Родион открыл «Википедию». Так и есть, шоколадный магнат Шарль Мерсье скончался за несколько месяцев до этого. Если верить рассказам Сесиль, то после смерти мужа ее сестра впала в депрессию, сопровождавшуюся хронической бессонницей. В этот трагический момент рядом оказался Анри Монтень: он не только нашел желающих приобрести гибнущий бизнес вдовы, но и помог грамотно оформить сделку. А заодно и порекомендовал ей замечательного доктора, Ги Ле Труа. Тот сразу предложил мадам грамотную схему лечения: курс легкого снотворного, а затем поддерживающую дозу антидепрессантов. Судя по тому, что последний рецепт Ги Ле Труа выписал в ноябре, вдова принимала эти лекарства вплоть до своей смерти. – Ваш заказ! – объявил официант, ставя на стол красиво оформленную тарелку и бокал вина. Надрезав ножом нежную яичную плоть, Родион наблюдал, как растекается по фаянсу тягучее золото желтка. Любуясь этой картиной, он продолжал обдумывать полученную информацию. Здравый смысл подсказывал, что в рекомендациях Ги Ле Труа нет ничего криминального. Скорее всего, схема лечения была стандартной и вряд ли могла нанести вред вдове. Однако за рациональными выводами замаячило одно смутное предположение, которое стоило проверить… Сделав снимок оборотной стороны рецепта, Родион послал его Сесиль с коротким комментарием и приготовился ждать ответа до позднего вечера. Но та отписалась практически сразу. «Это почерк сестры. Наверное, список покупок для ее домработницы Эльзы». «А Эльзу уже рассчитали?» «Нет, она пока присматривает за домом Адель. Вот ее номер». Родиону невольно подумалось: какая же умница. Все с лету понимает и лишних вопросов не задает. Редкое для женщины качество! Попытка дозвониться до домработницы в дневное время ничем не увенчалась. Но около девяти, когда Родион уже собирался выключить компьютер и отправиться в душ, она объявилась сама. Из первых же реплик стало ясно, что девушка удручена скоропостижной смертью хозяйки и никак не может смириться с произошедшим. Выслушав Родиона, Эльза принялась всхлипывать, еле выдавливая из себя слова: да, в аптеку рядом с домом заходить приходилось часто. У мадам голова побаливала, и со сном были проблемы. А по осени она еще и простуду подцепила – бронхит вялотекущий. Чем лечилась? Да разве вспомнишь… Рецепты и квитанции в медицинской папке остались. Мадемуазель Сесиль забрала ее себе вместе с другими документами. – Хотя… – Эльза вдруг задумалась, – подождите-ка минутку! Застучали каблучки, вжикнула молния, зашелестели какие-то бумажки. – Нашла! – обрадовалась девушка. – Мадам как приболела, сразу позвонила своему врачу. Тот ей лекарство порекомендовал. Вот у меня в блокнотике записано: «Пнев-мо-стин». Его без рецепта отпускают. Я сбегала, купила. Мадам эти таблетки некоторое время попила и на поправку пошла. Даже в оздоровительный клуб поехала: в сауне погреться, массажик горячими камнями сделать. Ну а там… вы и сами знаете… Голос ее задрожал от близких слез. Эльза зашуршала бумажным платком. Решив, что узнал уже достаточно, Родион вежливо попрощался. Утром ему пришлось отложить все дела, связанные с расследованием, и заняться подготовкой к научно-практической конференции, куда его пригласили в роли ведущего эксперта. Больше часа он просидел над вступительным словом, которое выходило каким-то уж слишком формальным. Сделав глоток кофе, Родион принялся править текст, пытаясь привести его в приемлемый вид. Но тут под окном завизжала, захихикала, завозилась малышня. Судя по всему, соседка опять забрала двойняшек из школы пораньше и привела их домой на обед. После чего отправила мальчишек поиграть в общий палисадник. – Un, deux, trois nous irons aux bois; Quatre, cinq, six cueillir des cerises[24]…» – затараторил один из них, проглатывая в спешке слова считалки. – Эй, Жиль! Так нечестно… ты слишком спешишь! – рассердился второй, не успев, видимо, придумать, где же ему спрятаться. Что ответил на это торопыга Жиль, Родион не расслышал: он предпочел взять ноутбук и спуститься из кабинета в гостиную, окна которой выходили на другую сторону дома. Закончив в тишине работу, он вошел в свою почту, чтобы отправить письмо организаторам. Ввел в адресную строку имя нужного лица, поставил в копию трех коллег, машинально повторяя считалку хитрюги Жиля: «Un, deux, trois… nous irons aux bois…» И в эту минуту его осенило. От изумления Родион вскочил с дивана рывком, едва не опрокинув торшер. Взяв себя в руки, он уселся на место и быстро вбил запрос в поисковик. Вместо ответа тот выдал ему черно-белую фотографию, опубликованную Ги Ле Труа в «Твиттере» больше года назад. На снимке пышный осенний лес, ломкая тропинка. По ней шагают два охотника. В седом мужчине с тяжеловесным южным лицом было легко узнать искусствоведа Жиля Ле Труа. «Любимый тобою Ремарк говорил, что труднее всего пережить первые семьдесят лет, а дальше дело пойдет на лад. Но к тебе это не относится, пап. Ты всегда умел договариваться с жизнью – пускай так будет». – Вот оно как… – процедил Родион, проклиная себя за невнимательность. Теперь понятно, что могло заставить солидного доктора с практикой в центре Парижа, с наработанной жирной клиентурой влезать в криминальную аферу. Тот факт, что один из соучредителей культурного фонда, Жиль Ле Труа, приходится родным отцом лечащему врачу Адель Мерсье и Жака Соланжа многое объяснял. Основателей фонда Портмана в действительности было трое, но Родион ухитрился об этом забыть. Несколько месяцев назад, собирая информацию об их деятельности, он перетряхнул все подшивки материалов, в которых упоминалось имя Жиля Ле Труа. Но не обнаружил ни одного скандала, к которому бы тот оказался причастен. А потому фигура искусствоведа просто выпала из общей картины… Просидев допоздна в Сети – на порталах «Инфогреф» и «Сосьете», публиковавших годовые финансовые отчеты коммерческих организаций, – Родион выяснил кое-что еще. Жиль Ле Труа, всегда державшийся в тени, оказался мажоритарным акционером фонда Портмана. Искусствоведу принадлежал контрольный пакет акций, а вместе с ним и право принятия ключевых решений. Но это было еще не все. На пару с сыном Ги тот числился в списках инвесторов фармацевтической компании, выпускавшей десятки популярных препаратов, в том числе и… «Пневмостин». XXXVII Кальвадос – Все это, конечно, звучит увлекательно. Однако тот факт, что домработница покупала для хозяйки «Пневмостин», совсем не означает, что Мерсье его принимала, да еще и вместе со снотворными, – рассуждал Вилар, потягивая грушевый кальвадос на террасе Родиона. – Чтобы инициировать доследование, понадобятся более веские основания. – Я это понимаю, – согласился Родион. – Поэтому и хотел переговорить с вами тет-а-тет. – По факту смерти вдовы ведь дело не завели? – Насколько я знаю, нет. – Однако Адель Мерсье была достаточно молодой женщиной, и ее скоропостижная кончина не могла не вызывать подозрений. Обычно в таких случаях тело вскрывают судмедэксперты. Эти ребята не только исследуют состояние внутренних органов, но и берут кровь на развернутый химический анализ. Он, по идее, выявляет все вещества, которые принимал человек накануне смерти. Однако если они не превышали терапевтической дозировки, значения этому не придают. Кроме того, судебники могли вообще обойтись простым тестом на алкоголь и не углубляться в поиски всего остального. – А отчет о результатах вскрытия где-то хранится? – Конечно. Акт судебно-медицинского исследования отправляется в архив. Но если честно, я бы на него надеяться не стал: связь между приемом двух медикаментов, которые свободно продаются в аптеках, и случайной смертью человека установить очень сложно. – Даже если изначально были основания думать, что он скончался от каких-то лекарств? Например, снотворных? – Это вы о ком? – О Жаке Соланже. Я перечитал вчера все публикации, связанные с его внезапной гибелью. И даже очерк Оливии, написанный в сентябре для «Эритаж». Сорокасемилетний художник умер в своей студии на Монпарнасе. Родные полагали, что сердце Жака остановилось, не выдержав передозировки сильнодействующего снотворного средства, который ему выписал личный врач. – Доктор Ги Ле Труа? – Он самый. Однако в результате вскрытия выяснилось, что передозировка была незначительной и сама по себе не могла привести к летальному исходу. Поэтому этот эпизод до сих пор расценивался как роковая случайность. – Возможно, так оно и было? – ввернул адвокат. – Если честно, до недавних пор я и сам так думал. А вот Оливия с самого начала настаивала на том, что в этой истории не все чисто… – Упертая у вас подруга, – весело оскалился Вилар. – Я это еще в Довиле понял. Вы бы к ней почаще прислушивались, Лаврофф! Глядишь, была бы польза… Родион промолчал. Поднявшись, он включил газовый обогреватель и подлил гостю ароматного напитка. – Я общался недавно с сестрой Соланжа, Жанной, – продолжил он, будто бы не расслышав реплики адвоката. – Она воспитывает племянника одна – на те средства, которые зарабатывает, сдавая внаем старые баржи… От Жака им почти ничего не осталось. – Как так? Он же был успешным живописцем! – В последнее время – да. А вот десять лет назад о его перспективности догадывался лишь Анри Монтень. Со слов Жанны все эти годы он втирался к Жаку в доверие. Начиналось все с того, что он оказывал художнику мелкие услуги: устроить ребенка в престижную школу, снять достойное жилье, подыскать хорошего врача. Потом помог продать несколько картин. А затем присоветовал ему этот фонд. Жак ведь не знал, что незаменимый Анри – его соучредитель. – А фонд тут при чем? – так и не понял Вилар. – Организация Портмана любит брать под свое крыло начинающих художников, помогая им заработать и даже прославиться. Со стороны их деятельность выглядит настоящим меценатством, что обеспечивает основателям определенную репутацию в мире искусств. На деле же эти дельцы втираются в доверие к творческим людям, которые, как известно, бывают очень непрактичны. И постепенно добиваются того, что те сами просят фонд позаботиться об их художественном наследии. – Вы хотите сказать, что Соланж добровольно отдал им свои работы? Так, что ли? – К сожалению, да. Под давлением Монтеня, которому он доверял, Жак подписал агентский договор. И фонд получил право определять условия, сроки реализации его картин и проводить все сделки. О том, что он, по большому счету, попал в кабалу, Жак догадался лишь после того, как его «Парижский цикл» был продан за условную сумму фирмам, зарегистрированным в княжестве Лихтенштейн. Как потом выяснилось, род деятельности этих контор не имел никакого отношения к искусству, однако они охотно приобретали полотна через галереи Анри Монтеня. – Я, кажется, начинаю догадываться, к чему вы подводите… Эти подставные конторы принадлежат кому-то из владельцев культурного фонда? – Почти. Они зарегистрированы на имя Клод Монтень, племянницы Анри Монтеня. И по совместительству дамы сердца Марка Портмана. Дело в том, что по законам Лихтенштейна имя владельца предприятия может оставаться в секрете. Мне пришлось поднять все свои связи, чтобы докопаться до истины. – Да у них там просто семейный бизнес! Все повязаны со всеми, – с искренним восхищением заметил адвокат. – Так и есть. Мозгом организации является, конечно же, Монтень. Я встречался с ним и могу сказать, что он обладает особым талантом располагать к себе людей. Монтень втирается в доверие не только к творцам, но и к богачам, в чьих руках сосредоточены уникальные коллекции. Покойная Адель Мерсье, например, считала его коммерческим гением с особым нюхом на таланты. Она утверждала, что благодаря Анри она удачно вложила деньги в восходящих звезд и нашла покупателей на ненужные ей картины. Правда, ей пришлось «отдать несколько работ за номинальное вознаграждение, чтобы потом, когда публика войдет во вкус и оценит художника, взвинтить цены до предела». Догадываетесь, кто заполучил эти полотна? – Подставные фирмы из Лихтенштейна? – Естественно! Через некоторое время лоты ушли с молотка по бешеной цене. Она в разы превышала ту сумму, которую получила за них вдова. Но для миллионерши Мерсье эти деньги оказались незначительной потерей. А вот с Соланжем дело обстояло иначе. Жак плохо разбирался в финансовых вопросах и доверил ведение дел своему советнику – Анри Монтеню. А тот сбыл за его спиной целую серию картин за гроши. Жак такого удара в спину не ожидал. Он впал в депрессию и по совету лечащего врача, Ги Ле Труа, начал принимать психотропные препараты… – И до кучи «Пневмостин»? – Думаю, да. У этого лекарства широкий спектр показаний. Ги Ле Труа мог запросто присоветовать его по какому-нибудь случаю. – Ну а зачем Ле Труа это было нужно? – все еще сомневался Вилар. – Затем, что по контракту в случае смерти «лицензиара» фонд становится единоличным распорядителем его наследия.