Но, несмотря на кипевшую злость в венах, на раздирающее чувство внутри грудной клетки, я все равно не смог позволить деду тронуть Исаеву. А он узнал про нее, и про то, что именно она рассказала всем нашу чертову тайну. Хотел стереть их семью с лица земли, растоптать, а глупую Еву отправить в психушку. Ведь слухи про ее странности тоже дошли, как и про мою неродную кровь. И хотя я винил Исаеву в случае с мамой, но допустить подобного не мог, просто не мог и все. — Она это сделала из-за меня! — крикнул я, врываясь в кабинет к деду. В кармане джинсов лежал складной нож, который я стащил у отца из охотничьей сумки. Ну что может ребенок сделать? Какими рычагами воздействовать? Вот и я лучше ножа ничего не придумал. — Все уже решено, эта мерзавка отправится в клинику и будет там страдать за свой чертов язык, — прорычал дед. — Я сам ей отомщу за маму! Если с кем и хочешь поквитаться, поквитайся со мной! — кричал, сжимая руки в кулаки. — Сам? Не смеши меня! — повысил голос дед. Тогда я вытащил ножик, щелкнув по нему и оголив лезвие. Подставил к своей шее, задрав подбородок. Сердце лихорадочно билось, едва не разрывая легкие на части. Меня трясло, я не мог насытиться кислородом, прибывая в каком-то туманном состоянии. — Что ты делаешь, сосунок? — дедушка подскочил со своего дорогущего кожаного кресла, округляя глаза. Я был готов к этому с первого шага, с той минуты, как взял нож. Дед не поверит обычной выходке, но он наслышан о моих безрассудных поступках, а еще он повернут на своей, чертовой, репутации. Поэтому надавить на лезвие и пустить струю крови было необходимо. Капля медленно скользнула по моей шее, проникая под майку и задевая больше, чем просто части тела: она задевала мой разум, мое сердце. Я смотрел на деда, но думал о Еве. Я прощался с ней, с нашими чувствами, с яркими воспоминаниями, которые так и не стали легендой. Мои губы тряслись, а глаза наливались слезами, но я сжимал сильней челюсти, чтобы зарыть эти гребаные чувства в глубокую яму. — Опусти нож! Ян! — Если я здесь себя зарежу, думаю, это неплохо скажется на твоих контрактах, да, дедуль? — прошептал настолько уверенно, насколько позволяли силы. — Сволочь! — его зрачки расширились, и мне сделалось смешно. Даже в такой критичной ситуации дед переживает из-за денег, а не из-за жизни собственного внука. — Оставь ее мне. Ты же знаешь, я могу приносить море удовольствия людям, серьезно. Дедушка, ты, правда, думаешь, что я не отомщу за маму? И дед сдал позиции, громко фыркнув. Не потому, что переживал за мою жизнь или верил в мою месть, а из-за крови, упавшей на его дорогой коврик в центре кабинета. Смешно, правда?.. Мне никогда не было так смешно, как в тот день. До хрипоты, до стонов, срывающихся с губ. Я шел по улицам и продолжал, разглядывать трясущиеся ладони, казалось, они чем-то покрылись. Сжав руку в кулак, я ударил себя по груди, задыхаясь от дикой боли и смеха, которые душили сердце. Кислород застрял где-то в глотке, все вокруг кружилось, я не соображал, где нахожусь, и куда должен идти. Ничего не видел перед собой, только проклятые яркие вспышки из прошлого: улыбка Евы и обмякшее тело матери в моих ладонях. Я не был готов к такому потрясению в тринадцать лет, хотя, что уж там, к такому жизнь нас вообще не готовит. Через две недели мать отправили в пансионат, проходить оздоровительное лечение. Она почти ни с кем не разговаривала, смотрела пустым взглядом вдаль и делала вид, что жива. Когда я увидел ее такой впервые, чуть не разревелся. У меня ведь никого, кроме матери. Теперь и ее не стало. — Она поправится, — сказал отец, замечая, как я сжимаю ладонью рот от боли, рвущейся наружу. Мы не были с ним близки до той выписки, но Дмитрий Вишневский, будто другими глазами посмотрел на свою жену и чужого ребенка. — А если нет, — с хрипом сорвалось у меня. Если бы Всевышний спросил, готов ли поменяться с матерью местами, я бы не думая согласился. Пусть бы только она снова улыбнулась, посмотрела на меня и позвала по имени. — Мне казалось, ты сильней, а ты так легко сдаешься, Ян. — Я никогда не сдаюсь! — крикнул, поражаясь тому, что слышал. Так началась новая жизнь. Жизнь без мамы, жизнь без моих выходок дома, без скандалов и упреков. Жизнь, в которой больше не было Евы, жизнь, в которой жила только ненависть. Однажды, спустя почти месяц, дедушка приехал ко мне школу, и стал свидетелем издевательств и насмешек над Исаевой. Мне не пришлось толком ничего делать, ребята все сделали сами: загнали Еву в угол, сделали из нее изгоя, больного человека, от которого шарахался каждый, порой даже и учителя. Дед был рад, что никто не остался безнаказанным. Ему нравилось чувство превосходства, непобедимости. Я смотрел на Еву каждый божий день, провожал взглядом уходящую тень, был в ряду тех, кто смеялся и говорил грубые слова. Но в отличие от всех, не получал от этого никакого удовольствия. В конечном счете, злость утихает, ненависть въедается в клетки и меняет человеческую сущность. Я тоже изменился. Надел маску. Общался с ребятами, шутил, гулял с девчонками, создавал образ парня, которому наплевать на всех. Ложился спать с ненавистью, просыпался с ней же. С возрастом рядом появились девушки, их запах и волосы, разбросанные на подушке. Но проклятый червь внутри никуда не делся. Он вытаскивал из меня силы, возвращал в прошлое, в те дни, когда мне хотелось быть искренним. Я продолжал смотреть на Еву, а ведь она тоже взрослела, медленно превращаясь из маленькой девчонки в красивую взрослую девушку. Однажды я услышал, как Исаева смеется, разговаривая с учительницей по литературе. Лариса Глебовна одна из немногих, кто не отвернулся от Евы, и всячески ее поддерживала. В тот день, я поднимался в класс после бассейна, и замер у дверей, не в силах пошевелиться. Ее смех, яркий, теплый, словно летний ветер, и озорной, подобно маленькому котенку. Опустив голову, я оперся о стенку и простоял так почти пятнадцать минут. Сам не понял, как начал улыбаться, как поднялось настроение и стало легко. Я знал, чувства никуда не ушли, они просто притупились. Я накидывал годами кирпичики из ненависти сверху, но ее смех вмиг разрушил их. Я не должен ее желать. Не должен заглядываться на нее, засыпать с мыслями о ней и просыпаться. Но я продолжал это делать: ненавидеть и любить одновременно. В конечном счете, сам себя же и загнал в тупик. Нет другого выхода, кроме одного — получить Еву, вкусить ее и оттолкнуть от себя навсегда. Глава 26 Ян — Тут полно свободных столиков! — воскликнула Исаева, возвращая меня из воспоминаний. Пару раз моргнув, я выдал ей коронную улыбку, но она снова закатила глаза, громко вздыхая. Забавная. — Да, и один из них — этот, — усмехнулся я, взяв вилку с подноса, и воткнув ее в куриное филе, облитое остро-сладким соусом. — Ян, — послышалось за спиной. Я оглянулся, замечая Ника, одного из парней, с кем мы играли в баскет только что. Они вчетвером стояли в паре метров, нерешительно держа в руках подносы с едой, словно не знали, куда должны сесть. Переводили взгляд с меня, на столик, где сидели девчонки, видимо их знакомые. Кстати, о знакомых лицах, эту рыжеволосую, рядом с Евой, я точно не видел раньше. — Мы к тебе, — крикнул Влад, и моментально плюхнулся рядом со мной, разглядывая с улыбкой Исаеву и ее новую подружку. За ним последовали и остальные, что меня, откровенно говоря, взбесило. Ну, неужели мест нет больше. А потом за наш, мега узкий столик, присели еще и те девчонки. — Мы не знакомы, — улыбнулась блондинка, на которую были обращены все взгляды, кроме моего. — Я — Лолита. Можно просто Лоли. А ты? — Ян, он так круто играет в баскет! — воскликнул Степан, перехваливая мои скромные заслуги. — А ты? — блондинка вдруг наклонила голову, впиваясь глазами в Еву. Я аж чуть не поперхнулся от такого интереса. — Ева, — произнесла Исаева, смотря на меня исподлобья. Уверен, в эту минуту она проклинала меня. Не привыкла ж быть в такой шумной и довольно большой компании. Хотя я бы тоже предпочел общение тет-а-тет. — О, какое красивое имя, — пропела Лолита. Черт, ее ресницы настолько неестественно большие, что мне подумалось: еще один взмах, и она взлетит. Чтобы не засмеяться, я прикрыл рот ладонью, отводя взгляд в стенку. — Спасибо, — немного неестественно ответила Ева, словно на эту девчонку у нее давняя аллергия. — Как у грешницы, — добавила одна из подруг блонды. Кажется, ее звали Оля. — Кстати! — хлопнув в ладоши, Лолита резко повернулась и сместила свое внимание к моей персоне, будь оно не ладно. Мало мне Карины, и женской части нашей школы. — Ян, сегодня вечером будет салют на набережной. Не хочешь сходить? — Нет, — довольно быстро ответил, замечая, что губ Евы коснулась мимолетная улыбка. Серьезно, между ней и этой блондой, что-то успело произойти? Напряжение так и парит в воздухе. — Оу, ты занят? — Угу. — Тогда как насчет завтра? — не унималась девчонка. — Нет, — категорично отказал. Вообще я ненавидел навязчивых девушек, они как жвачка прилипали, и потом попробуй, отвяжись. Блонда перевела взгляд на Влада, слишком открытый, словно пыталась вовлечь его в свою игру. Тот отреагировал не сразу, потом, правда положил вилку, чуть наклонился и выдал. — Вечерами здесь поющие фонтаны включают, очень красивые. Ева, не хочешь сходить? — теперь уже и я напрягся. Исаева заморгала, видимо тоже не поняла, что происходит. Она глянула на свою рыжеволосую подружку, а та лишь еще ниже опустила голову, едва не утыкаясь носом в тарелку. — Точно! — воскликнула Лолита. — Ян, ты обязан их увидеть. Зрелище выше всех похвал. — Да, вот поэтому я сегодня и приглашаю Еву, — напирал Влад. — Она не может, — отрезал я, громко положив вилку на стол. Посмотрел на Еву, сжимая челюсти, от накатывающего раздражения. — Почему? — не понял Влад, уставившись на меня. — Потому что мы сегодня с нашей группой идем гулять по городу, — выдал на автомате. Черте с два, я отпущу ее. На эти пять дней никаких левых товарищей, Ева — только моя. Никто не влезет, между нами. — Так вы с одной школы? — улыбнулась Лолита. — Зато я могу завтра! — вдруг выдала эта дурочка. Резко поднялась, кивнув подружке, чтобы и та не сидела на месте. — В смысле? — Серьезно? — в один голос произнесли мы с Владом. Громко цокнув, я смерил Еву взглядом, которым, наверное, можно и убить. В груди медленно разливался пожар, я начал дергать ногой под столом, с трудом сдерживаясь, чтобы не прекратить этот концерт дружной симпатии. — Завтра в шесть, — улыбнулась нагло Исаева. — Я живу в триста шестом номере. Буду ждать. Пока. Я проводил взглядом Еву, прожигая ее спину и худенькие плечи. Понимал ведь, она специально согласилась, чтобы позлить меня. И да, у нее отлично получилось. По венам уже шпарил во всю кипяток. — Ян, давай тоже… — опять открыла рот блонда. Но я не стал дослушивать, резко подскочил из-за стола, ничего не сказав, помчался следом. Может между нами и ничего не будет, а может, будет только один поцелуй, но я не готов отдать эти пять дней никому. Я устал держать свои чувства, устал убиваться ими. Мне нужна отдушина и Исаева не посмеет забрать у меня последний шанс на исцеление от больной любви. Оказавшись в коридоре, я прошелся до лифта, мимо библиотеки и даже заглянув в спортзал. Пусто. Семинаров на сегодня больше не было, вероятно Ева пошла в свой номер. Я направился к лифту, вызывал его, но тот, как назло, не опускался, психанув, я пошел по лестнице. На одном дыхание проскочил пару этажей, добираясь до нужного. Свернув в широкий холл, заметил эту заразу. Ева шла в компании своей подружки в сторону ее номера, они о чем-то весело болтали и смеялись. Опять этот смех. Заразительный. Пробирающийся под кожу, в самое сердце. Я ненавидел и любил его одновременное. Черт. — Эй, грешница! — крикнул, настигая девушек. Они обе как по команде обернулись. Клянусь, в глазах Евы проскользнуло удивление. Быстро настигнув их, я схватил Исаеву за локоть и дернул к подоконнику. — Отпусти, совсем спятил, Вишневский? — возмутилась девчонка, пытаясь вырваться. — Ты никуда с ним не пойдешь, поняла? — чуть наклонившись, прошептал ей почти в губы. Между нами были чертовы сантиметры, в воздухе парил запах морского бриза, создавая прохладу, которая не могла остудить мой пыл. — Ян, — улыбнулась Ева, моргая. Ее грудь то поднималась, то опускалась, касаясь моей груди. Кажется, мы оба слишком быстро дышали и желали сломать взаимный барьер для заветной близости. — Такими темпами я начну думать, что ты меня ревнуешь. — Серьезно? — усмехнулся я. Положил ладонь на талию Евы, и рывком прижал к себе, наслаждаясь видом. Боже! Как она теряется, как наливаются румянами ее щеки, и как аппетитно выглядят губы, словно две спелые вишни, которые давно пора сорвать. — Не боишься, милый? — шепнула до ужаса нежно Ева, от чего у меня едва волосы дыбом не встали. Я никогда и ни с кем не горел так, как с ней, как сейчас, держа эту девчонку в кольце своих рук.