? – Вон та красная штука. Его нужно накачать, я объясню тебе, как это делается. Ямадзаки встал, сморщился от боли в пояснице и неуверенно шагнул к загадочному устройству, на которое указывал Скиннер. – Да знаю я, чем она занята. Пилится. Снова учесала к дружку своему этому, мудиле сраному. Ну точно, Скутер, сколько волка ни корми… Опасливо подойдя к краю плоской черной крыши, Ямадзаки взглянул на огромный город, залитый странным железным светом. Игривый ветерок, шевеливший его волосы, трепавший обшлага брюк, вчистую отрицал любое, пусть самое отдаленное родство со вчерашним ураганом. В голове вяло кружились осколки недавнего сна. «Я простил их», – сказал Шейпли, имея в виду своих убийц. Ямадзаки смотрел на желтый клык «Трансамерики», перетянутый – в память о Малом Великом – стальными скрепами, и не вспоминал, а слышал бархатистый, как у молодого Элвиса Пресли, голос. Они же – ты пойми это, Скутер, – они же хотели как лучше. Ветер рвал в клочки доносившиеся из распахнутого люка ругательства – там, внизу, Скиннер ополаскивался согретой на примусе водой. Ямадзаки думал об Осаке, о своем научном руководителе. – Наплевать мне на них, – сказал он по-английски. Сказал, словно призывая Сан-Франциско в свидетели. Весь этот город – огромный томассон. А возможно, и вся Америка. Ну как понять такое им, живущим в Осаке, в Токио? – Эй, на крыше! – окликнул его чей-то голос. Ямадзаки обернулся. Рядом с желтой корзиной Скиннерова фуникулера стоял худощавый чернокожий мужчина в плотном твидовом пальто и вязаной шапочке. – Как там у вас наверху, все тип-топ? Как Скиннер? Ямадзаки вспомнил золотозубого Лавлесса и замялся. А что, если и этот человек принадлежит к врагам Скиннера и девушки? Как отличить друга от врага? – Моя фамилия Фонтейн, – сказал чернокожий. – Звонила Шеветта, она попросила меня зайти сюда проверить, все ли в порядке со Скиннером, как он грозу перенес. Я обслуживаю здесь электропроводку, и подъемник этот, и все такое. – Скиннер сейчас моется, – неуверенно объяснил Ямадзаки. – Во время грозы он… он немного утратил контроль над собой. И он совсем ничего не помнит. – Напряжение будет через полчаса, – сказал чернокожий. – На нашем конце все гораздо хуже. Полетели четыре трансформатора. Пятеро погибших, двадцать серьезно раненных, это то, что я знаю. Кофе там у вас есть? – Да, – подтвердил Ямадзаки. – Не отказался бы от чашки-другой. – Да, – сказал Ямадзаки и вежливо поклонился. Чернокожий человек сверкнул широкой белозубой улыбкой. Ямадзаки вернулся к люку и осторожно спустился по стремянке. – Скиннер-сан! Человек по фамилии Фонтейн – он ваш друг? Скиннер пытался влезть в грязно-серые застиранные кальсоны с электроподогревом. – Ублюдок он безрукий, а не друг, провода починить и то не может… Ямадзаки отодвинул тяжелый бронзовый засов и открыл нижний люк. Через несколько секунд внизу появился Фонтейн. Он оставил одну из своих парусиновых сумок на площадке, повесил другую через плечо и начал карабкаться по ржавым стальным скобам.