— Если ты хотел убить меня, ты мог сделать это в понедельник в гостинице, до возвращения Макса. — Это было бы слишком просто. Заставив тебя гоняться за мной, я получил больше удовольствия. — Удовольствия? Убийство — это удовольствие? — Ничто не сравнится с этим. — Ты ненормальный? — Нет, — возразил он. — Просто я охотник. А все остальные в этой игре — животные. Я был рожден, чтобы убивать. Это мое предназначение. У меня на этот счет нет никаких сомнений. Я убивал всю свою жизнь. Это началось в детстве с насекомых — с жуков. — Так это ты убивал наших кошек и собак? — И всех прочих тварей. — И Барри Митчелл не имел к этому никакого отношения? Он передернул плечами. — Мне надоели эти чертовы жуки. Он сделал шаг к ней. — Стой! Он остановился, ухмыляясь. Не далее как сегодня утром в разговоре с Максом она высказала мысль, что зло не всегда бывает благоприобретенным и не всегда порождается дурными примерами. Многие психологи считают, что мотивации всех без исключения антисоциальных поступков нарушителей закона уходят корнями либо в нищету, либо в разбитые семьи, в детские травмы, в невнимание родителей или пренебрежительное с их стороны отношение. Некоторые могут быть от рождения недоразвитыми, по своему генетическому коду, который никто по-настоящему не понимает. Это была опасная теория. Она может быть неправильно истолкована. Любая группа расистов станет указывать на ненавидимое меньшинство как на генетически неполноценное. В действительности, если были люди, рожденные нести в мир зло, они более или менее распределились между всеми расами, религиями, национальностями и, наконец, между мужчинами и женщинами. Порождение зла... Дурное семя... Она смотрела на Алана и знала, что он был именно таким: совершенно особая натура, порождение зла... Летучие мыши, спасаясь от дождя, залетали под пустой конус крыши с хлопанием их перепончатых крыльев. Ух-а-ух-а-уха-а-уха-а-уха-а-уха-а-уха-а-... — Я хотел встретиться с тобой именно здесь, в башне Кимбалла, — сказал Алан, — потому что ни в одной другой башне нет летучих мышей. Я подумал, они помогут тебе вспомнить, что произошло двадцать четыре года назад. Алан вытащил летучую мышь у нее из промежности. Она была мертва, она истекала ее и своей кровью. Алан бросил мертвую летучую мышь в ящик и опять повернулся к ней. У нее не было больше сил кричать или сопротивляться, и он начал наносить ей удары кулаками по животу, по груди, по шее, по лицу, пока она не погрузилась в темноту... А когда она пришла позже в сознание, он стоял над ней с ножом, который раздобыл на кухне Митчелла. Он вонзил нож ей в руку, затем в бок. Нож, о Господи, нож! * * * Чистый колющий удар. Чистый быстрый удар. Нет рваных краев, нет разрывов. Нет больших глубоких ран. Макс осмотрел раны и убедился, что смерть от потери крови ему не угрожает. Он подумал, что ему следует быть благодарным за все это. Он уже потерял довольно много крови, одежда его намокла. Но, может быть, в темноте все это казалось страшнее, чем на самом деле. Пролежав всего несколько секунд, как только шаги на лестнице затихли, он поднялся на руки и на колени. Боль пронзила его насквозь. Казалось, что нож все еще сидит в каждой ране. При дыхании он не испытывал затруднений. Значит, ни одно из легких задето не было. Он склонился влево, затем вправо, в абсолютной темноте обшаривая пол, пытаясь найти выроненный им пистолет. Он нашел его скорее, чем рассчитывал. Добравшись до стены, он уперся в нее, чтобы встать на ноги, и ему это удалось, несмотря на боль, пронзившую его, подобно электрическому заряду. Вряд ли ему удастся подняться по лестнице. Он едва мог передвигаться по полу, а лестница могла бы доконать его. И, если бы он все-таки смог добраться до смотровой площадки, он был наделал столько шума, что убийца бы успел подготовиться и убить его, как только он бы появился наверху. Единственное, что он мог предпринять, — это отправиться за помощью. Обратно на стоянку, к «мерседесу». Он был уверен, что каждая потерянная секунда оборачивается против Мэри. И, хотя в темноте он потерял ориентацию, ему казалось, что он знает, где выход. Ему оставалось только положиться на инстинкт. Каждый шаг причинял ему нестерпимую боль. Ему казалось, что он уже ходит по кругу. И, когда отчаяние уже готово было охватить его, он обогнул угол и оказался в коридоре. Здесь уже было не так темно. Слабый сероватый свет. Он прошел коридор, держась рукой за живот. Пройдя между столиками, он упал на колени перед окном, которое выходило на набережную и на порт. Оно было закрыто. Он испугался, что у него не хватит сил открыть его. «Но любовь — это сила, — сказал он сам себе. — Ищи силу в любви к Мэри. Что за жизнь будет у тебя и что ты сам будешь без нее? Ничего и ничто». Снаружи опять сверкали молнии, и по стеклу текли потоки воды. * * * Шеф полиции Джон Патмор подошел к Лоу Пастернаку и, перевернув его на спину, осветил фонариком его лицо и залитую кровью одежду. — Берген уже достал его. Он весь изрезан. — Он умер? — спросил Холтсман. Патмор потрогал пульс на одном из холодных запястий. — Думаю, да. Но лучше вызови неотложку. Могут быть и другие жертвы. Холтсман бегом вернулся к патрульной машине. * * * Только семь или восемь футов отделяли ее от Алана. Ей надо заставить его продолжать говорить. Как только он потеряет интерес к разговору, он возьмется за нож. Кроме того, даже если она и должна была умереть, были некоторые вещи, которые она все еще хотела узнать. — Итак, Бертон Митчелл и не прикасался ко мне? — Ни разу. — Значит, я отправила в тюрьму невинного человека? Алан кивнул головой с такой улыбкой, будто ему только что сообщили, что на нем надета очень красивая рубашка. — И вынудила его совершить самоубийство? — Хотел бы я посмотреть, как он вешался. — И сделала несчастной его семью? Алан рассмеялся. — Почему? Почему я сделала это? — спросила она. — Почему я сказала им, что это сделал он, хотя это был ты? — Ты была в больнице, в отделении интенсивной терапии четыре дня. Когда кризис прошел и тебе больше не нужны были все эти аппараты, они перевели тебя в отдельную палату. — Я помню это. — Мы с отцом постоянно были там в течение двух недель. Даже мамочка смогла оторваться от бутылки, чтобы через день навещать тебя. Я играл роль озабоченного старшего брата, такого внимательного и заботливого девятилетнего мальчика. — Медсестры считали тебя смышленым, — сказала Мэри.