Я замер, недоумевая, о ком это они. В нос мне пополз запах навоза и аммиака. В кладовой было темно, но наверху в двери имелись дыры для вентиляции, а на полу рядом со мной стояла невысокая бочка. Я тихо-тихо придвинул бочку к двери и влез на крышку. Вытянув шею, я стал смотреть в дыры. Коза неподвижно лежала на кухонном столе. Гримбарт пытался массировать ей живот. Брунхильда рылась в банке с лекарствами, а Рыжий Хвост просто стояла рядом и глазела. Чернокрыс взбежал на лавку и взялся за пшеничную булочку. – Был бы у нас сифон – можно было бы сделать ей промывание желудка, – сказал он с набитым ртом. – В сарае разве нет сифона? – Не надо, Чернокрыс, – проскулил Гримбарт. – Испробуем пока порошок. – Сию минуту найду! – прощебетала Брунхильда и снова принялась рыться в банке. Коза еле слышно заблеяла, и Гримбарт покачал головой. – Я один во всём виноват, – сказал он. – Дурак я, дурак. И он несколько раз стукнул себя по лбу, приговаривая «дурак я, дурак». Рыжий Хвост смотрела на него круглыми глазами. – Гримбарт, ты чего такой грустный? – спросила она. – Он сожалеет и раскаивается, – объяснил Чернокрыс. – Раскаивается?.. – переспросила Рыжий Хвост. – Именно так, – ответил Чернокрыс. – Сожалеет и раскаивается. И Чернокрыс, отправляя в рот всё новые кусочки хлеба, стал объяснять, в чём дело. Пока в замке шла игра в зверей, скотный двор слегка пришёл в запустение. Несколько дней в хлев никто даже не заглядывал, что имело весьма плачевные последствия. У недоенной Простокваши начался мастит. Несушка впала в беспокойство и чуть не умерла от лихорадки, но хуже всех пришлось козе по имени Козица. Ей несколько дней не приносили овёс, и коза так оголодала, что сжевала старый башмак. Башмак встал поперёк желудка, и Козицу раздуло, как воздушный шар. Когда Гримбарт нашёл её, коза лежала в жёлобе для стока навоза, и её рвало ошмётками башмака. Гримбарт пытался отпаивать её ромашкой, но ромашка что-то не помогла, и теперь вся надежда была на Брунхильдин порошок от живота. – Короче говоря, – заключил Чернокрыс, – в то время как скотник, стоя на четырёх лапах в обеденной зале, пожирал конфеты, коза умирала от истощения. – Дурак я, дурак, – повторил Гримбарт. Разговоры о столовой и прошедших днях вызвали у Брунхильды глубокий вздох, и кухарка опустилась на табуретку. – Как жаль, что её милость запретила нам играть. Мне-то казалось – такая весёлая игра. – Весёлая, – согласился Чернокрыс. – Но там ещё что-то было, кроме веселья, – сказала Брунхильда. – А вот что – не могу припомнить. – Порошок! – простонал Гримбарт. Брунхильда вскочила, схватила банку и наконец отыскала мешочек с порошком. Интересно, сколько мне ещё торчать в кладовой? Я устал, спать хочется. Но мне оставалось только ждать, когда звери разберутся с козой и разойдутся. Если я покажусь из кладовой сейчас, они вообразят, что я за ними шпионю, и обозлятся. Брунхильда отыскала воронку. Гримбарт сунул воронку козе в горло и отправил в неё всё содержимое мешочка. Коза вырывалась и брыкалась. Когда звери наконец отпустили её, она соскочила на пол и, стуча копытами, несколько раз обежала вокруг стола. – Вылечилась! – сказала Рыжий Хвост. – М-ме-е!! – Коза опрокидывала горшки, стулья и всё, что попадалось ей на пути. – Гоните её, пока она всю кухню не разнесла! – распорядился Чернокрыс. Гримбарт бросился открывать дверь. Коза галопом вылетела во двор, и вскоре неистовое блеяние донеслось уже издалека. Гримбарт закрыл дверь. А потом сел на пол и заплакал. Остальные с недоумением смотрели на него. Наконец Брунхильда спросила: – Что с тобой, мой хороший? Козочка-то выздоровела. Гримбарт всё плакал. Наконец он, хлюпая носом, проговорил: – Как вы не понимаете! Это же оно. Предвестие. – Чего? – мяукнула Рыжий Хвост. – Теперь мы знаем, что с ними со всеми станется! – сказал Гримбарт. – Ох, бедняжки! Брунхильда и Рыжий Хвост, которые так и не поняли, о чём толкует Гримбарт, с глупым видом переглянулись, но Чернокрыс хитро рассмеялся: – Я знаю, о чём речь. Барсук имеет в виду, что мы только что получили возможность представить себе, какая судьба ждёт его подопечных, когда Индра снимет с нас заклятие. Я, так и стоявший среди банок с вареньем и окороков, вздрогнул. О чём это он? Рыжий Хвост поскребла голову и спросила: – А какая судьба ждёт подопечных Гримбарта, когда Индра снимет с нас заклятие? – В замке не останется никого, кто смог бы ухаживать за скотиной, – объяснил крыс. – Поскольку Гримбарт переедет в нору и снова заживёт обычной барсучьей жизнью. Мою усталость как рукой сняло. Напрягая каждый мускул, я вслушивался в разговор, который шёл по ту сторону двери. Гримбарт – он так и сидел на полу – шмыгнул носом и сказал: – Всё это время я думал, что, когда придёт пора, я просто выпущу их в лес. Тьодольв ведь их в лесу когда-то нашёл, из леса и в замок пригнал. Я и думал, что воротиться в лес им будет нетрудно, но теперь… – Он проглотил комок, и подбородок у него задрожал, как на резинке. – Теперь я смотрю на дело иначе. Совсем иначе! Они не выживут! Станут есть что ни попадя, запор у них будет! Они умрут! – Гримбарт закрыл морду лапами. – Жизнь в хлеву… она их испортила. Чернокрыс сбежал на пол, к Гримбарту, и погладил его. – Знаешь, в чём твоя беда? – спросил он. – В тебе её слишком много. – Чего? Чего во мне много? – Эмпатии. Иными словами – сочувствия. Оно в тебе завелось, когда Индра заколдовала тебя. Но вся прелесть в том, что, когда её милость тебя расколдует, процент эмпатии в тебе упадёт до нуля. Так что, когда ты станешь жить в лесу и лакомиться червяками, ты и не вспомнишь про свою скотинку. – Может быть, – проворчал Гримбарт. – Но сейчас я про неё очень даже помню. – А самое главное, – вмешалась Брунхильда, – что в лесу башмаки не валяются. Так что можешь быть уверен, что Козица больше ничего такого не съест. – Отлично сказано, Брунхильда! – Чернокрыс снова погладил Гримбарта. – Ну же, дружище, возьми себя в лапы! Сейчас не время рыдать. Скажи, разве не всей душой ты желаешь того, что нас ждёт? Гримбарт кивнул и вытер слёзы. – Всей, Чернокрыс. Прямо всей душой желаю. – Как и все мы, – проворковала Брунхильда. – Я бы очень-очень желала того, что нас ждёт, только я всё время забываю, что нас ждёт, – сказала Рыжий Хвост. – И очень хорошо, – огрызнулся Чернокрыс. – Иначе ты тут же кинулась бы к мальчикам и всё бы им разболтала. И всё испортила бы, что было бы весьма некстати, ведь мы уже так близки к цели. – Он с важным видом упёр лапки в бока. – Ну, пора спать! Предположу, что барсучихе завтра с утра придётся отмывать кухню. По-моему, запах навоза успел впитаться в стены. Какая гадость. Наконец звери приготовились разойтись. Я был как на иголках. Но когда уже решил, что меня не раскроют, ручка на двери кладовой задёргалась. – Ты что делаешь, позволь спросить? – очень строгим голосом осведомился Чернокрыс. – Я подумала, может, там косточки остались от мяса, что мы ели за ужином… – ответила Рыжий Хвост. – И для чего же они тебе понадобились? – Ну… у меня иногда зубы ужасно чешутся. – Ты прекрасно знаешь, что тебе не разрешается глодать кости в комнате! – грянул Чернокрыс. – Её милость ясно дала это понять! Никто больше не ведёт себя по-звериному. Нам надо сосредоточиться, иначе всё полетит к чертям. – Извини, Чернокрыс, – мяукнула Рыжий Хвост. – Я забыла. Мне так трудно, Чернокрыс. Чернокрыс очень мягко ответил: – Это потому, что ты безнадёжно глупа. Но наберись терпения. Недалёк уже тот день, когда ты избавишься от человечьих тряпок и бус. Когда ты снова станешь лисицей, с которой ты так долго в себе боролась. И всем твоим затруднениям придёт конец. – А, вспомнила! – сказала Брунхильда. – Что вспомнила? – спросил Чернокрыс. – Слово вспомнила. Играть в зверей было не только весело. Это было освобождение! – Не в бровь, а в глаз, барсучиха Брунхильда! – одобрил Чернокрыс. – Скоро, очень скоро мы обретём свободу по-настоящему. Когда Индра получит то, чего она хочет. Слуги принялись беспокойно перешёптываться и взволнованно переговариваться о чём-то. В них что-то бурлило и клокотало. Даже в глазках Гримбарта зажёгся огонёк, и барсук проговорил: «Скоро! Скоро мы станем свободными! Ждать уже недолго! О, как это будет прекрасно!» Наконец звери скрылись в коридоре. Последним, что я услышал, был хитрый смешок Чернокрыса, эхом отозвавшийся между каменных стен.