– Ты будешь не один, милый. – Я знаю. И глубоко благодарен за это. Но наступит решающий момент, когда я должен буду остаться один, и что я тогда буду делать? – Он грустно улыбнулся. – Когда-то мы жонглировали в Бесконечном цирке Дюлорна, помнишь? Я лишь начал тогда возвращаться к своей истинной личности. В разговоре с Делиамбером я сказал, что, наверное, на то, чтобы меня свергли, была воля Божества, и, возможно, для Маджипура было хорошо, что узурпатор присвоил мое имя и мой трон, потому что у меня вовсе нет истинного желания царствовать, и кто-то другой может проявить себя более способным и умелым правителем. Делиамбер категорически со мною не согласился и сказал, что законный, осененный благодатью правитель может быть только один – и это я, – следовательно, я обязан вернуться на свое место. Ты слишком многого просишь от меня, сказал я, а он ответил: «История просит. История требует от разумных существ выбора между порядком и анархией, между созиданием и разрушением, между здравомыслием и неразумием, – и добавил: – Важно, мой повелитель, очень важно, кто предназначен стать короналем, и кто не предназначен». Я никогда не забывал эти слова – и никогда не забуду. – И что же ты ему ответил? – Я ответил «да» и добавил «наверное», а он сказал: «Ты долго будешь колебаться между «да» и «наверное», но в конце концов «да» возьмет верх». Так и произошло, и благодаря этому я вернул свой трон – и тем не менее мы с каждым днем уходим все дальше от порядка, и созидания, и здравомыслия и все ближе к анархии, разрушению и неразумию. – Валентин устремил на жену полный боли взор. – Неужели Делиамбер ошибался? И правда ли важно, кто предназначен быть короналем и кто не предназначен для этого? Я считаю себя хорошим человеком и даже временами думаю о себе как о мудром правителе, и все же, Карабелла, несмотря на это, мир идет вразнос, вопреки всем моим усилиям, или в результате их. Не знаю, почему. Не исключено, что для всех было бы лучше, если б я остался странствующим жонглером. – Ах, Валентин, какие же глупости ты несешь! – Думаешь? – Ты хочешь сказать, что если бы оставил власть Доминину Баржазиду, в этом году был бы собран хороший урожай лусавендры? Какое отношение к тебе может иметь недород на Зимроэле? Там случилось природное бедствие, с природными причинами, и ты найдешь наилучший путь для разрешения этого кризиса, потому что тебе присуща мудрость и ты избран Божеством. – Я избран принцами Замковой горы, – сказал он. – Они всего лишь люди и способны ошибаться. – При выборах короналя Божество говорит через них. А Божество вовсе не видит в тебе инструмент разрушения Маджипура. Эти сообщения серьезны, но не ужасны. Через несколько дней ты поговоришь с матерью, и к тебе вернутся силы, подорванные усталостью. А потом мы отправимся в Зимроэль, и ты уладишь тамошние неурядицы. – Я сам надеюсь на это, Карабелла. Но… – Ты не просто надеешься, а твердо знаешь, что так и будет. Повторяю, мой повелитель, когда ты ведешь такие унылые речи, я просто не узнаю человека, которого так хорошо знаю. – Она хлопнула по стопке бумаг. – Я не собираюсь преуменьшать значения всего этого. Но знаю, что мы способны сделать очень много для того, чтобы остановить грозящую тьму, и что все это будет сделано. Он медленно кивнул. – Я и сам так думаю – по большей части. Но иногда… – А в таких случаях лучше не думать вовсе. В дверь постучали. – Вот и отлично, – сказала Карабелла. – Нас перебили, чему я очень рада, потому что устала слушать от тебя эти упадочнические речи, любовь моя. Она пригласила в комнату Талинот Эсюлде. – Мой повелитель, прибыла ваша мать, Владычица острова. Она хочет встретиться с вами в Изумрудной гостиной. – Моя мать здесь? Но ведь я собирался завтра утром отправиться к ней во Внутренний храм! – Она приехала сюда сама, – невозмутимо ответила Талинот Эсюлде. Изумрудная гостиная представляла собой небольшой зал, выдержанный в разных оттенках зеленого – стены отделаны зеленым серпентином, пол из зеленого оникса, вместо стекол в окнах полупрозрачные панели из зеленого нефрита. Владычица стояла посреди комнаты, между двумя рослыми, усыпанными зелеными цветами металлического оттенка деревьями танигали в горшках; больше в помещении почти ничего и не было. Валентин быстро подошел к ней. Она протянула ему руки, и когда их пальцы соприкоснулись, он ощутил знакомую пульсацию силы, исходившей от нее, той священной силы, которая, как ключевая вода, заполняющая колодец, накапливалась в ней, благодаря многолетнему контакту с душами миллиардов обитателей Маджипура. Он много раз беседовал с нею в снах, но не видел воочию уже много лет и оказался не готов узреть тот отпечаток, который наложило на нее время. Она была все еще красива; с этим минувшие годы не смогли ничего поделать. Однако возраст облек ее в тончайшую вуаль, черные волосы утратили блеск, тепла во взгляде хоть и ненамного, но убавилось, кожа как будто чуть заметно одрябла. Но держалась она так же величественно, как и всегда, и, как и всегда, была облачена в торжественные белые одеяния, над ухом у нее красовался цветок, а лоб пересекал серебряный обод, орудие благодати и величия, могущества и бесконечного сострадания. Но Валентин не мог обращаться к ней иначе, чем в годы детства и отрочества: мама. – Мама! Наконец-то! – Да, Валентин! Сколько лет прошло, сколько зим… Она прикоснулась к лицу, плечам, рукам Валентина. Ее пальцы почти не ощущались, словно были легче перышка, но по его коже побежали мурашки – настолько великими силами обладала эта женщина. Ему пришлось напомнить себе, что перед ним не богиня, а всего лишь смертное создание из плоти и крови, дитя таких же смертных созданий, что она когда-то была женой верховного канцлера Дамиандана, породила на свет двоих сыновей, одним из которых является он сам, что некогда она прижимала его к груди, и он радостно слушал ее ласковое пение, что это она отмывала его лицо от грязи, когда он приходил с гуляния, что в пору детских потрясений ему случалось плакать в ее объятиях и получать от нее покой и мудрость. Когда скипетр Божества указал на семью верховного канцлера Дамиандана и возвел Вориакса на трон Конфалюма, то же движение преобразило мать Вориакса во Владычицу острова, и ни к нему, ни к ней уже нельзя было относиться как к простым смертным – даже в кругу семьи. Валентин тогда сразу же почувствовал – и остался с этим ощущением на всю жизнь, – что не может воспринимать ее просто как свою мать. Поскольку она надела серебряный обод, переехала на Остров и вознеслась к могуществу Владычицы и теперь оделяет покоем и мудростью не только его, но и весь мир, взирающий на нее с благоговением и надеждой. Даже после того, как тот же скипетр возвысил самого Валентина на место Вориакса и ему тоже довелось покинуть царство обыденности и стать чем-то большим, в некоторой степени, не человеком уже, а мифологическим персонажем, он продолжал благоговеть перед нею, поскольку не благоговел перед собой. Корональ ли, нет ли, он просто не мог внутренним взором смотреть на себя с тем же благоговением, с каким на него смотрели другие, а он сам – на Владычицу. И все же, прежде чем перейти к высоким материям, они поговорили о семейных делах. Валентин рассказал все, что знал, о том, как живут ее сестра Галиара и брат Сайт Стийский, о Диввисе, Мириганте и дочерях Вориакса. Она поинтересовалась, часто ли он посещает старые фамильные земли в Халанксе, и радостно ли ему жить в Замке, и сохраняется ли любовь между ним и Карабеллой. Напряженность, ощущавшаяся поначалу между ними, растаяла, и он почти чувствовал себя обычным человеком, каким-нибудь мелким аристократом из Замка, явившимся с визитом к любимой матери, давно сменившей климат, но продолжающей интересоваться новостями из дома. Но долго притворяться, что они не те, кто есть, было невозможно, и когда разговор все же сделался принужденным, Валентин произнес совсем другим тоном: – Мама, почему ты не позволила мне прибыть к тебе, как положено? Не подобает Владычице покидать Внутренний храм и самой посещать Семь стен. – Тратить сейчас время на формальности просто неразумно. Мы не успеваем за событиями; нужно действовать безотлагательно. – То есть у тебя есть новости с Зимроэля? – Конечно. – Она прикоснулась к ободку. – Вот это приносит со скоростью мысли мне новости отовсюду. Ах, Валентин, на какое же несчастное время выпало наше царствование! Когда ты отправился в паломничество, я предвкушала увидеть тебя радостным, но вот ты здесь, и я чувствую в тебе только боль, сомнения и страх перед будущим. – Что ты видишь, мама? Что нас ждет? – Неужели ты считаешь, что я способна каким бы то ни было образом предвидеть будущее? – Ты яснее, чем кто-либо другой, видишь настоящее. И как сама только что сказала, получаешь известия отовсюду. – То, что я вижу, окутано мраком и туманом. Причины треволнений, охвативших мир, недоступны моему пониманию. Порядок вещей снова оказался под угрозой. А корональ впал в отчаяние. Вот, какую картину я вижу. Валентин, почему ты отчаиваешься? Ты же сын Дамиандана и брат Вориакса, а эти люди не знали отчаяния. Отчаяние не свойственно и моей душе, да, уверена, и твоей. – За короткое время, что я пробыл здесь, мне стало известно, что в мире происходят великие треволнения, как ты сама все это назвала, и положение становится все тяжелее. – И это повод для отчаяния? Это должно лишь подхлестывать в тебе стремление урегулировать положение, что однажды тебе прекрасно удалось. – Однако уже второй раз за время моего правления Маджипур постигают беды. И сдается мне, – продолжил он, – что мое правление несчастливое и станет еще несчастливее, если масштаб неурожаев, голода и панических миграций будет усиливаться. Боюсь, нет ли на мне какого-нибудь проклятия. Он увидел в ее глазах мгновенную вспышку гнева, которая в очередной раз напомнила ему о поразительной силе духа матери, ее неколебимой дисциплине и бесконечной верности долгу, скрытыми за ее миловидной и хрупкой внешностью. В некотором роде она была столь же неукротимым бойцом, как и героиня незапамятных времен леди Тиин, выходившая на бастионы, чтобы отбить натиск метаморфов. Нынешняя Владычица тоже решилась бы взять в руки оружие, доведись ей отбивать вражеское нашествие. Он отлично знал, что она совершенно нетерпима к проявлениям слабости, жалости к себе и упадку духа у своих сыновей, потому что не допускала ничего подобного для себя. И, думая об этом, он почувствовал, что подавленность и отчаяние начали понемногу покидать его. – Ты зря винишь себя, – ласково сказала она. – Если над миром и впрямь тяготеет проклятие – а я думаю, что нечто в этом роде как раз и происходит, то лежит оно не на благородном и добродетельном коронале, а на всех нас. У тебя, Валентин, причин для мук совести меньше, чем у кого-либо другого. Ты не носитель проклятия, а, скорее, единственный человек, кому под силу снять его с нас. Но чтобы так случилось, ты должен действовать, и действовать безотлагательно. – Но что же это за проклятие такое? Владычица прикоснулась ладонью к его лбу. – У тебя есть серебряный обод, точно такой же, как у меня. Ты взял его с собой в эту поездку? – Я всегда вожу его с собой. – В таком случае принеси его сюда. Валентин вышел из комнаты, сказал несколько слов Слиту, поджидавшему за дверью, и вскоре лакей принес драгоценный ларец, в котором хранился обод. Владычица вручила его Валентину, когда он впервые явился на Остров в облике паломника, в годы изгнания. С его помощью он соединил разум с сознанием матери и получил окончательное подтверждение тому, что бродячий жонглер из Пидруида и лорд Валентин из Замка – одна и та же личность. Через этот инструмент, управляемый Владычицей, к нему вернулись похищенные воспоминания. А потом иерарх Лоривейд научила его входить в транс и, используя этот обод, получать доступ к сознаниям других. После возвращения на трон он мало пользовался им, так как обод является атрибутом Владычицы, а не короналя, а одному из властителей Маджипура не подобает вторгаться в чужие сферы деятельности. Теперь же он возложил обод себе на голову, а Владычица, как и много лет назад, налила ему темного, сладкого, пряного сонного вина, которое пьют, чтобы достичь слияния сознаний. Он выпил вино одним глотком, Владычица не спеша опустошила свой бокал; осталось совсем немного подождать, пока вино начнет действовать. Он ввел себя в состояние транса, обеспечивающее наибольшую восприимчивость. Потом она взяла его за руку и переплела пальцы, чтобы обеспечить самый плотный контакт, и тотчас в его голову хлынул такой поток образов и ощущений, что он оторопел, хотя и представлял себе силу предстоящего воздействия. А ведь именно такие удары ежедневно на протяжении многих лет испытывали Владычица и ее приближенные, отправляя свой дух в полет по миру в поисках нуждающихся в помощи. Он не различал отдельных разумов – мир был слишком велик и многолюден для того, чтобы выделить конкретную личность; такое можно было сделать лишь при наивысшей концентрации. Пролетая, подобно порыву горячего ветра, седлающего термальные воздушные течения, он воспринимал очаги ощущений: где-то это были дурные предчувствия, где-то страх, стыд, муки совести или вдруг неожиданно, как удар, возникала область безумия или расстилалась серая пелена отчаяния. Снижаясь, он различал строение душ – черные гребни, пронизанные алыми лентами, резкие зазубренные шипы, спутанные непроходимые дороги из щетинистой плотной ткани. Он воспарял в горние безмятежные миры небытия; он проносился над мрачными пустынями, от которых исходила мертвящая пульсация отторжения; он кружился над сверкающими снежными полями духа и лугами, каждая травинка которых сияла невыносимой красотой. Он видел и места катаклизмов, и места голода, и места хаоса. И он ощущал ужас, возносящийся, как горячий сухой ветер, над большими городами, и чувствовал, как какая-то сила бьется в море, словно невыносимый грохот барабана, и испытывал надвигающуюся угрозу, надвигающуюся катастрофу. Валентин увидел, что на мир обрушилась невыносимая тяжесть, и постепенно сокрушает его, как орех в медленно сжимающемся кулаке. Через все это его вела благословенная Владычица, его мать, без которой он, возможно, погряз и сгорел бы от накала страстей, исходящих от общемирового сознания. Но она все время находилась рядом с ним, легко переносила его через самые темные пятна и вела к порогу понимания, который вырисовывался впереди, как колоссальные Врата Деккерета в Норморке, закрывающиеся лишь в те времена, когда миру грозит смертельная опасность. Эти самые большие на Маджипуре ворота нависают и подавляют своей громадой, так что любой, кто приблизится к ним, кажется жалким ничтожеством. Однако, приблизившись к этому порогу, он оказался в одиночестве и шагнул через него без всякой помощи. По ту сторону была только музыка, которая обретала видимость, и этот трепещущий робкий мотив тянулся над бездной, как самый тонкий и ненадежный подвесной мостик. И он вступил на этот мостик и увидел всплески яркого звука, окрашивавшее текущее внизу нечто, и острые как кинжалы всплески ритмической пульсации над головой, и полосу бесконечно чередующихся красных, пурпурных и зеленых дуг, которые пели ему с горизонта. Затем все это уступило место единственному грозному звуку, неподъемной тяжести, гигантским черным сокрушительным катком, вобравшим в себя все звуки и двигавшимся по Вселенной, безжалостно давя все на своем пути. И Валентин понял. Он открыл глаза. Владычица – его мать – спокойно стояла между деревцами и смотрела на него, улыбаясь точно так же, как могла бы в давние года смотреть на своего спящего маленького сына. Она сняла обод с его головы и вернула в ларец. – Видел? – спросила она. – Видел и получил подтверждение тому, в чем давно уже был убежден, – ответил Валентин. – Несчастья на Зимроэле происходят не случайно. Да, проклятие существует и лежит на всех нас, и продолжается это уже много тысяч лет. Делиамбер, мой волшебник-вруун, как-то раз сказал мне, что мы уже очень давно живем тут, на Маджипуре, но совершенно ничего не сделали, чтобы хоть как-то возместить исконный грех – грех завоевания. Как он выразился, на счету постоянно нарастают проценты. И вот вексель подан к взысканию. То, что началось, – это сведение счетов, наша кара, смирение нашей гордыни. – Совершенно верно, – ответила Владычица. – Мама, скажи: неужели то, что мы видели, было само Божество? Сжимающее мир в кулаке и постепенно все усиливающее хватку. И звук, который я слышал, этот ужасный, невыносимо давящий звук – это тоже было Божество? – Валентин, образы, которые ты видел, рождены тобою. Я видела нечто другое. Да и невозможно свести Божество к чему-то столь конкретному, как образ. Но, думаю, ты увидел суть проблемы. – Я видел, что Божество лишило нас своей милости. – Да. Но не бесповоротно. – Ты уверена, что еще не поздно? – Целиком и полностью уверена, Валентин. Он немного помолчал. Потом сказал: – Да будет так. Я вижу, что нужно сделать, и сделаю все что нужно. Очень символично, что понимание пришло ко мне в Семи стенах, которые леди Тиин воздвигла в честь своего сына после того, как тот сокрушил метаморфов! Ах, мама, мама, построишь ли ты такой дом для меня, когда я опровергну деяния лорда Стиамота? Глава 10 – Еще раз, – сказал Хиссун, поворачиваясь к Алсимиру и еще одному новоиспеченному рыцарю. – Атакуйте меня вдвоем, одновременно. – Вдвоем? – удивленно повторил Алсимир. – Вдвоем. И если я замечу, что вы щадите меня, обещаю, что добьюсь, чтобы вас на месяц отрядили чистить конюшни. – Хиссун, но как ты отобьешься от нас обоих?