– Вы же погибнете. – Симуст, я уже погиб. Зачем мне бежать в Фалкинкип? Что я там буду делать? Я уже погиб, неужели ты не понимаешь? Я всего лишь мой собственный призрак. – Сэр… сэр… – Не теряй времени, – перебил его Этован Элакка. – Тебе надо было забрать жену и уйти прямо в полночь, как только ты увидел, как сеют эти драконьи зубы. Иди. Убирайся! Немедленно. Он повернулся и зашагал вниз по склону, по пути воткнув зуб дракона туда, откуда взял его – в клумбу пиннин. Вскоре чета гэйрогов пришла к нему, и они уже вдвоем попытались уговорить его уйти – Этовану Элакке показалось, что они вот-вот расплачутся, хотя у гэйрогов нет слезных желез, – но он был непреклонен, и в конце концов они ушли без него. Он созвал всех остальных работников, сохранивших верность ему, и велел им уходить, раздав все деньги, которые у него оставались, и бóльшую часть пищи, остававшейся в кладовых. Вечером он впервые в жизни сам приготовил себе обед и решил, что для новичка справился вполне прилично. Он откупорил последнюю бутылку вина из огненной пальмы и выпил больше, чем обычно позволял себе. В мире творилось что-то очень странное, не укладывающееся в голове, но вино немного смягчало тяжкие ощущения. Сколько тысяч лет прошло в мире и покое! Какой милый мир, насколько гладко работающий мир! Понтифик и корональ, понтифик и корональ, неизменное перемещение из Горного замка в Лабиринт, неизменное управление с согласия многих на благо всех, хотя, естественно, при этом кому-то доставалось больше благ, чем другим, и все же никто не голодал, никто не знал нужды. И теперь этому приходит конец. С неба льется ядовитый дождь, сады засыхают, посевы уничтожены, начинается голод, массами овладевают новые религии, безумные злобные толпы стремятся к морю. Знает ли об этом корональ? Владычица острова? Король Снов? Что делается для того, чтобы исправить положение? Что может быть сделано? Помогут ли умиротворяющие сновидения Владычицы наполнить пустые животы? Заставит ли Король своими угрожающими сновидениями обратиться вспять бешеную толпу? Соизволит ли понтифик, если понтифик вообще существует, выйти из Лабиринта и обнародовать высочайшее воззвание? Отправится ли корональ в объезд провинций с призывами к терпению? Нет. Нет. Нет. «Все кончено, – думал Этован Элакка. – Какая жалость, что все это случилось сейчас, а не лет через двадцать или тридцать, чтобы я успел спокойно умереть в своем саду – в саду, усыпанном цветами». Ночь он провел без сна, прислушиваясь к окружающему. Все было спокойно. Утром он вроде бы уловил на востоке первые отзвуки рокочущего шума приближающейся орды. Тогда он обошел дом, открывая все запертые двери, чтобы дом как можно меньше пострадал, когда его будут обыскивать, чтобы разграбить пищу и вина. Дом был красивым, Этован любил его и надеялся, что дом благополучно переживет происходящее. После этого он вышел в сад, к увядшим, почерневшим растениям. Оказалось, что многие из них смогли пережить губительный дождь – больше, намного больше, чем он думал, ведь все эти страшные месяцы он замечал только дурное, – но цветы появились даже на древопастях, на деревьях ночной красавицы, на части андродрагм, на двикках, на сихорнишском винограде, даже на хрупкой пузырчатке. Он бродил там несколько часов. Ему пришла в голову мысль предать себя одному из древопастей, но это была бы отвратительная – медленная, кровавая, мучительная и неэлегантная смерть, а он хотел, чтобы о нем могли бы сказать, что он был элегантен до самого конца, даже если не окажется никого, кто мог бы сказать это. Поэтому он отправился туда, где вились лозы сихорнишского винограда, богато увешанные неспелыми, еще желтыми плодами. Спелый сихорниш является одним из лучших деликатесов, а желтый насыщен смертоносными алкалоидами. Этован Элакка долго стоял перед лозами, совершенно не испытывая страха, просто он еще не чувствовал себя готовым. Потом до него донеслись голоса, на сей раз не воображаемые, а вполне реальные, резкие голоса горожан, доносившиеся в благоуханном воздухе с востока. Вот теперь он был готов. Он, правда, знал, что благороднее было бы дождаться их прихода, пригласить их в свое поместье, предложить им свои лучшие вина и самый обильный обед, какой позволили бы его возможности, но в отсутствие слуг он не смог бы оказать должного гостеприимства, кроме того, он всегда недолюбливал горожан, особенно когда те оказывались незваными гостями. Он в последний раз обвел взглядом двикки и пузырчатки, единственную халатингу, которой было еще далеко до здорового состояния, препоручил свою душу Владычице и почувствовал, что к глазам подступили слезы. Он не считал плач уместным в такой ситуации. Он поднес желтый плод сихорниша к губам и жадно вгрызся в твердую незрелую плоть. Глава 8 Хотя Эльсинома всего лишь намеревалась дать глазам немного, буквально мгновение, отдохнуть, перед тем как взяться за приготовление обеда, стоило ей прилечь, как глубокий и крепкий сон снизошел на нее и увлек в туманное царство желтых теней и плавных розовых холмов. Трудно было ожидать, что послание явится во время случайного дневного отдыха, но как только она полностью погрузилась в дремоту, то ощутила легкое давление на врата своей души и поняла, что к ней приближается сущность Владычицы. В последнее время Эльсинома постоянно чувствовала себя усталой. Никогда еще ей не доводилось работать так тяжко, как в последние несколько дней – с тех пор, как известия о кризисе на западе Зимроэля достигли Лабиринта. Теперь в кафе с утра до вечера было полно чопорных чиновников понтификата, обсуждавших последние новости за чашей-другой доброго малдемарского или золотого дюлорнского вина – они требовали самого лучшего, а когда волновались, то в особенности. Вот она и носилась как заведенная, следила за посудой, делала внеочередные закупки у виноторговцев. На первых порах это приятно щекотало нервы, как будто она сама была причастна к разрешению этого исторического кризиса. Но теперь она просто изнемогала. Последняя мысль, промелькнувшая перед тем, как она погрузилась в сон, была о Хиссуне: принце Хиссуне; она никак не могла приучить себя воспринимать его имя с этим титулом. Она не имела известий о нем уже несколько месяцев, с тех пор как от него пришло то невероятное, невозможное письмо, в котором он извещал, что его ввели в наивысший круг Замка. Но с тех пор его образ в ее представлении размылся, и он был уже не тем остроглазым умненьким малорослым мальчишкой, который некогда умилял, забавлял и поддерживал ее, а незнакомцем в роскошном одеянии, пребывающем в совете высших за обсуждением умопомрачительных вопросов, касающихся судьбы мира. Ей представилось, что Хиссун сидит за огромным столом, отполированным до зеркального блеска, среди мужчин постарше; их черты нельзя было различить, но они излучали властность и величие и все смотрели на Хиссуна, который что-то говорил. Но это видение тут же исчезло, и в сознание Эльсиномы явилась Владычица. Послание оказалось очень коротким. Она будто бы находилась на Острове – так она решила, увидев белые утесы и круто поднимающиеся террасы, хотя никогда не выдела его своими глазами; она, по правде говоря, никогда не бывала за пределами Лабиринта – и, в буквальном смысле, как во сне, даже не шевеля ногами, она двигалась по саду, который поначалу показался ей опрятным и свежим, но чем дальше, тем более обретал запущенный и потемневший вид. Рядом с нею шла черноволосая, облаченная в белое Владычица, казавшаяся усталой и опечаленной, а вовсе не той сильной, теплой, внушающей душевный покой личностью, которую Эльсинома привыкла видеть в прежних посланиях; она клонилась под бременем забот, веки на опущенных долу глазах припухли, движения были неуверенными. «Поделись со мною силой», – чуть слышно произнесла Владычица. «Что-то здесь не так, – подумала Эльсинома. – Владычица приходит, чтобы дать нам свою силу, а не воспользоваться нашей». Но та Эльсинома, что была во сне, не колебалась ни мгновения. Она была рослой и энергичной, ее голову и плечи окутывал мерцающий нимб. Она привлекла Владычицу к себе, прижала к груди и крепко обняла; та вздохнула и, кажется, часть боли покинула ее. Затем женщины отступили друг от друга, и Владычица, светившаяся теперь так же, как и Эльсинома, приложила пальцы к губам, послала Эльсиноме воздушный поцелуй и исчезла. И все. Эльсинома неожиданно быстро проснулась и увидела все те же обшарпанные стены своей квартиры во Дворе Гуаделума. Она все еще ощущала отзвуки послания, в этом не было никакого сомнения, но послания прошлых лет всегда приносили ей ясное представление о новой цели, указывали направление перемен в жизни, а это оставило лишь недоумение. Она не могла понять смысла такого послания, но, может быть, он еще дойдет до нее, думала она, через день-другой. Из комнаты дочерей доносился какой-то шорох. – Элимур! Мараун! Ответа не последовало. Эльсинома выглянула и увидела, что девушки шушукаются, склонившись друг к дружке, и Мараун поспешно спрятала что-то за спину. – Что это у тебя? – Ничего, мама. Так, пустячок. – Какой еще пустячок? – Безделушка, только и всего. Однако интонация Мараун показалась матери подозрительной. – Дай-ка посмотреть. – Но это действительно пустяк. – Дай посмотреть. Мараун бросила быстрый взгляд на старшую сестру. Элимур, выглядевшая встревоженной и явно ощущавшая себя не в своей тарелке, лишь пожала плечами. – Мама, это личное. Может же у девушки быть хоть какая-то личная жизнь? – сказала Мараун. Эльсинома протянула руку. Мараун, наклонилась вперед и неохотно протянула матери небольшой зуб морского дракона, покрытый искусной резьбой в виде незнакомых и вызывающих странную тревогу остроугольных символов. Эльсиноме, все еще пребывавшей в ауре послания, маленький амулет показался зловещим и угрожающим. – Где ты это взяла? – Мама, такие у всех есть. – Я спрашиваю: откуда оно у тебя? – От Ванимуна. Вернее, от Ванимуновой сестры Шулейры. А ей дал он. Мам, отдай, да? – Тебе известно, что это значит? – спросила Эльсинома. – Значит? – Да, именно это я и сказала. Что это значит? – Да ничего не значит, – пожав плечами, ответила Мараун. – Это просто безделушка. Я просверлю в ней дырку и буду носить на шнурке. – И ты думаешь, что я поверю? Мараун промолчала. – Мама, я… – заговорила Элимун и осеклась. – Продолжай. – Мама, это всего лишь мода. Такие все носят. У лиименов появилась новая безумная идея, что морские драконы – это боги, что они вот-вот захватят мир и что все беды последнего времени знаменуют их пришествие. И в народе говорят, что если мы будем носить зубы морских драконов, то спасемся, когда драконы выйдут на сушу. – В этом нет ничего нового, – холодно ответила Эльсинома. – Об этой чепухе болтают уже не одну сотню лет. Но всегда тайно, шепотком, потому что это глупости. Безумные – но глупости, и ничего больше. Морские драконы – это всего лишь рыбы-переростки. О нас печется Божество – Единый, и проводниками его воли являются корональ, понтифик и Владычица. Вам понятно? Быстрым гневным движением она переломила конический зуб и швырнула обломки Мараун, которая взглянула на нее с яростью, какой Эльсинома никогда еще не видела у своих дочерей. Она резко повернулась и поспешила в кухню. Руки у нее тряслись, ее бил озноб, и от покоя, снизошедшего на нее от Владычицы в послании – сейчас ей казалось, что с тех прошло, самое меньшее, несколько недель, – не осталось ровным счетом ничего. Глава 9 Для входа в порт Нуминора требуется все мастерство опытного лоцмана, поскольку канал там узок, а течение быстрое, и частенько за одну ночь на фарватере возникают новые песчаные мели. Но Панделум спокойно и уверенно стояла на мостике, четкими решительными жестами отдавала команды, и флагман короналя с высокомерной непринужденностью миновал горловину канала и вошел в просторную безопасную гавань – единственную на алханроэльской стороне острова, где море сумело прорваться сквозь грандиозную меловую стену Первой террасы. – Я уже здесь ощущаю присутствие матери, – сказал Валентин, когда корабль остановился и они приготовились сойти на берег. – Оно доносится до меня, как аромат алабандины на ветру. – Владычица спустится сюда, чтобы приветствовать нас? – спросила Карабелла. – Очень сомневаюсь, – ответил Валентин. – По обычаю сын идет к матери, а не мать к сыну. Она останется во Внутреннем храме и пришлет иерархов. В смысле, чтобы проводить нас к ней. И действительно, на причале правителя и его свиту поджидала группа иерархов. Одна из женщин в золотых мантиях с алой каймой была хорошо знакома Валентину – строгая седовласая Лоривейд, сопровождавшая его во время войны с узурпатором от Острова до Замка-на-Горе, обучавшая его техникам транса и передачи мыслеобраза, практикующимся на Острове. И еще одна фигура показалась ему знакомой, но он не мог сообразить, кто она такая, пока она не заговорила. И прежде чем она успела представиться, он понял, что это Талинот Эсюлде, загадочная личность, ставшая его первым провожатым в том давнем паломничестве на Остров. Тогда она ходила с обритой наголо головой, и Валентин не мог определить ее пол – он сначала думал, что имеет дело с мужчиной, из-за высокого роста, то, глядя на тонкие черты лица и деликатное телосложение, решал, что это женщина. Но, войдя во внутренний круг, она позволила себе отрастить волосы, и теперь ей на плечи ниспадали шелковистые локоны, такие же золотые, как у Валентина, но явно мягче, так что теперь сомнений в том, что это женщина, возникнуть уже не могло. – Мы принесли послание для вас, мой повелитель, – сказала иерарх Лоривейд. – У нас много новостей, и все они дурные. Но прежде всего мы препроводим вас в резиденцию. В Нуминорском порту имелся дом, носивший название Семь стен. Никто не понимал, что значит это имя, так как из-за его глубокой древности происхождение начисто забылось. Здание, сложенное из массивных блоков темного гранита, добытых в карьерах Стойензарского полуострова и сложенных воедино без капли цемента, стояло на бастионе, обращенном к морю, и было направлено главным фасадом к Алханроэлю, а задним – к крутой трехъярусной вершине Острова. Оно предназначалось только для ночлега короналей, посещавших остров после получения титула, и поэтому годами стояло без использования, тем не менее многолюдный штат прислуги постоянно поддерживал дом в идеальном состоянии, как будто думали, что корональ мог явиться в любой момент без предупреждения и, сойдя с корабля, сразу же направиться в свое временное жилище. Дом был очень стар, не менее стар, чем Замок, и, по мнению археологов, старше любого из храмов и священных террас, существующих сейчас на острове. Предания утверждали, что его построила для лорда Стиамота его мать, легендарная леди Тиин, когда тот восемь тысяч лет тому назад прибыл на Остров Сновидений по завершении Войн с метаморфами. Кое-кто утверждал, что название Семь стен он получил потому, что при строительстве в его фундамент были замурованы трупы семи воинов метаморфов, которых леди Тиин убила собственноручно, отражая попытку вторжения на остров. Однако ни при одном из многочисленных ремонтов древней постройки никаких останков обнаружено не было, к тому же большинство современных историков совсем не верили, что леди Тиин, при всем ее героизме, лично сражалась с оружием в руках в ходе битвы за Остров. По другой гипотезе, во внутреннем дворе здания некогда стояла семигранная часовня, воздвигнутая лордом Стиамотом в честь матери, и от нее имя перешло ко всему дому. А в день смерти Стиамота часовню разобрали и перевезли морем в Алаизор, где из нее построили фундамент для склепа покойного правителя. Но и эта гипотеза не получила подтверждения, поскольку до нынешнего дня во дворе не нашли никаких следов семигранного сооружения, и вряд ли можно было ожидать, что кто-нибудь решится разобрать могилу Стиамота для проверки гипотезы. Сам Валентин предпочитал третью версию, согласно которой словосочетание «Семь стен» было искаженной на людской лад фразой древнего языка метаморфов, означавшей «место, где с рыбы обдирали чешую» и относившейся к доисторическим временам, когда метаморфы, обитавшие на Алханроэле, промышляли рыбу и добрались до Острова. Ну а надежды установить истину просто не было. Для посещения короналем Острова существовал особый ритуал, в который входило непременное посещение Семи стен, знаменовавшее переход от мира действий, где обитали коронали, к миру духа, которым правила Владычица. Валентин отправился совершать предписанные процедуры – церемониальное омовение в ванне с ароматическими травами и медитацию в особой комнате со стенами из мрамора, покрытого искуснейшей резьбой, – а Карабелла просматривала почту, накопившуюся за время, пока он находился в море, и когда он вернулся, чистый и умиротворенный, то сразу понял по суровому взгляду супруги, что слишком поспешно завершил ритуалы и сейчас его грубо вернут в мир событий. – Ну и насколько плохи новости? – осведомился он. – Вряд ли бывает хуже, мой повелитель. Она протянула ему стопку бумаг, которые уже отсортировала, и кратко описала, так что сверху лежали листы с кратким содержанием важнейших документов. Гибель урожая в семи провинциях – серьезная нехватка продовольствия во многих частях Зимроэля – начало массовой миграции из глубины материка в города западного побережья – внезапный рост популярности мало кому известной прежде старинной религии, утверждавшей, что грядет конец света и что морские драконы – это сверхъестественные существа, которые вот-вот выйдут на сушу и провозгласят наступление новой эпохи… Он в изумлении посмотрел на жену. – И все это за столь короткое время? – Валентин, это лишь обрывочные сведения. Сейчас никто не знает толком, что там происходит – расстояние настолько велико, а каналы передачи информации нестабильны… Он успокаивающе вскинул руку. – Все, что предсказывалось в моих снах и видениях, начинает сбываться. Карабелла, надвигается тьма, и только я способен встать у нее на пути.