– Хочу. – И я хочу. И мама хочет. Просто прочисть эту трубу, и мы получим денег на хороший ужин. – Ну ладно, – протяжно сказал мальчик, – попробую. Медленно, будто на казнь, паренек зашагал к печке. Отец подсадил его, чтоб тот смог залезть внутрь. В печи его окутал ужас замкнутого пространства. Тут же ребенок измазал руки в саже, накопившейся на стенках. Федя вдруг представил, что его тут закроют и разведут огонь. Вдруг его обманули, как в сказке, и хитростью заманили в печь, чтоб изжарить живьем?! Кое-как Федька развернулся лицом к выходу. Он сидел на корточках, сгорбленный и уже весь вымазанный копотью. – Кузьма! – крикнул пекарь в печь, заставив сморщиться мальчика от громкого голоса и сильного эхо. – Да! – таким же эхом разлетелся по трубе голос мужчины, страховавшего Федю. – Подтягивай веревку, он внутри! Федя почувствовал, как сжалась его грудная клетка. – Вы ведь не закроете печь? – спросил он и заплакал. – Закроем, закроем и огоньку посильнее добавим, – сказал пекарь и засмеялся. – Не надо! – мальчик попытался выползти, но веревка тянула его назад. – Нет, конечно, он шутит, – сказал отец. – Давай лезь уже, – произнес пекарь и протянул парню поскребок. – А как? – Как, как… встань для начала. Федя медленно поднялся, стараясь не коснуться лицом грязных стен трубы. Со всех сторон его окружала чернота. – Шкрябай, – сказал пекарь. С каждым движением поскребка пространство вокруг Федьки все больше заполнялось пылью и копотью. Он чувствовал, как вдыхает эту гадость, и плакал от страха, обиды и отвращения. «Почему я должен тут стоять?» – думал он, размазывая слезы грязной рукой по такому же грязному лицу. В трубе было настолько тесно, что ему приходилось держать руки прижатыми к груди и с небольшой амплитудой шоркать поскребком. – Вот, только ногой не сбей. – Пекарь поставил масляную лампу в печь, и Федька смог кое-как разглядеть поверхность, которую он скоблил. Через десять минут пекарь сказал, чтоб Федька лез выше, и крикнул Кузьме тянуть веревку. – Как мне лезть? – спросил мальчик. – Ты в дверном проеме, упираясь руками и ногами, вверх лазал когда-нибудь? – спросил пекарь. – Лазал, лазал, – услышал Федя голос отца, – давай, Федь, так же, как ты дома, руками и ногами упрись в стены и лезь. – Не, не так. Кузя тебя подтянет, а потом, как остановишься, упирайся ногами. – А поскребок? – спросил мальчик. – В штаны сунь, если руки понадобятся. – Ладно, – всхлипнув, произнес Федька. Кузьма медленно подтащил веревку, подняв мальчика на метр от дна печи. Паренек вытащил поскребок и принялся скоблить, вдыхая нечистоты трубы. В сумраке мальчик еле-еле видел свою руку. Веревка впилась ему под мышки. Федя немного поджал ноги и уперся коленями в стену перед собой, а подошвами ботинок в стену позади. Когда нужно было повернуться, он кричал Кузьме, чтоб тот не отпустил его. Тогда Федя выпрямлял ноги и в подвешенном состоянии, слегка оттолкнувшись от стены, разворачивался и снова приступал к чистке. Кузьма еще несколько раз подтащил мальчика. На высоте около трех метров Федя почувствовал, что во что-то уперся плечами, но мужчина протащил его еще чуть выше. В паре метров над собой он уже отчетливо видел небритое лицо помощника пекаря, держащего в руках веревку. – Подожди! Ай! Больно, не тяни! – завопил мальчик. – Я застрял! Застрял! – Чего ты там вопишь? – спросил Кузьма. – Перестань тянуть! Больно! – продолжал кричать Федька. – Тише ты, тише, – мужчина ослабил хватку. Федя повис в трубе, скованный со всех сторон наросшей на стенах копотью и сажей. – Помогите! – У ребенка началась настоящая паника. Он дергался и тряс ногами, пытаясь чуть съехать. – Да не тяну я, не тяну, успокойся, балда, вот веревка просто лежит в руках, – сказал Кузя. Внезапно Федька выскользнул и полетел вниз. Острая боль вонзилась в его ногу. В ушах звенело, голова кружилась, а отец с пекарем что-то кричали. Федьку выволокли из печи на пол пекарни, и он увидел свою правую ногу, согнутую в коленке против естественного хода в суставе. Боль отступила, когда мальчик потерял сознание. Глава 2 Я снял продырявленную от пуль рубашку и, глядя на труп в полицейской форме, с оторванным ухом и смятой головой, почувствовал, что погружаюсь все глубже и глубже в бездну. Первое время, тогда, сто лет назад, когда меня обратили в вампира, я с трудом мог укусить человека и выпить крови. Мне было жаль людей, и я начал искать смертельно больных. Было не просто, но благодаря этому я смог договориться со своей совестью и привести свою жизнь в гармонию. Бросив рубашку в яму, я, стоя лишь в трусах и носках, с тремя дырками от пуль в груди, схватил тело офицера за ноги и оттащил от лестницы ближе к могиле. Жизнь, кстати, тогда в гармонию я привел, но вот сложности с поиском смертельно больных жертв заставили меня снова обратиться к совести. В тот день я предложил ей искать старых людей, тех, кому за восемьдесят. Совесть, немного подумав, дала ответ. – Я не против, – сказала тогда она, – но как ты поймешь, кому семьдесят пять, а кому, к примеру, восемьдесят два? – Верно, – ответил я ей, – никак. Может, я буду просто на глаз определять глубоких стариков? – Мне очень не нравится эта идея, но… – совесть замешкалась, – но, я так полагаю, у нас нет другого выбора? – Нет. Иначе мы умрем с голоду. Это не наша вина… таковы жизненные обстоятельства, – сказал я. – Все очень печально, но, видимо, это наименьшее из зол, которые ты можешь сотворить. Несколько раз полицейский спустил курок, а потом побежал по ступеням. Я впервые почувствовал на себе выстрелы. Действительно, останавливающий эффект у оружия был хороший. Наверное, это должно быть очень больно, не знаю, я ничего не почувствовал, кроме сильных толчков. Каждое попадание пули отбрасывало меня на шаг назад и замедляло. Очевидно, он понял, что оружие меня не берет, и, испугавшись, попытался удрать. А может, еще и потому, что увидел мои клыки и искаженное яростью лицо. Нагнал я его поздно, и он успел подняться в гостиную. Теперь придется мыть пол и стену. И найти ухо, которое у него отлетело после моего удара. Не было времени душить, да еще и такого кабана. Я поднялся наверх. Кровавый след тянулся от центра гостиной до подвала. А если б придушил, не пришлось бы убираться. Сложно соображать в таких ситуациях, тем более я впервые столкнулся с противником, вооруженным огнестрелом. Эх… только что до меня дошло, глядя на все тот же кровавый след, что надо было сначала надеть на его разбитую голову пакет, перемотать скотчем, а потом тащить вниз. Нет же, я сразу потащил, вот идиот. Теперь они точно придут с обыском и поймают меня. Я прошел на кухню. Просунув палец в пулевое отверстие чуть ниже ребер, я нащупал пулю. Потом взял вилку и небрежно запихнул ее в рану, пытаясь выковырять инородное тело. В полиции же знают, куда направился их сотрудник. Но, с другой стороны, он опрашивал всех жильцов в районе. Тут сотня домов, мало ли, где он мог пропасть? Пуля упала на пол и закатилась под стол. Следующее отверстие располагалось четко по центру грудной клетки. Каждый из выстрелов убил бы меня, если б я мог умереть. Вилка нырнула в рану, и уже через пару секунд вторая пуля лежала под столом возле первой. Разобравшись с последней лишней дырой в теле, я собрал эти маленькие металлические улики и отнес их вниз. Все, что могло меня выдать, будет похоронено под этим полом, а раны зарастут через пару часов. В подвале творился жуткий бардак: разобранные доски небрежно валялись на полу, грязные кровавые ботинки стояли возле жертвы, завернутой в шторы, а тело полицейского лежало перпендикулярно к первому трупу. С голов обеих жертв растеклась багровая лужа. Где-то лежали куски земли, видать, я неосторожно копал. Вишенкой на торте была яма в центре комнаты с полуразложившимся телом. А я стоял там в трусах и не знал, с чего начать уборку. Кстати, в полицейском много крови, ее по идее можно слить, но сейчас не было времени. Надо убрать гостиную первым делом, потом солью провизию – запасы будут. В таком бегемоте еды на несколько недель. Все остальное покидаю в яму да закопаю. Заколочу доски, помою пол, сегодня же куплю линолеум и застелю им тут все. Плинтуса тоже можно набить. Не полезет же полиция под пол без явных причин. Запах испражнений ударил в нос. Похоже, полицейский, согласно всем законам (а полиция должна жить по законам), тоже нагадил в штаны. Вонь просочилась только сейчас. Очередной звонок в дверь заставил меня вздрогнуть и возненавидеть мир. Можно я сегодня просто перестану существовать для всех?! Я поднялся в гостиную, казалось, сотый раз за сегодня и тихо подкрался к окну. Незаметно приоткрыл шторы, буквально на сантиметр, и увидел на пороге Катю с Щеткой. – Федя? – спросила девушка, когда я открыл ей дверь. – Привет, путя моя. – Я обнял Катю под лай собаки, которая скакала на задних лапах, пытаясь допрыгнуть до моего лица, чтобы облизать. Девушка зашла в дом, а я присел и начал чесать Щетку за ухом. – Хорошая соба-а-ака, – протяжно произнес я, – хоро-о-шая девочка. Щетка – помесь лабрадора и дворняги – сходила с ума от радости видеть меня. Возможно, у нас с ней было какое-то звериное взаимопонимание. – Ты чего голый-то? – спросила Катя. – Жарко, – ответил я и встал. – Я пирожков тебе испекла. – Катя протянула мне пакет. – Вот спасибушки, – сказал я.