Проведённый мной строевой смотр показал, что форму, лошадей и оружие, большинство гусар, держали в ухоженном состоянии. Это радует, как говориться — «кости есть, мясо нарастет» — а настоящих бойцов из них сделает Добрый. Никто меня, конечно, не поймет — жизнь здесь течет размеренно, банды степняков рассматриваются как досадное недоразумение, с которым приходится мириться, но я то знал, что уже зимой этот привычный мирок рухнет под ударом пятитысячного отряда нуреддина[3], из состава орды хана Крым-Гирея. После строевого смотра, я представил новых унтер-офицеров роты — вахмистра Емельянова Прохора Петровича и капрала Чернова Николая Федоровича и распустил личный состав, было уже время обеда. После обеда, нарезал Милошевичу и Архипу задач по приведению дома в порядок и, в сопровождении Доброго и Гнома, поехал на хутор. Пока обедали, Гном разобрался, что десятина это примерно гектар. Значит мои сто гектар — это кусок земли километр на километр, не много, но на первое время хватит. По дороге обсудили первые впечатления от нашего нового, в широком смысле этого слова, дома, и сошлись на мнении, что мы, всего за неделю, смогли неплохо устроиться. Легализовались не самыми последними людьми в этом мире, дело есть, крыша над головой тоже, средства к существованию имеются. Времени до начала войны, конечно, маловато, а дел надо сделать много, но это, можно сказать, обычная ситуация для России — она всегда немного не успевает с подготовкой к войнам, то перевооружение не закончит, то укрепления не достроит, а потом раскочегаривается и, почти всегда, отвешивает врагам «кровавых люлей». Хутор состоял из восьми дворов. Собрав всех жителей хутора на сход, объявил, что я являюсь теперь хозяином этой земли, они могут не беспокоиться и продолжать работать, как работали, условия сохраняются прежние (еще бы мне их узнать), и после распустил народ по домам, оставив только старосту, по имени Савватей, который принес договор с Враничем, где были прописаны условия на которых они работали, ренту за прошлый год, и рассказал мне, в общих чертах структуру хозяйства. Имеющимися силами, хуторяне обрабатывали только 70 десятин земли, то есть треть земли простаивала, Засевали 20 десятин пшеницы, по 15 ржи и овса и 10 десятин ячменя, и 10 десятин отводили под огороды. Договором предусматривалась годовая рента с хутора — 200 рублей серебром, обеспечение продуктами для стола (много ли одному надо) и содержание табуна ротмистра в 15 голов лошадей. После его смерти все лошади содержались на хуторе. Учитывая, что я не собирался серьезно заниматься земледелием и скотоводством, а также то, что через полгода здесь начнется война, которая изменит многое в этом мире, такие условия меня полностью устраивали. Забрав у старосты двести рублей, ставшие очень приятной неожиданностью, я сказал старосте поставлять для стола продукты на четырех человек, а также забрать в табун всех лошадей (16 штук), которых мы привели, а вместо них привести четырех лучших из бывшего табуна Вранича и подобрать мне, из хуторских девок, кухарку и горничную в дом, за плату. Решив вопросы на хуторе, я, вначале, подумал осмотреть шанец, но поняв, что засветло не управимся, решил ехать домой. К нашему приезду дом практически привели в порядок, лишнюю растительность убрали, в доме прибрали. После смерти ротмистра вся обстановка сохранилась без изменений и нам этого было достаточно, за исключением того, что не хватало кроватей, но Милошевич организовал деревянные не то лавки, не то нары и соломенные тюфяки. Архип организовал во дворе очаг и готовил ужин. Через час подъехали хуторские с лошадьми и продуктами, и забрали трофейных лошадей. После ужина, сидя за столом в гостиной и попивая травяной чай, начали обсуждение краткосрочных и среднесрочных планов. Первоочередными задачами были осмотр шанца, контрольные стрельбы и проверка джигитовки гусар, пошив форменных мундиров для нас и камуфляжей для всех. Главной задачей на перспективу, было повышение боеспособности наших войск, и строительство дополнительных укреплений, но для ее детализации, на данный момент, не хватало фактуры. Решив не морочить головы себе бессмысленным фантазированием, последовали старинной русской мудрости, что «утро вечера мудренее». Следующие несколько дней пролетели в делах незаметно. Шанец прикрывал село с запада, осмотр шанца показал, что об отражении серьезной атаки на этой позиции не следует даже мечтать. Позиция, в целом, была выбрана грамотно, на возвышенности, в виде угла вперед, тыловой границей упирающегося в небольшой лесок, правый фланг был прикрыт рекой, но — артиллерии не было, рва не было, все что было, это вал метр высотой, и несколько стрелковых позиций. Хотя для роты в двадцать гусар и это было прекрасно. На контрольных стрельбах мы с Добрым показали класс гусарам, которым до нашего уровня было «как до китая ра…ом». Здесь спецподготовка и количество выпущенного свинца решали безальтернативно. Впрочем, как и во всех боевых навыках. Гном, на фоне местных, тоже был неплох. Наездниками сербы оказались неплохими, не такими, конечно, как степняки, бывшие всегда элитой легкой кавалерии, с саблями гусары управлялись тоже сносно, чего не скажешь о нас. Объяснение нашей немощи в джигитовке было простым, Добрый и Гном только с гражданки, просто научились стрелять сами, я же служил в драгунах — а это не совсем чистая кавалерия, это если выразиться языком 21 века — «мотопехота». Драгуны могли действовать и как кавалерия и как пехота, в этом случае лошадь служила лишь средством доставки до поля боя. Кроме того, по легенде, имел тяжелые ранения, уж со шрамами у меня проблем не было. Оценив боеготовность роты и определившись с задачами, мы были готовы к поездке в Бахмут. [1] Десятина — мера площади равная, примерно, 1 гектару (участок размерами 100 на 100 метров). [2] Толстое суконное одеяло под седло, для защиты спины лошади. [3] Нуреддин, или нуреддин-султан, — третья по значимости должность во властной иерархии Крымского ханства, после хана и калги; также занималась одним из представителей дома Гиреев. Интерлюдия «А он мятежный просит бури…» В то время, как наши герои обустраивались в своем новом доме, недалеко от тех мест начинались судьбоносные события. Для вдумчивого наблюдателя обстановка на Правобережной (польской) украине в начале 1768 года века напомнила бы зловещее, почерневшее небо перед страшной грозой. В 1764 году на этих землях польские паны объявили униатскую церковь единственно законной, а всех непокорных — еретиками, подлежащими суровому суду. Варшавский сейм 1766 года вынес постановление, по которому всех шляхтичей, отстаивающих права некатолического населения, считать врагами государства. Это обострило противостояние католиков и православных до предела. В сложившейся обстановке православная Россия не могла оставаться в стороне. В итоге в начале 1768 года под давлением командующего русским оккупационным корпусом в Польше и полномочного министра России князя Репнина польский сейм принял закон о правах так называемых «диссидентов» в соответствии с которым права православных и протестантов с католиками уравнивались. Противники решения сейма в местечке Бар на Подолии в феврале 1768 года провозгласили Барскую «конфедерацию», в которую вошли оппозиционно настроенные магнаты и шляхта — сторонники независимости. Собрав 10-тысячное войско и призвав на помощь французских советников Барская конфедерация провозгласила «крестовый поход» против православных. Кровавым смерчем Конфедераты пронеслись по Киевщине, Подолью и Волыни. Пронеслись — сея смерть среди православных, и глумясь над их святынями. Ответом на действия конфедератов стало народное восстание, вошедшее в историю как «Колиивщина». Его идейным вдохновителем стал игумен Мотронинского монастыря, что близ Чигирина, Мелхиседек Значко-Яворский. А предводителем — бывший запорожец Максим Железняк (Зализняк). В мае отряд гайдамаков численностью около 400 человек под предводительством Максима Железняка выступил из урочища Холодный Яр в поход по Правобережью. Он двинулся на юг, громя помещичьи имения и поголовно уничтожая поляков и евреев. Гроза разразилась… Силы повстанцев непрерывно росли и Железняк словно разрушительный торнадо шёл по украине, мстя за вековые притеснения. За несколько недель восстание охватило южную Киевщину, Брацлавщину, Уманщину. Перекинулось на Подолье, Волынь и докатилось до Галиции. При этом обе противоборствующие стороны словно забыли слово «милосердие» и уничтожали друг друга и мирное население с великим ожесточением. Кровь взывала к новой крови, жестокость порождала ответную жестокость. В июне восставшие осадили Умань, самый богатый город края, а также важный торговый пункт, откуда велась оживленная торговля с Молдавией и Турцией. С началом осады на сторону восставших перешел польский сотник, командир казачьей милиции Умани Иван Гонта. После этого участь Умани была предрешена и после короткого штурма она была взята. Началась страшная резня, вошедшая в историю как «Уманская резня». Шляхту и всех, кого подозревали в сочувствии к ней, убивали. Сколько при этом погибло католиков, униатов и евреев, точно неизвестно. После Умани народные мстители освободили Медведевку, Жаботин, Смелу, Черкассы, Корсунь, Канев, Богуслав, Лысянку, Каменный Брод, Фастов, Боярку и много сёл на Чигиринщине, Смелянщине, Уманщине. Польское правительство, деморализованное внутренним раздором, было не в состоянии подавить такое мощное народное движение, поэтому польский король Станислав Понятовский был вынужден обратиться за помощью к Императрице Екатерине Великой. Екатерина понимая, что в основе «Колиивщины» лежат не только национально-освободительные стремления и религиозные противостояния, но и антифеодальная борьба, и не желая попадания на российскую почву даже искры гайдамацкого движения, договорилась с польским королём о совместной борьбе против них, и приказала генерал-майору М. Кречетникову подавить восстание. В подмогу ему были отправлены дополнительные силы — несколько пехотных, гусарских и драгунских полков, а так же отряды донских и запорожских казаков. На тот момент генерал держал в осаде Бердичев, в котором оборонялись польские конфедераты. Понимая, что открытое сражение с гайдамаками будет стоить очень дорого, Кречетников решил действовать хитростью. Отряд донских казаков под командованием полковника Гурьева привез повстанцам предложение генерала Кречетникова о совместной борьбе с конфедератами, усыпил их бдительность и ночью напал на основную группу восставших. Железняк и Гонта были схвачены. Железняка как русского подданного «русские варвары» сослали навечно в Сибирь, а Гонту «просвещенные поляки» приговорили к пыткам и казни, которая длилась несколько дней. Восстание гайдамаков было жестоко подавлено, но оно имело весьма неожиданные геополитические последствия. Глава 9 Бахмут В Бахмут мы отправились рано утром, тем же составом, что приехали в Луганское. Архип взял на хуторе телегу и загрузил ее трофеями со степняков, которые мы определили на продажу. Трофеями в том бою стали десять лошадей, шестнадцать седел, две пары пистолетов, десяток сабель, шесть чеканов[1], двенадцать луков с колчанами и куча разного барахла — ножи, халаты, сапоги, пояса и т.д., а также пригоршня непонятных серебряных монет двух номиналов. На продажу пошли луки, нам они без надобности, а также остальное барахло. Оружие, лошадей и сбрую я решил пока придержать — во-первых, с деньгами проблем, пока, нет, а во-вторых, была у меня мысль попробовать набрать людей в роту. Главной проблемой полка был лютый некомплект личного состава. Самая укомплектованная 1-я рота в Серебрянке имела 50 гусар, но там и штаб полка и природа получше, с лесом проблем нет, как у нас, и от ногаев подальше. И происходил он напрямую из принципов комплектования полка. В первую очередь пополнение искали точечно среди сербов, что уже, очень сильно, сокращало круг потенциальных рекрутов, ну и второй проблемой было требование иметь двух лошадей. Под седло и для работы на земле, потому, что лошадь — лошади рознь, а купить строевую лошадь на 12 рублей, сумму выделяемую в год рядовому гусару на закупку снаряжения, было невозможно. Их подход был оправдан в рамках развития Славяносербии, как автономной земли. Только братушки не могли знать, что через пять лет Славяносербии, как и Дикого поля не станет, набеги степняков прекратятся навсегда, а граница Российской империи уйдет далеко на юг, к Крымскому перешейку.