— Много раз я оставался с тобой наедине. Иногда на несколько минут, иногда даже на целый час. Другая летучая мышь прилетела, спасаясь от шторма, и спряталась под балюстрадой. — Твои губы, — продолжил Алан, — так распухли, что восемь дней ты не могла произнести ни слова — но ты могла слушать. Большую часть времени ты была в сознании. И, когда мы оставались одни, я повторял и повторял тебе, что я с тобой сделаю, если ты выдашь меня. Я говорил, что я снова буду мучить тебя с крысами... позволю им разорвать тебя на части. Я говорил, что заставлю тебя съесть этих крыс живьем, что я заставлю тебя оторвать им головы и проглотить, если ты донесешь на меня. Я предупредил тебя, что для тебя же лучше свалить всю вину на Бертона Митчелла или на кого-нибудь еще. Она вся дрожала. Она должна взять себя в руки, должна суметь быстро двигаться, если ей будет предоставлена возможность сбежать. Однако дрожь никак не унималась, как бы она ни старалась успокоиться. — Затем произошла забавная вещь. Ты сказала им, что это сделал с тобой Митчелл — но ты сама поверила в это. Я добился большего, чем мог пожелать. Ты действительно поверила в то, что это был Бертон Митчелл. Ты не смогла бы признать правду, ты не смогла бы жить со мной в одном доме после того, что я с тобой сделал, а потому ты убедила себя, что я ничего не делал, что я был твоим другом, а садовник был насильником. — Почему? — слабым голосом переспросила она. — Почему ты хотел сделать мне больно? — Я хотел убить тебя. Я думал, что ты умерла, когда я ушел из домика. — А почему ты хотел убить меня? — Это было забавно. — И все? Только потому, что это было «забавно»? — Я ненавидел тебя, — сказал он. — А что я сделала? — Ничего. — Тогда почему ты ненавидел меня? — Я ненавидел всех. Порыв ветра. — И ты убил семью Митчелла? — Эта идея меня привлекла — уничтожить целую семью. — Почему? Это тоже было «забавно»? — Видела бы ты пылающий дом! — Боже мой, тебе ведь было только четырнадцать! — Мне было уже достаточно, чтобы убивать, — сказал он. — Не забывай, я пытался убить тебя пятью годами раньше. И я решил, что ты умерла... когда я в последний раз вытащил из тебя нож... О Мэри, если бы ты знала, что я тогда чувствовал! Так привычно, будто это не было первым убийством в моей жизни. Будто я убивал людей тысячи раз до этого. А мне было всего девять лет! Он подошел ближе. Его ботинки заскользили по мокрому полу. Отчаянно она сказала: — И ты убил Патти Спунер тоже. Правда, Алан? — Она была шлюха. — Нет. Она была хорошая. — Испорченная шлюха. — А зачем ты потом осквернил алтарь? Этот вопрос, казалось, заинтриговал его. — Убить Патти в той церкви... это было совершенно новое ощущение... такое особенное. И я знал, что той ночью я на самом деле был и демоном, и вампиром. Я понимал, что должен разрушить что-то святое, что-то доброе. — Ты убил и Мэри Санзини? — И ее трех подружек. — Но когда-то ты любил Мэри. — Нет. Я только встречался с ней. — А почему ты решил убить ее? — А почему бы и нет? — И ты убил Рейчел Дрейк? — Не говори, что я любил ее тоже. — Как-то ты сказал мне, что это так. — Я лгал. Я никого не любил. — А зачем ты убил парикмахера и его жену? — Они оказались у меня на пути. — И Эрику Ларссон ты тоже убил... а сейчас ты собираешься убить королеву парада. Он бросил взгляд на яхты, медленно курсирующие под зимним дождем. — Ее штормом выкинет с палубы. Я доберусь до нее в другой раз. — А что она тебе сделала? — Ты разве не знаешь, кто она? Дженни Каннинг. — О, только не ее. Она такая добрая. Такая хорошая. Она не должна умереть. — Она одна из последних моих шлюх. Я играл с ней, как и со всеми остальными. Он все больше возбуждался. Глядя на нож в своей руке, он облизнул губы. — Все твои женщины всегда бросали тебя, — сказала Мэри. — Или я бросал их. — Почему ты не мог удержать ни одну? — Секс, — сказал он. — Нежность утомляет. Они все хотели, чтобы я был с ними нежным. Я могу выдержать это несколько недель или месяцев. — Что ты хочешь сказать? — Мне нравится грубый секс. — Голос его зазвенел. — Чем грубее, тем лучшее. После какого-то времени когда новизна тела... новая девочка... начинали наскучивать мне, единственный способ, с помощью которого я получал удовольствие, — это когда я делал им больно. А потом бросал их... и еще одна вещь. — Какая вещь? — спросила она. — Они не позволяли мне пить их кровь. Она, шокированная, уставилась на него. — И тогда, и сейчас мне нравилось заниматься любовью... и пить их кровь. — Ты ранил их? — Нет, нет. Менструальную кровь. В шоке она закрыла глаза. Она услышала его движение. И открыла глаза вновь! Он сделал два коротких шага и находился от нее на расстоянии лезвия ножа.