– Люди, – сказал он, – так мало времени, и столько нужно узнать. Он снова повернулся к рулю и прижал свои возвращенные уши покрепче к себе, позволяя огню поглотить его. Он не издал ни единого звука. Ни писка, ни стона, ничего. Благодаря заметному облаку черного дыма и дыре в ограждении помощь прибыла быстро. Я все еще дрожал, когда «Скорая» забрала меня в Херефордскую больницу в сопровождении незнакомого мне сотрудника Крольнадзора. Из-за большой шишки на моей голове меня оставили под наблюдением на ночь, но, если не считать нескольких порезов, синяков и вывихнутого колена, я был цел. Все это время я оставался под надзором; прослушивался даже мой разговор с Пиппой, которая забеспокоилась и предложила приехать навестить меня, но я сказал ей, что не стоит этого делать. Никто, кроме меня, не заметил, что Харви был Миффи. Все считали, что безухий кролик, посетивший Мегакрольчатник, был тем же, кто погиб, отвозя скомпрометированного сотрудника Крольнадзора обратно на базу. Мне позволили помыться в душе без посторонних и на следующее утро отвезли в центр Найджела Сметвика. Там мне дали позавтракать в буфете – опять же, под надзором, – и сказали ждать в одной из допросных. Лишь намного позже я сообразил, что и Конни наверняка тоже приволокут сюда для допроса. Увы, так и случилось. Я сидел там примерно час, ясно осознавая не только тяжесть своего положения, но и то, что часы все еще тикают, – братья Маллеты дали Пиппе, мне и Кроликам времени ровно до десяти вечера сегодняшнего дня, чтобы покинуть Муч Хемлок. И они наверняка уже поняли, что никто из нас на это не пойдет. Сегодня вечером мне нужно было постоять за себя, и я с большой неохотой ждал этого часа. По-спартански обставленная допросная была чистой, теплой, но в целом ничем не примечательной. Стол был прикручен к полу, и двигать можно было только пластиковые стулья. Из середины стола торчало большое медное кольцо, к которому можно было приковать допрашиваемого, но им, похоже, редко пользовались. Кролики вообще мало сопротивлялись, если только их не загоняли в угол, и даже тогда они старались решить дело аргументированным обсуждением, а не зубами и когтями. Дверь открылась чуть после одиннадцати, и внутрь вошел Куницын в сопровождении Флемминг. Они сели напротив и поставили передо мной кружку с кофе. Причем с хорошим, а не с тем пойлом, что наливали в нашем буфете или в сетевых кофейных. Меня пытались умаслить. – Как ты себя чувствуешь, Питер? – спросила Флемминг. – Побит, но цел, спасибо. – Мы рады, – сказал Куницын. – Утрата Дугласа АЙ-002 – большая неприятность для нас, ведь он был одним из всего лишь трех кроликов, которым Крольнадзор безоговорочно доверял. А к «трагическим дорожным происшествиям» всегда нужно относиться с толикой подозрительности, особенно когда они случаются на пустых дорогах в хорошую погоду. – Что вы имеете в виду? – спросил я. – Мы считаем, что это было покушение, – сказала Флемминг, – на него, на тебя или на вас обоих. Сначала неожиданно уволился Тоби Маллет, и у нас не получилось установить правдоподобную причину этого, поэтому теперь мы склоняемся к тому, что опознаватели нашего Херефордского отделения стали мишенью кроликов, кроличьих сторонников или сторонников кроличьих сторонников. – Ого, – сказал я. – Так что, прежде чем мы хотя бы начнем разбирать обвинения касательно тебя и твоей соседки, расскажи нам об аварии. Я рассказал им все, что знал, пытаясь ввернуть как можно больше правды. Потом меня допросят еще раз, и, если в моих словах будут расхождения, мое положение только усугубится. Я сказал им, что Безухий нарочно свернул с дороги, что никакой другой машины там не было и что я выкарабкался из горящей тачки, как только пришел в сознание. Безухий же, сказал я, либо погиб при ударе, либо был без сознания. Как бы там ни было, добраться до него я не мог. – Значит, ты не знаешь, почему он свернул с дороги? – спросил Куницын. – Нет. В одну секунду мы ехали прямо по шоссе, а в следующую я очнулся в горящей машине. Куницын посмотрел на Флемминг, она кивнула, и куница открыл папку и положил на стол фотографию белого кролика. Теперь, когда я видел его вблизи, я легко его узнал, и подпись на фотографии это подтвердила – Харви Август Мак-Лютиковый, двадцать шесть лет, водитель «Кроличьего такси», проживает в Колонии № 1. Еще я знал, что теперь у него нет ушей, что он – значимый член Кроличьего Подполья, что он успешно внедрился в Крольнадзор… и что он любил и был любим моей дочерью. – Ты раньше видел этого кролика? – спросил куница. – Нет. В опознавании никогда нельзя быть уверенным. Кто он? – Мы считаем, что он – Ушастый 7770, – сказал Куницын. – Перед гибелью Безухий нашел его в базе данных трудоустроенных кроликов. Но он никому ничего не сказал. Ты один работал с ним в офисе тем утром – он с тобой чем-нибудь поделился? – Безухий вообще со мной мало чем делился, – сказал я, невероятно радуясь тому, что я искал информацию о Харви на компьютере Безухого, но одновременно осознавая, что выдал им личность Харви. Я тут же подумал о том, чтобы спросить, арестован ли я, и попросить адвоката, но я почувствовал, что так лишь усилю подозрения, а не сниму их с себя. Дальше они заговорили об обвинениях, на основании которых меня отстранили. Казалось, что обстановка в допросной стала напряженнее. С Флемминг и Куницыным я работал уже много лет, и мы хорошо ладили, но сейчас это ничего не значило. Они изложили мне долгие и подробные показания «четырех надежных свидетелей» о том, что те видели позапрошлым вечером у моего дома. В отличие от происшествия с Безухим Харви, где мне пришлось несколько раз убедительно солгать, эти показания я мог дать совершенно правдиво от начала до конца: со дня, когда Кролики въехали в дом, до инцидента с мистером Ллисъом в церкви Всех Святых и до последнего вечера: репетиции реплик, нелепых пряток по шкафам с романом Дюма и ссоры Конни и Дока в моей прихожей. – Ничего не было, – сказал я. – Давай объясню на пальцах, – сказал Куницын серьезным тоном. – Сейчас мы можем обвинить тебя и Констанцию Кролик по статье «Неестественные связи» закона «Об ограниченных правах очеловеченных животных» от 1996 года. Я не знал тот закон наизусть, но знал, что власти применяли его по своему усмотрению. В данной ситуации, похоже, они хотели его исполнить. Дружба с кроликами, особенно в условиях Переселения, должна была пресекаться. – С четырьмя свидетелями, готовыми дать показания, – продолжал он, – вы оба загремите в тюрьму. Ненадолго, года на два, а выйдете через один, но с таким пятном на твоем досье, думаю, жизнь никогда не станет прежней. Знаешь, как все считают, что они толерантные и всему открытые? Осторожно, спойлер: это не так. И, – прибавил он, – учитывая судимость и тюремный срок, ты можешь лишиться пенсии на основании «тяжкого служебного преступления». – Вы можете это сделать? – Можем, – сказала Флемминг. – Питер, мы всего лишь хотим крошечное признание, указывающее на сексуальную провокацию со стороны Констанции Кролик. Ты можешь сказать, что сделал это случайно, или на спор, или под воздействием алкоголя, или тебя одурачили – что угодно. Работу ты все равно потеряешь, но сохранишь пенсию и чистую репутацию. Вернешься в Муч Хемлок и продолжишь проживать свою ничем не примечательную жизнь. – А что будет с Констанцией? – Мы предложим ей заключить соглашение с признанием вины, и она лишится права проживать вне колонии на основании «демонстративно безнравственного поведения». К концу следующей недели она вернется в колонию и, возможно, даже будет там счастлива. Она все равно была не из тех, кого мы считаем надежными для жизни вне колонии. – Самое важное, – прибавил Куницын, – что это станет предупреждением для всех крольчих – развращение людей не останется безнаказанным. Я молча уставился на стол. – Ну так что скажешь? – спросил Куницын. – Я… Но мне не пришлось отвечать. Дверь распахнулась, и в допросную вошел мистер Ллисъ. Искусство заключать сделки Зимой куницы все еще линяли и становились белыми, хотя причин для этого больше не было. До и после линьки они становились очень раздражительными, но в летнее время намного добрели. Большинство куниц брали отпуск зимой и уезжали в горы, где становились довольно неплохими – и почти незаметными – лыжниками. Я написал «вошел», но правильнее было бы сказать «ворвался». Я видел, как Флемминг побледнела и инстинктивно дернулась, чтобы убежать, но затем взяла себя в руки и осталась на месте. Куницын не вздрогнул, но выглядел он недовольным. Старший Руководитель пришел не вовремя, да и дела обычно решительно выходили из-под контроля, когда за них брались лисы. Мистер Ллисъ посмотрел на всех присутствующих. – Ты – проваливай, – сказал он Флемминг, – и ты, Куница, точно можешь проваливать. – Правильно говорить «Ку-ни-цын». – Да мне похер. Тамара, заходи. Мисс Робинс, вооруженная планшетом и тремя мобильными телефонами, вошла внутрь. – Здравствуйте! – радостно сказала она. – Теперь я работаю на Торквила. – Поздравляю, – сказал я. – Что все это значит? – сказал Куницын, который, думаю, был единственным сотрудником Крольнадзора, способным постоять за себя перед Ллисъом. – Этот допрос провожу я. – Больше не проводишь. У меня есть новые сведения, из-за которых это дело выходит за рамки простых обжиманий с пушистиками. – Я хочу ознакомиться с этими сведениями, – сказал Куницын. – А я хочу пропустить стаканчик «Пино Гриджио» с Тильдой Суинтон, – ответил лис, – но жизнь полна разочарований. Когда будешь уходить, закрой дверь, старина. – Нет, – сказал Куницын. – Быть может, Нокс и слабохарактерный зайцелюб-перебежчик, но он человек, а мы знаем, что произошло в последний раз, когда вы допрашивали человека, верно? – Это отвратительное и безосновательное обвинение, – сказал мистер Ллисъ, – но кто с зайцем поведется, тому как зайцу и достается. – Слушайте… – начал Куницын, но мистер Ллисъ лишь приподнял дрожащую губу и низко зарычал. Я почувствовал, как волосы у меня на шее встали дыбом, а Куницын прижал уши к голове и вдруг стал совершенно покорным. – Прошу прощения за то, что вспылил, – негромко сказал он. – Не знаю, что на меня нашло. И он покинул допросную, опустив хвост промеж ног. – Итак, – сказал лис, садясь напротив, – у всех сегодня нервы на пределе, не так ли? Он откинулся на спинку стула, а его маленькие желтые глазки продолжали смотреть на меня с выражением… на самом деле я даже не знаю, с каким. С презрением, наверное, смешанным со спокойной уверенностью и нахальным чувством собственного превосходства. Он ничего не сказал, достал из серебряного портсигара сигару, постучал ею о край и поджег от золотой зажигалки, которую ему поднесла Тамара. Он глубоко затянулся, выдохнул дым в мою сторону и ничего не сказал. Он долго ничего не говорил[60]. – Вы не причините мне вреда, – сказал я, будучи больше не в силах выносить тишину. – И, как я сказал Куницыну и Флемминг, ничего не было. Лис холодно на меня посмотрел. – Натворил ты что-то или нет, старина, это уже не так важно. И знаешь что? Я тебе верю. Но поскольку мы так близки к Переселению, я считаю, что сейчас никому не стоит раскачивать лодку. Более того, благодаря твоему уникальному кругу друзей и близких знакомых я могу предложить тебе сделку, в которой с тебя снимут все обвинения, ты получишь право на полную пенсию, пятьдесят тысяч наличными и ни пятнышка на твоем деле. Ну, как тебе? – Звучит так, словно есть какой-то подвох. – Сообразительный ты наш. Дело вот в чем: у нас есть основания полагать, что у Констанции Кролик есть связи с Кроличьим Подпольем. Мы думаем, что она – подсадная крольчиха и ее задание – получить доступ к мейнфрейму Крольнадзора через тебя, дурачка. Раньше я об этом не думал. И подобное казалось неправдоподобным по одной хорошей причине: