Все рассмеялись. Мистер Ллисъ попросил Пандору Пандору побыстрее написать пресс-релиз, а затем взялся за телефон, чтобы приказать отпустить кроликов. Я тем временем медленно пятился к двери, надеясь, что фортуна не отвернется от меня снова. Оказавшись за дверью, я тут же незаметно скользнул вверх по лестнице. Через полчаса все кролики разошлись, а единственным свидетельством протеста остались семьдесят шесть бандан, повязанные на фонарный столб, и кубический корень из девятнадцати, написанный мелом на асфальте до двадцать восьмого знака после запятой. Поход по магазинам и Салли Ломакс Наиболее бредовые теории заговора предполагали, что кролики стремились к галактическому господству. По крайней мере математически, рождаемость, увеличивающаяся по экспоненте, позволила бы сначала заселить кроликами весь земной шар, а затем выйти за пределы планеты, сначала преодолев первую космическую и потом приблизившись к скорости света. Представлялось это в виде космической капсулы, толкаемой бесконечно размножающимися кроликами. Назвали это «кроличьим гипердвигателем». Несмотря на мои страхи, инцидент с Фентоном ДГ-6721 не привел ни к каким страшным последствиям, да и меня больше не просили предлагать имена для задержания. После двух дней бесплодных поисков Ушастого 7770 меня попросили вернуться к другим обязанностям. Это сильно задело Безухого, который горько жаловался всем подряд о том, как его расследование «зарубили на корню». Он несколько раз подавал прошение о возобновлении действий, но к пятнице расследование и вовсе заморозили, а его начальство сослалось на «нежелательное внимание со стороны предвзятых СМИ к проекту «Мегакрольчатник». Так что выходные показались мне настоящим благословлением. Поход по магазинам Пиппы и Бобби, похоже, прошел очень хорошо. Когда они отправлялись туда, то в основном молчали, но, когда вернулись, уже оживленно беседовали. Пиппа была очарована Бобби, и, несмотря на огромную разницу между нашими видами, у девочек нашлось много общего: ориентированность на карьеру, любимая еда, политический активизм, таксономическая классификация (они обе принадлежали к классу млекопитающих) и феминизм. На тему последнего у Бобби как раз и имелись интересные мысли. – До Очеловечивания наше общество было матриархальным, и все работало как надо. Самцы были, по сути, телохранителями, с которыми расплачивались правом на случку. Но проблема в том, – продолжала Бобби, – что Очеловечивание дало нам не только физические черты вашего вида, но и социальные. В частности, мы переключились на патриархальную систему. Почти сразу же самцы осознали, что в этой новой системе они могут делать то же, что и раньше, и при этом еще извлекать для себя дополнительные выгоды. Проще говоря, они хотели, чтобы мы приняли некоторые аспекты того мужецентричного безобразия, в котором живете вы. – И как вы с этим разобрались? – спросила Пиппа. – Ну, – с улыбкой сказала Бобби, – у кроликов власть находится у тех, кто контролирует средства размножения, так что мы сказали самцам, что если они не согласятся принять Конституцию равенства полов из девяти пунктов, то могут забыть о сексе. – И долго это продолжалось? – Как выяснилось, их хватило всего на семнадцать дней воздержания. Она рассмеялась. – Я тогда еще не родилась, но все говорят, что они просто на стены лезли. К слову, крольчихи тоже, но, думаю, когда ты горячо желаешь чего-то добиться, любые жертвы того стоят. – А что за девять пунктов Конституции? – спросила Пиппа. – Да самые обычные, – сказала Бобби. – Все то же самое, о чем вы, Фадды, постоянно разглагольствуете, но со скрипом вводите. Самым важным, насколько помню, было то, что оба пола должны быть представлены в строго равных долях во всех органах управления, будь то государственные или корпоративные. Одновременно с этим мы составили долгосрочный план по снижению, судя по всему, врожденного чувства иерархического превосходства у самцов, чтобы устремиться к генетически обусловленному многообразию. – С помощью образования? – спросила Пиппа. – Нет, – ответила Бобби. – Мы решили подправить токсичных мужиков на эволюционном уровне, где наши усилия могут изменить все надолго. Проще говоря, мы не даем напористым байроновским кроликам-красавцам, а вместо них плодимся с лошками. С неплохими, милыми кроликами, которые, скажем так, не такие импульсивные, немного вялые и не готовые идти на ненужный риск. Скучные даже. Эволюционная биология очень занимательна, но если вы хотите воспользоваться ею, чтобы кардинально изменить общество, то нужно действовать с прицелом на будущее. Думаю, мы увидим результаты через пару тысяч поколений. – То есть уже в следующем году? – осмелев, сказал я, но она хорошо восприняла шутку и в голос рассмеялась. – Или раньше. Никогда нельзя недооценивать чье-то единение и приверженность цели, направленные на изменение существующих порядков. Пиппа и я притихли, задумавшись над словами Бобби. У людей «единение и приверженность цели» были скорее похожи на расплывчатые соглашения и меркантильный мухлеж. – А что сами самцы думают о попытке вырождения их мужского шовинизма? – спросил я. – Мы решили, что лучше им не говорить. И вы – ни слова, особенно Доку. Он классный отчим – амбициозный, забавный, прирожденный лидер, и у него просто нескончаемый запас скабрезных стишков. Но если мама хочет оставаться преданной плану по снижению уровня мачизма, следующий помет ей придется заводить с кем-нибудь не таким активным. Я подумал о Конни и о том, что она сказала о Руперте: «недостаточно дурной». Так вот что она тогда имела в виду. – А что, если это не сработает? – сказал я. – Вдруг окажется, что вашему обществу для процветания нужны такие самцы, даже со всеми их недостатками? – Тогда мы станем действовать в точности до наоборот, – просто сказала она. – Понимаете, если вы не будете пытаться претворить такие идеи в жизнь, вы никогда не узнаете, работают они или нет. – Ух ты, – сказала Пиппа, – ты прям серьезно относишься к этим социальным проблемам. Бобби улыбнулась. – Как и все кролики. – Какой же ты милый! – сказала Конни, когда я проводил Бобби до двери Хемлок Тауэрс. Миссис Кролик улыбнулась и моргнула своими большими глазами, и я снова почувствовал теплый землистый запах. Бобби спросила Пиппу, не хочет ли она посмотреть ее коллекцию сувениров с Риком Эстли, Пиппа сказала: «Конечно, хочу, это же круто», и они вместе ушли в заднюю часть дома. По возможности кролики избегали высоты и поэтому старались не подниматься на второй этаж. Лазание по лестнице на спор считалось среди них экстремальным видом спорта[46]. – По-моему, они подружились, – сказал я. – Похоже, что так, – сказала Конни, а затем, понизив голос, прибавила: – Слушай, спасибо, что не рассказал Доку о том, что мы столкнулись в «Уэйтроуз». Я что, правда съела Маленькую жемчужину в овощном отделе? Я кивнул, и она поморщилась. – Ничего хуже, чтобы подтвердить стереотипы, я сделать не могла. Мне очень неловко. И прости, что сбежала – семейные обстоятельства заставили. – Это из-за Руперта? Она вопросительно посмотрела на меня. – Какого Руперта? – Кузена, с которым у тебя интрижка? Она сильно призадумалась. – Я знаю тридцать четырех Рупертов, все они мои кузены, и с девятью из них у меня была интрижка. Ты не мог бы уточнить, о ком речь? – Он со стороны матери мужа дочери сестры твоего отца? – Ах, этот Руперт. Нет, с ним ничего не сложилось. Я спала с ним, но думала о другом. А так ведь отношения не построишь, верно? – Мне-то откуда знать. – Как бы там ни было, – сказала она, быстро переключившись, – семейные обстоятельства – это Диана Кролик, моя тринадцатиюродная сестра со стороны тети отца парня дочери сестры тети моего отца. Ее поймали за пределами колонии без пропуска, и мне пришлось поручиться, чтобы ее выпустили. Ты когда-нибудь бывал в колониях? Колонии, по сути, представляли собой подземный крольчатник: темный, теплый лабиринт, место, где людям обычно были не рады, если только их не пригласили. Мне было суждено вскоре побывать там в день Битвы за Мей Хилл, в первый и в последний раз. Но до того дня еще оставалось два месяца, да и видел я там только подвальное помещение молельни и небольшую рощицу наверху холма. – Нет, – сказал я. – Ни разу. – Сходи, советую. Там проводятся экскурсии, знаешь. Можно заглянуть за кулисы жизни другого вида, попробовать морковный джин, покурить корень одуванчика, понаблюдать вживую за множественными родами и всякое такое. Она постепенно затихла, и несколько секунд мы стояли, молча глядя друг на друга. Я вспоминал наши разговоры в университете, и, наверное, она думала о том же. Тогда мы обнаружили, что можем говорить почти о чем угодно, и вели разговоры на самые разные темы. Иногда о политике, иногда о кино, иногда вообще ни о чем. Но, по крайней мере для меня, в нашем общении было нечто большее, чем болтовня и дружеская близость. Я проникся к ней теплыми чувствами, насколько бы смешно и нелепо это ни звучало, и я всегда гадал, чувствовала ли она то же самое. – Что ж, – сказала она, прерывая неловкую паузу, – нам с тобой нужно будет как-нибудь встретиться, поболтать обо всем. – Да, – сказал я. – Было бы неплохо. Повисла еще одна долгая пауза. Думаю, она хотела, чтобы я о чем-нибудь заговорил, но я был в этом не уверен и потому глупо молчал. – А куда делась Розалинд? – наконец спросил я, вспомнив вторую из двух крольчих на кампусе. Она тогда была очень увлечена рентгеноструктурным анализом. – Ее соисследователи получили Нобелевскую премию по физике, – сказала Конни. – Тогда животным еще не разрешалось ее получать. Потом она какое-то время работала в «Би&Кью» и воспитала восьмерых детей, в свободное время ради интереса расшифровывала линейное письмо А[47]. Когда я о ней слышала в последний раз, она работала на Крольтруд – собирала дверцы для микроволновок. А что насчет твоего друга Кевина? Он закончил универ? – Нет, – ответил я, – отчислился на втором курсе, лет десять бездельничал, потом ему повезло – сошелся с какими-то вундеркиндами и сколотил состояние прямо перед обвалом в 2008-м. Сейчас живет в Гернси. – Понятно, – сказала она, и мы снова замолкли. – У них получилось собрать больше? – спросила она. – Больше чего? – Денег, чтобы мы съехали. – Думаю, вы уже можете назвать почти любую цену. Она рассмеялась, а затем сказала мне, что ей нужно идти мариновать морковки к обеду. Я вежливо улыбнулся и развернулся, чтобы уйти. Я сделал примерно двадцать шагов и лишь тогда услышал, как закрывается входная дверь. Видимо, она смотрела мне вслед. Пиппа вернулась через три часа и сразу же исчезла в своей спальне. – Какая у Бобби, должно быть, внушительная коллекция сувениров Рика Эстли, – сказал я, когда она скользнула мимо. Мне эта шутка казалась гораздо более смешной, чем была на самом деле. – Ха-ха, – саркастически ответила Пиппа и через полчаса вернулась, одетая в штаны, простую голубую блузку и «тимберленды». – Ты куда-то идешь? – На вечеринку, с Бобби.