У нас не осталось выбора, кроме как развернуться и побежать тем же путём, которым мы пришли. Во время бега до нас донёсся звук взрыва. Мост подорвали. — Паскуды! Сюда, — крикнул Мак, и мы побежали обратно через кладовку к двери в склеп. Мак вытащил из кармана гранату, снял кольцо и катнул её к дальней двери. Он закрыл дверь перед нами, дождался «ба-баха» взрыва, затем побежал в склеп и через разбитую дубовую дверь на дальней стороне. Едва мы выбежали из склепа, как вокруг нас в толстые дубовые панели начали бить пули. За то время, пока мы добежим до лестницы, нас порвёт на куски, так, что вместо того, чтобы повернуть направо, мимо лестницы в комнату, в которой находилась дверь на восточный мост, мы спешно поднялись вверх по лестничному пролёту, что находился прямо перед нами. Это оказалось самым худшим, что мы творили. Восточный мост теперь стал нашим единственным спасением, плюс враги, в основном, собрались наверху — и мы направлялись прямо к ним. До второго этажа мы добрались не будучи разорванными на куски, но, когда мы собрались на площадке, с левой стороны раздался крик. Я присел за балюстрадой, Чешир и Нортон укрылись за дверным проёмом слева от лестницы, а Мак спрятался за ступеньками, которые вели на третий этаж. Практически одновременно мы открыли огонь по толпе мужчин и женщин, что бежали в нашу сторону. Двое упали сразу же, но трое укрылись и принялись стрелять в ответ. Когда сражаешься снаружи, можно укрыться за стенами, машинами, деревьями и всем тем, что способно остановить пулю. Однако плетёные и обмазанные стены с небольшим добавлением известковой штукатурки, дверные проёмы и балюстрады с деревянными распорками с большими дырками между ними, хорошего укрытия не обеспечивали. Шум оглушал. Повсюду летали пули, щепа и куски штукатурки, били мне по голове и по лицу. Дым и пыль, поднявшиеся в коридоре, вместе с туманом, делали точную стрельбу невозможной. Все стреляли вслепую. Затем я услышал крик позади, обернулся и увидел, как Чешир и Нортон борются с двумя мужчинами. Я схватил мачете и встал на ноги, не обращая внимания на свистящие вокруг пули. Один нападавший вцепился Чеширу в горло и душил. Я разбил голову человека, ощутив хруст от удара лезвия о череп. Он упал на спину. Нортон брыкался и катался, и вдруг его противник внезапно упал на пол. Нортон выстрелил ему в лицо и тут же подскочил на ноги, когда пуля угодила ему в плечо. Он бросился прямо в руки Чешира. — Мак, надо наверх! — крикнул я. Справа и слева доносились торопливые шаги, поэтому мы побежали по маленькой лестнице на третий этаж. Чешир помогал Нортону. Мы оказались в той части дома, что была закрыта для публики, отделенная Национальным фондов в качестве жилых апартаментов, поэтому карты, чтобы знать, куда идти, у нас не было. Мы бежали вслепую, по крайней мере, мы находились выше преследователей. Если повезёт, тут никого не окажется. На площадке были четыре двери, мы открыли первую и забежали внутрь. Мы оказались в гостиной; плюшевые диваны, ковёр с глубоким ворсом, старый телевизор в углу. Вдоль дальней стены имелись многостворчатые окна, Чешир уронил Нортона на пол и подбежал, чтобы открыть одно. Мы с Маком придвинули диван к одной двери и перекрыли буфетом другую. Мы услышали стук шагов на лестнице и звук удара пуль в дверь. — Двери из крепкого дуба, — сказал я. — Пуленепробиваемые, если только у них не найдётся тяжёлого пулемёта. Взрывать они тоже не станут, потому что пол весь деревянный, и они не станут рисковать всё тут обрушить. — Прекрасно, — произнёс Мак. — Они не смогут войти, а мы не сможем выйти. — Э! — Чешир высунулся в окно и крикнул через ров. — Нам тут помощь нужна. Мы с Маком подбежали к нему. Снаружи мы увидели группу мальчишек и пленников, толпившихся невдалеке. По всей видимости, они спорили друг с другом, но мы не слышали, о чём. Из окна под нами раздалась очередь, и они пригнулись. Очевидно, это прочистило им головы, поскольку несколько секунд спустя восточный мост чуть левее нас взорвался облаком камня и извёстки. — Пиздец нам всем, — произнёс Нортон, присоединившийся к нам у окна, его плечо представляло собой кровавое месиво, а лицо было белым, как простынь. Он прав, нам пиздец. И во всём виноват Мак. Я встал и посмотрел на человека, который привёл нас сюда. Я подумал о Матроне и Бейтсе; вспомнил скрючившиеся тела ребят из Территориальной армии, Дейва, Дерека, и того, чьего имени я не узнал; вспомнил Уильямса, держащегося за перерезанное горло. Я ощутил в ладони весь вес своего оружия. * * * Утром 28 марта 1918 года Джеймс Б. Грант находился в составе отряда, направлявшегося на штурм рощи где-то в Бельгии. Среди деревьев расположился немецкий пулемётный расчёт, который должен был это наступление сдержать. Гранту и его людям был отдан приказ устранить препятствие. Пусть Грант и был лейтенантом, штурмом руководил не он. Командовал новый офицер, только что из Оксфорда и Сандхерста[16], по имени Уильям Снид. На фронте он находился первую неделю и жаждал проявить себя, как герой, стремился заполучить первую медаль. Его наивность и несгибаемый энтузиазм делали его опасным. Грант прослужил с этими людьми несколько лет. Они повидали ужасные вещи; пережили битву на Сомме, потеряли множество друзей и товарищей, ползали по грязи и крови до такого изнеможения, что я и представить не могу. Но они доверяли друг другу, даже любили друг друга, как могут только люди, которые рискуют друг ради друга жизнью. И, вот, когда Снид приказал атаковать пулемётное гнездо в лоб — план, который предполагал в равной степени славу и бесспорную и бессмысленную смерть — Грант попытался его отговорить. Можно обойти расчёт, сказал он, подобраться под покровом темноты и забросать гранатами. Просто, эффективно и никакого риска. Снид ничего не желал слушать. Он обвинил Гранта в трусости. Поднялся крик, вмешались рядовые, и Снид, внезапно испугавшись, достал револьвер «Уэбли» и пригрозил казнить Гранта за дезертирство перед лицом врага. Глядя в ствол револьвера, Грант отступил. Он извинился и, как было приказано, принялся готовиться к штурму. А потом, когда все приготовились к атаке, Грант выстрелил Сниду в спину. Немецкая позиция была взята, а Снида записали, как единственного погибшего в ходе боя. Грант спас жизни своих людей единственным возможным для него способом. Это было проявление героизма перед лицом настолько глупого руководства, что и представить сложно. Однако Грант не мог дальше жить, зная, что он сотворил. Он сдался вышестоящему офицеру, полностью сознался и следующим утром, на рассвете, был казнён. Имя Гранта было вычеркнуто из всех памятных списков, как и было принято поступать с трусами и предателями. Его лишь внесли в список погибших в школе святого Марка, и лишь после того, как один из выживших изложил всю историю Гранта действовавшему на тот момент директору. Я задумался, сколько ещё погибших учеников школы святого Марка не внесли ни в какие списки. Сколько из них казнили на рассвете за трусость, пока те дёргались и тряслись от контузии; скольких расстреляли на месте, потому что они отказались навстречу очевидной и бессмысленной смерти; скольких казнили за отказ исполнят приказы идиотов из высшего общества, которые пытались штурмовать окопавшиеся и ощетинившиеся пулемётами армии так, словно те были зулусами с копьями. Хаммонд пытался увековечить память мальчиков, которые умерли во время Отбора, но кто станет писать имена и чтить тех, кто выжил? Кто запишет на доске имя Петтса, или Белчера, или Уильямса, или всех тех мальчишек, погибших в очередной бессмысленной войне, потому что иного выбора, кроме как сражаться у них не было? Кто запишет имя Мака? Кто запишет моё имя? Когда я поднял оружие и навёл его на человека, который самопровозгласил себя вождём, я прекрасно понял, что чувствовал Грант более века назад. Я ощущал гнев и негодование человека, которого заставили исполнять жестокие трусливые и неправильные. Я ощущал праведный гнев человека, который верил в справедливость и честь, попранные правителем, которого волновала лишь власть. Я ощущал отчаяние человека, который жаждал мира, но был вынужден прибегать к насилию из-за безумия других. Я понял, что дни, когда я исполнял чужие приказы, сочтены. Так что я поднял оружие и выстрелил в этого этого ублюдка. Глава двенадцатая Мак не упал. Пуля попала ему в левое предплечье. Целился я не туда, но руки тряслись так, что мне повезло, что я вообще попал. Почему я не мог быть, как Грант; хладнокровным под давлением, спокойным и безжалостным? Мы переглянулись, оба не зная, что делать. Рана в руке начала кровоточить. Он поднял оружие, чтобы выстрелить в ответ, и я выстрелил снова. Я попал ему в правое плечо. На этот раз он упал. — Бросай! — выкрикнул Чешир, вскидывая оружие и прикрывая меня. Я стоял на месте, смотрел на Мака, тот упал на спину, и сидел на полу, опершись на диван. Он бросил оружие и попытался заткнуть рану, чтобы та перестала кровоточить, но ни одна из его рук не могла нормально работать. Нортон подошёл к Чеширу, вытянул руку и осторожно опустил его ладонь с пистолетом. — Оставь его, — произнёс он. За последние несколько месяцев я убил троих. Одно я мог списать, как убийство во спасение. Второе я совершил, чтобы не быть убитым самому. Третье произошло в горячке боя. Однако стрельба в Мака без предупреждения, без явной угрозы с его стороны, хладнокровно… это другое. Я больше не был уверен в собственной мотивации. Стрелял ли я в него, чтобы спасти школу? Мстил ли я за Матрону и Бейтса? Или я казнил его за то, что он сделал со мной, за то, что заставлял делать? Я взглянул на дымящийся «Браунинг» в своей правой руке. Я никак не мог понять, как он там оказался. Я же ненавижу оружие, подумал я. Как так вышло, что оно ощущается настолько естественно? С каких пор я стал человеком, который ходит с оружием? Я расслабил пальцы и пистолет упал на пол. Мак ёрзал, пытаясь найти способ заткнуть раны. Он беспомощно взмахивал и дёргал руками. Я сполз на пол, чтобы быть на одном уровне с Маком. — Пока ещё не болит, но скоро будет, — произнёс я. — В данный момент в твоём теле столько адреналина, что он не позволяет тебе ощутить боль. Я не уверен до конца, но могу предположить, что ты умрёшь, не ощутив её. Больно будет, если ты выживешь и исцелишься. Он посмотрел на меня. Если я и ожидал смущение или страх, я был разочарован. Была только ярость. — Трус ебаный, — произнёс Мак. — Жалкий, слабый, тупой ебаный трус. Шум снаружи стих, едва я спустил курок. Я слышал, как вниз по лестнице бежали люди. Скорее всего, у дверей оставили охрану, но на данный момент внутрь проникнуть никто не пытался. — Что, вообще, происходит? — спросил Чешир. — Считай это переворотом, — произнёс Нортон, садясь в кресло. — Передай мне скатерть, пожалуйста. Чешир стянул со стола скатерть и принялся помогать Нортону перевязывать рану. — Почему сейчас? — спросил Мак. — Зачем ждать, пока мы не останемся одни в ловушке, и скорее всего, всё равно умрём? Какой, блядь, смысл всё устраивать прямо сейчас? На этот мне ответить было нечем. — Я скажу тебе, если позволишь, — произнёс Мак. — Полагаю… — Он прервался и зашёлся в сильном кашле. — Полагаю, ты надеялся, что они всё сделают за тебя. — Возможно, — не стал возражать я. — Трус, — повторил Мак. — Я изложил тебе правила. Рассказал, как всё работает. Хочешь от меня избавиться, блядь, брось мне вызов, как мужчина. — Как ты бросил вызов Бейтсу? — Бейтс был слаб. Он не понимал, не заслужил уважения. Я думал, ты понял. Думал, до тебя дошло. — Дошло, просто я не этого не принял. Если бы я играл по-твоему, по твоим правилам, я бы оказался по горло в говне, если бы принял всю эту херню про сильного вождя племени, — сказал я. — Если бы я вызвал тебя и доказал, что я более суровый засранец, это значило бы, что я пригласил другого крутого пидора сбросить меня. — Так оно и работает. — Я этого не признаю. И, знаешь, что, остальные пацаны тоже. Может, ты не заметил, но они нас — тебя — бросили умирать. При первой же возможности, тебя кинули. — Значит, такова твоя альтернатива, да? — усмехнулся Мак. — Собираешься управлять школой демократическим путём? Ученический совет? Чай с булочками и крикет на траве? Фантазёр ебаный. Его лицо было белым, как мел. Когда он попытался пересесть поудобнее, его разбитое плечо издало какой-то жуткий скрипящий звук.