Цилиндры сверкают, цеха голосят, Металл медленно плавится, Пусть молоты бьют по всем наковальням — жизнь продолжается. Пусть труд этот радостным будет для рук, Пусть разум не успокоится, Пусть пламя не гаснет и наша земля, Светом наполнится. Пусть труд этот тысячи жизней спасёт, Пусть разум в долгой бессоннице Рождает идеи, и тёмное время Светом наполнится. 10 декабря 1939 г. «Мы трудимся!» Так называется наша стенгазета. «Сила в труде!», «Вперед в труде» – я слышала еще много таких лозунгов. Я долго обдумывала, что такое труд. Каждый раз, когда я о нем думаю, на ум приходят разные образы. Вот серая армия труда, это трудящиеся, я вижу склонившихся над столом студентов, я вижу пилотов в ревущих самолетах, матросов где-то в море. Они все принадлежат к этой мощной трудящейся армии; работа идет в море, на земле и в воздухе. Да, но что такое труд на самом деле? Рабочий рокот, шум и гул – Движение без остановки: В ряды труда зовут, зовут Все новых и новых солдат. Моряк и лесничий, пилот и шахтёр – Кто держит штурвал, кто держит топор – В труде вы едины. И каждый – творец, и каждый – солдат, Вы мир создаете на собственный лад Из праха Из стали И глины. 15 декабря 1939 г. По радио ничего не говорили о взрыве в средней школе в Пшемысле, о нем не писали в газетах, разносчики газет не кричали: «Школа Конопницкой взорвана паром!» Никто ничего не знал, но «кое-что» случилось. Это «кое-что» произошло на уроке химии или физики. Это было, конечно, до войны. А случилось вот что: на физике у нас был приглашенный учитель, все мы дрожали, как осиновые листы, каждый принял все возможные экстренные меры, такие как «беспроводной телефон», подталкивание локтями, брыкание, откашливание и другие приемы, известные только нам. Наконец, новый урок начался. И он шел хорошо! Но что-то назревало! На столе было множество бутылочек, лабораторных сосудов, колб, пробирок, подставок, горелок и других приспособлений. Все это выглядело довольно внушительно, значительно и очень «научно». Даже больше того, когда это все было расставлено, подсоединено – это было красиво. До сих пор слышу голос, который отчетливо произносит: «Пожалуйста, не забудьте оставить отверстие для выхода пара, это очень важно». Конечно! Безусловно! Разумеется! Все шло хорошо, исключительно хорошо, реакции, как в учебнике, пока… О ужас! По сравнению с тем, что произошло потом… когда Зевс насылал грозу – это был тихий шепот, а стук мечей в Трое – легкий шорох. Бутылки, колбы, пробирки – сначала все взлетели вверх, а потом приземлились на наши бедные столы, книги и тетради. Глубокоуважаемый приглашенный был, конечно, в ярости, и т. д. и т. п. Но позволь мне сохранить это в тайне, поскольку ни газеты, ни радио об этом не сообщали. А я проболталась, так что теперь прошу тебя, пусть это останется между нами. 26 декабря 1939 г. Уже прошла половина учебного года. Время пролетело. Сначала меня выбрали в комитет как главу театрального клуба, потом у нас предполагался вечер с мальчиками, в городе прошло много обысков, произошло четыре убийства с изнасилованием. А теперь завтра вечером я могу поехать к папе в Городенку. Но прежде завтра у меня собрание, и я пойду на прослушивание в Словацком[16]. Может, там даже будет вечер. Обидно, что меня не будет, потому что в последнее время я чувствую, как бы… у меня сейчас время глупых и беспечных дней и мыслей, и вполне приятных. Просто глупые мысли: жизнь, покупка пудреницы, фотографирование… все, все глупо. Собрание завтра. Мне надо подготовить песенку о нашем классе 4 «А» на мотив «Страдай, страдай, моя душа»[17]. I Страдай, страдай моя душа, Страдай и не жалей себя. Четвероклассницы, Как птички, К холодной печке — По привычке Слетелись и мечтают… Страдай, страдай моя душа… II Стоит у печки собраться Тем, кто до жути продрог,– Тут же неласковый голос Всех позовёт на урок! Страдай, страдай моя душа… Смелые на перемене, Как длинногривые львы, Стали мы все на уроке Тише травы.