Пробираясь через холл, Глеб запнулся о разбросанную обувь и громко чертыхнулся. – Зажгите свет, вы же так не видите. Странная фраза. А вы, получается, видите? Люстру в центре зала включать не пришлось, Глеб вовремя заметил торшер с плафоном из жёлтого стекла. Почему-то детектив ожидал, что жильё Марины Фархатовой должно походить на номер в «Вастуме». Но комната оказалась чистой и уютной. Стены выкрашены светлой краской, на полу сохранился старый паркет. Мебель явно набирали по антикварным лавкам. На овальном обеденном столе, отполированном до блеска, стояла ваза с букетом увядших орхидей. О странных увлечениях владелицы напоминала разве что картина на стене. Даже не картина, кусок загрунтованного холста в загогулистой раме, где маркером накарябали строки каких-то депрессивных стихов: Из отдушины меж домоввсплываетдионисийское солнце –драгоценным камнем в мой огород(за мои фальстарты)…И я плыву по течению мыслей(а что ещё остаётся!),как в колыбели мира,в гробу плацкартном4. Глеб пересёк комнату и опустился в кресло с мягкими подушками. Девушка осталась стоять, пошатываясь и комкая пальцами подол юбки. Из-за громоздких очков голова её казалась слишком большой, словно шар одуванчика на стебельке шеи. – Ну вот он я. Спрашивайте, чего хотели. – Я не могла уснуть, зная, что больше никогда не увижу Марину. Пришла сюда. Плохо переношу одиночество. Вы ведь её друг? Вы тоже смотрели на её дом. – Не друг, но очень сожалею о её смерти, – выбрал наиболее честный ответ детектив. – Снимите, пожалуйста, капюшон. Поколебавшись, Глеб откинул на плечи чёрную ткань. – А вы симпатичный. Вы мне нравитесь. Только лицо у вас странное, не могу понять, в чём дело. Глеб внутренне напрягся. Сейчас как поймет… – Знаете, что это? – она дотронулась указательным пальцем до непроницаемого стекла очков. – Это мои глаза. Их сделала для меня Марина. «Так вот почему она меня не узнала! Видит через зрительные импланты, – сообразил Глеб. – Сработал хайд-хэд. На сколько хватит заряда? Чёрт, пока не снимешь, не узнаешь». – Когда я услышала, что Марина… – девушка сбилась, сглотнула и прикусила пухлую губу. Сделала вдох, продолжила, – …что Марина умерла, я приехала в СИЛО, зашла в первую попавшуюся мастерскую и велела убрать из моих глаз все цвета, оставить только чёрный и белый. Я погрузила мир в траур. Навсегда. «Не удивительно, что она спотыкается, – подумал Пёстельбергер. – Хоть бы мозги не задели, хирурги хреновы. Впрочем, с такими рассуждениями, там всё уже задето». – Вы были близкими подругами? – осторожно поинтересовался детектив. – Не просто подругами. Марина меня спасла. Моя мать была наркоманкой. Я родилась с огромным количеством патологий. Марина собрала меня заново, вернула к жизни, – девушка подняла руку, отогнула манжет и полюбовалась на свою кисть. Только сейчас Глеб заметил, что кожа на её руках была неестественно гладкой и белой, как у фарфоровой куклы. В голове пронеслась неприятная мысль: «Дожили. Обманываю пьяную девушку-инвалида…». – Она называла меня Паучок. Угадайте, почему? – Не знаю. Потому, что вы маленькая и милая? – ввернул детектив неуклюжий комплимент. – Нет, – Паучок слабо улыбнулась. – Вот поэтому. Она запрокинула голову и раскрыла бледно-розовые губы. Изо рта хлынули полчища насекомых, чёрной волной прокатились по шее и подбородку и спрятались под воротником блузки. Глеб выругался от неожиданности. Паучок рассмеялась, но тут же сбилась на рыдания. С десяток насекомых выскочили из-под манжет, пробежали по сжатым в кулачки ладоням и исчезли. Понятно. Анимированная татуировка на синтетической коже – одна из популярных услуг Царского Села, на этот раз вполне легальная. Если человеку пересаживали кожу, из-за болезни или ожога, он мог выбрать синтетическое покрытие с мерцающим пигментом, складывающимся в любой узор. Хватало и желающих ради яркого эффекта в буквальном смысле срезать с себя пласт кожи. Когда Глеб служил в полиции, их группа накрыла работавший без документов тату-салон. В числе посетителей замели одну такую жертву моды. Накладка на лице когда-то симпатичной блондинки не прижилась, из воспаленных швов вытекал гной, а на бугристой щеке извивались кляксы, похожие на тест Роршаха. – Она мне сделала идеальное тело, правда? Паучок потянула кверху подол блузки, прежде заправленной в юбку, и показала впадину пупка и выпирающие рёбра. – Без сомнения, – покривил душой Пёстельбергер. Девушка все больше напоминала ожившую шарнирную куклу, искусно разукрашенную и наряженную в праздничный костюм. Если таким и был замысел Фархатовой, то в голове её бродили тараканы размером с кабана. – Марина работала с тобой здесь, у себя дома, или в мастерской «РобоТеха»? – Ни там, ни тут. – Паучок не остановилась на рёбрах. Попыталась стянуть блузку через голову, но застряла в горловине. Покрутившись так и сяк, опустила её на место и принялась расстёгивать маленькие пуговицы в виде жемчужин, пока не открылся белый полупрозрачный лиф. – У меня всё идеальное. Хотите, покажу? Глеб поморщился. Девчонка-то совсем поехала. Из-за операции или и раньше была такой? Да к тому же напилась. – Не надо, я верю, Марина была талантливой. А где она сделала тебя такой идеальной? – Как вы считаете, я ещё человек? – Разумеется, протез руки не делает человека машиной, – детектив недовольно нахмурил брови: вытянуть что-то осмысленное будет сложно. Паучок не слушала собеседника, а лишь хотела обратить мучавшие её мысли в слова. Хоть блузку перестала расстегивать, и на том спасибо. – А если обеих рук и обеих ног? И сердца? И глаз? Когда, на каком проценте человек перестает быть человеком и становится машиной? Вы можете провести эту черту? – Нет, ну я, конечно, не могу… – сразу сдался Глеб, не желая уводить разговор в философскую степь. – …и никто не может! Парадокс корабля Тесея – если постепенно заменить все части объекта на идентичные аналоги, останется ли объект самим собой? – Ладно, – Пёстельбергер демонстративно поднял обе ладони. Второй псих за вечер, какой-то сраный Тесей с кораблём, да при его состоянии – это уже перебор. – Вы с Мариной, возможно, шагнули на новую ступень эволюции. У неё была своя лаборатория? Она вела эксперименты в тайне от компании? – Марина заботилась о нас с Бэном! – Паучок принялась раскачиваться на месте, щеки блестели от слёз. – Он… Он её застрелил. Он все уничтожил! Если бы я добралась до него раньше полиции… – И что бы вы сделали? – с понятным любопытством уточнил Глеб, догадываясь, о ком велась речь. О детективе Пёстельбергере, о ком же ещё. – Я бы его разорвала! – Бледные губы злобно скривились. – Переломала ему кости. Разрезала брюхо и выдернула кишки, пока он живой! Я бы отрезала ему веки, чтобы он не смел закрыть глаза! Глеб приоткрыл рот. Вот тебе и кукла гимназистки. На виске что-то легонько завибрировало. – Может, не надо так сурово? История сложная, неоднозначная… А кто такой Бэн? – Я знаю, я бы смогла. Вот здесь, – Паучок снова его не слушала. Девушка положила ладонь на еле заметную грудь, – спрятан источник. Его подарила Марина. Она любила меня и хотела, чтобы я была сильной и долго жила. Что с вашим лицом? Оно меняется. Пёстельбергер снова ощутил дрожь на виске. Он чувствовал её и раньше, но был слишком поглощен описанием предполагаемой казни. Вибрация означала, что у хайд-хэда кончился заряд. Двое собеседников встретились взглядом. По позвоночнику детектива пробежал холодок. На кукольном лице Паучка отразилось недоумение, затем – узнавание, и наконец – жадный восторг. – Здравствуйте, Глеб Александрович! Глеб бросился к дверям. Паучок в один прыжок перегородила дорогу. Глеб попытался увернуться и проскользнуть вдоль стены, но Паучок оказалась быстрей. Толкать больную подружку Фархатовой не хотелось. Пришлось отскочить назад, чтобы не попасть в объятия длинных и цепких рук. Слишком уж цепких для юной девушки. – Знаете, а ведь меня называют Паучком не только из-за татуировки. На рукавах её блузки, там, где находилась внутренняя сторона локтя, проступили пятна крови. Белая ткань начала расходиться по шву. Какого чёрта?! С Паучком что-то происходило. Лицо словно превратилось в восковую маску, зато руки и плечи ходили ходуном. Спазмы, припадок? Но даже в этом состоянии она оставалась невероятно резвой. И сильной – вибрирующая от дрожи рука дёрнулась, задела торшер. Пальцы схватили фигурную стойку и сжались, переломив её пополам. Лампочка погасла. Комната погрузилась во мрак, разбавленный проникавшим с улицы светом фонаря. Что за… Ошалелый Глеб отступил за обеденный стол. Оглянулся. Первый этаж, но окна закрыты и наверняка поставлены на сигнализацию. Черт с ней, с сигнализацией, но пока он будет возиться с ручкой и карабкаться на подоконник, Паучок успеет его схватить. Конечности девушки вытянулись и с хрустом переломились в суставах. Едрить! Упали на пол оторванные рукава, следом шмякнулись о паркет мокрые пласты синтетической кожи. Запахло так, будто открылся багажник старой Тойоты, на которой мать в детстве возила его на дачу. Паучок с грохотом бухнулась на четвереньки. Ноги и руки удлинились и выгнулись под острым углом. Получившееся существо и вправду походило на паука. От прежней девушки остались голова, торс и развернувшаяся куполом школьная юбка. На деформированных щиколотках белели прилипшие ошмётки кружевных гольф. Радостно рассмеявшись, Паучок прыгнула на стол. Не удержалась на лакированной древесине и проехалась вперёд, сшибив вазу с орхидеями. Зазвенело разбитое стекло, под ноги брызнула тухлая вода с подгнившими стеблями. Паучок сделала выпад тем, что недавно было рукой. Глеб присел, по затылку мазнул манжет, зацепившийся за какую-то зазубрину. Выпрямившись, Глеб схватил стул и прикрылся от атаки, а затем наотмашь ударил в ответ. Барьеры рухнули, больше он не видел в Паучке пьяную девочку на грани истерики. Но Паучок легко перехватила стул за ножки, дёрнула на себя и с треком разломила на части. И снова прыгнула. Не рассчитала траекторию и пролетела мимо, уронив столик с медным подсвечником. Глеб метким пинком отправил подсвечник ей в грудь. Паучок прикрылась протезом, но Глеб успел обежать стол с другой стороны. Двигалась она быстро, но неуклюже. Видимо, умельцы из СИЛО что-то напортачили, пока копались в настройках искусственных глаз. За что Глеб впервые был им искренне благодарен. Детектив заметался по комнате, следя, чтобы между ним и существом оставалось что-то из мебели, и постепенно приближаясь к выходу. Ещё рывок, и можно будет выскочить в коридор, а оттуда сразу на улицу, дверь не заперта. Стрелять не хотелось. Если он убьёт подружку Фархатовой в её же доме, то окончательно закопает себя. Да и в голову хрен попадешь из-за всех этих метаний. А стрелять надо туда. Паучок разгадала план. Взвизгнула, оттолкнулась суставчатыми ногами и враз перемахнула половину комнаты. Взметнулись пряди тёмных волос, куполом раскрылась складчатая юбка. С шумом приземлившись у дверного проёма, Паучок выдернула конечности из пробитой в паркете дыры и спросила: – Куда же вы? Я не люблю одиночество! Никогда в жизни Глеб не испытывал такого ужаса. Никогда. Даже драка с уродом теперь казалась детской вознёй. Надетая под кофту рубашка взмокла от пота и прилипла к спине. Паучок медленно двинулась вперёд, цокая металлическими штырями. Но тут из темноты коридора вышла маленькая девочка в клетчатой куртке, с шапкой кудрявых волос. Откуда взялась? Сумасшедший дом! – Беги отсюда! – заорал Пёстельбергер. Но девочка будто ничего не услышала. Паучок принялась разворачиваться, заслышав чужие шаги. Не успела. Девочка взмыла вверх и по-звериному ловко приземлилась на существо, сдавив коленями торчащие в разрывах блузки рёбра. Телескопические ноги Паучка подломились, не выдержав нагрузки. Паучок принялась кататься по полу, пытаясь сбросить вцепившуюся в неё девчонку, брыкаясь и пронзительно визжа. Полетела на пол заставленная книгами этажерка, настольная лампа, фоторамка с чьим-то улыбающимся лицом. Острая конечность, очертив дугу, едва не распорола Глебу плечо. Девочка ухватила голову за нижнюю челюсть и рывком свернула тонкую шею. Длинные конечности дёрнулись и обмякли, только нога с прилипшим гольфом продолжала судорожно мотаться, царапая паркет. Юбка задралась, открыв тощий зад и белые трусики, из которых торчали измазанные кровью и непонятной слизью трубки. Глеб почувствовал, как к горлу подступила тошнота. Во рту скопилась слюна, пришлось изо всех сил стиснуть зубы. Но это был не конец. Кудрявая девочка перевернула Паучка вверх животом. Убрала остатки блузки, положила ладони между рёбер. Нажала, вдавливая пальцы в белую кожу. И вдруг одним рывком вскрыла грудную клетку. Дёрнула сильней, расширяя края, раздвигая ребра, словно дверцы распашного шкафа. Хлынула кровь, в нос ударил запах мясных рядов. Среди багрового месива с белыми зубцами костей мерно сокращалось что-то розовое, распухшее, влажное. Девочка подцепила сгусток ладонью, вытащила и отшвырнула в сторону. А затем принялась рыться в разорванном теле, не обращая внимания на детектива. У Глеба потемнело в глазах. Последним, что он смог отчетливо разглядеть, была белая пуговица-жемчужина, плавающая в лужи крови. Детектив перемахнул через сучащую в конвульсиях конечность и бросился к выходу, зажав рот рукой, удерживая рвоту из последних сил. Все мысли слились в одну – надо отбежать как можно дальше. Нельзя оставлять в доме биологический материал. Выскочив на улицу, Пёстельбергер помчался вдоль Леонтьевской. Когда запас выдержки иссяк, он резко свернул с тротуара и ломанулся в кусты, где его вырвало желчью и недопереваренной картошкой. Господи… Глеб распрямился и глубоко втянул промозглый ночной воздух. Запах сырости наконец-то вытеснил вонь крови и потрохов, но во рту всё ещё было гадко. Он повертел головой, пытаясь сообразить, куда прибежал. Кажется, миновал Дворец творчества, в темноте белели пришпиленные к фасаду полуколонны. Его трясло, то ли от холода, то ли от адреналина, стучали зубы. Сердце никак не желало успокоиться и бешено колотилось в груди. Он вспомнил, как в изувеченном теле Паучка сокращался багровый сгусток. Горло скрутил новый спазм, но в этот раз его не вырвало – в желудке ничего не осталось. Детектив снял бесполезный хайд-хэд, сунул в карман. Натянул поглубже капюшон, прячась от ветра, и, пошатываясь, выбрался из кустов. Больше всего хотелось сесть в маршрутку, вернуться в квартиру Фуры, схватить документы и оставшиеся деньги и рвануть от этого безумия прочь, неважно куда. – Братуха! Эй, погодь! Хошь эппл, последний? За сто пийсят отдам, без зарядки. Навстречу ковылял кто-то тощий, с синими ввалившимися щеками. Не в силах сказать ни слова, Глеб помотал головой и вытер губы рукавом. – Да вижу уже, не слепой. Накрыло тя капитально. На-ка. Неизвестный вытащил из кармана пластмассовую флягу, протянул Глебу. Пёстельбергер на автомате приложился к горлышку, с безумным видом таращась в пустоту. Клацающие зубы до хруста прикусили ободок, в горло потекла обжигающая бормотуха. Немного отпустило. Торчок потопал куда-то дальше, а Глеб опустошил флягу за три глотка и подумал: «Нельзя бежать. Мне тридцать семь, я не хочу второй раз начинать жизнь заново. Нельзя». По дороге промчался кортеж полицейских машин. Ветер подхватил завывание сирен и принялся мотать его над СИЛОм, заставив притихнуть местную нечисть. Ночь только началась.